Цивилизованные люди

По дну бесконечно глубокого ущелья катилась бесконечно длинная река. Свет едва-едва пробивался к ней сквозь мрак, бесплотно гладил абсолютно чёрную воду. Та отзывалась на касание глянцевой рябью. Под поверхностью, будто под слоем маслянистой плёнки, непрерывно шевелилось что-то. А может, и кто-то — не уловить, не почувствовать. Много выше меж склонами-берегами перекинули трос. По нему под заунывный скрип механизма скользил силуэт, долговязый и чёрный-пречёрный, за спиной отягощённый рюкзаком и длинной винтовкой в чехле. Оружие и поклажа тянули вниз, но фигура держалась и упорно скользила по тросу, который будто растянулся на тысячи и тысячи миль. Пока блок-ролик не взвизгнул так, что темнота задрожала от резонанса, и не разломился надвое. В ладонях, обтянутых беспалыми перчатками, остались две бесполезные ручки. Фигура взмахнула длинными руками, словно надеялась рывком выдернуть себя вверх, но гравитация волокла в пропасть. Неумолимо. Но страшно медленно, под хлещущий по склонам отчаянный вопль. — Алвин! В ответ темнота внизу ёжилась и студенисто дрожала. Готовилась расступиться, принять в своё липкое нутро чёрный долговязый силуэт, а Мэл ничего не могла поделать. Что вообще может тот, у кого отобрали тело? Полностью, вплоть до рубиновых паутинок нервов, которые Мэл видела всегда — стоило в личном ведьминском сумраке поднять руку. Ничего не осталось. Ни паутинок, ни ощущений, ни силы. Один только вопящий сгусток разума и эмоций, да сумрак, только не личный, а чужой, совсем чужой. Вспомнить бы, с чего всё началось. Сгусток разума и эмоций отчего-то решил: если получится, многое встанет на свои места. Но текли отмеренные внутренним счётом секунды, а ничего не менялось. Разве что силуэт наконец коснулся поверхности воды. Та хищно булькнула и в крошечную долю мгновения обволокла фигуру, захлестнула волокнами цвета дёгтя белеющее пятном лицо. Разве вода не должна быть прозрачной? Даже если и грязной — грязь стечёт и размажется, а не опутает добычу липкой сетью. Разве так бывает? Разве, разве — разум упорно цеплялся за собственные представления о реальности, но сдавался — ужас брал над ним верх. Ужас выдавливал остальные эмоции. Смыкал глотку — единственное, что Мэл каким-то чудом временами чувствовала из всего тела — царапал жаждой, что сделалась почти невыносимой. Как жжёт-то. Голоса почти не осталось, вместо крика по камням вдоль склонов с присвистом скользил один только шёпот: — Алвин… Ничего в ответ. Ни звука, ни эмоций, ни образов. Ни боли, ни удушья, которые вроде как положены телу, когда оно тонет. В месте падения ничего не видно, над долговязой чёрной фигурой маслянистой жижей сомкнулась псевдо-вода. Вместо лёгкой ряби поверхность дыбилась самыми настоящими волнами, под которыми не угадывался бьющийся за жизнь человек — скорее что-то гибкое, змееподобное. Может, всего лишь длинные пасмы водорослей. А может, и правда змеи вроде анаконд-переростков, толстенные, скользкие, сплошь из мускулов. Они давно должны были удушить так кстати угодившую к ним, вечно голодным, жертву, раздробить и перемолоть кости, раздавить внутренние органы, зубами-бритвами вырвать жилы из-под слоя мяса. Эти мысли сами по себе вызывали желание вопить без остановки, но голос пропал — полуматериальные связки трепыхались, как забитая в горло рыбёшка. Сама Мэл, против воли обращённая в сгусток разума, казалось, растворилась бы в ментальной среде без остатка, если бы не тревожил без конца и края далёкий зов: — Мэл! Пожалуйста, отзовись! Не зов, а страховка над пропастью. Невидимые, эфирные стропы, петли, карабины — без них Мэл полетела бы следом за куклой, подменышем, которым кто-то — теперь она это понимала — надеялся обмануть, запутать ведьму. — Мэл?! Мэл, прошу тебя! — Зов пробивался не иначе как сквозь толщу скальной породы. Где-то фоном шелестели остатки обвала — Мэл его помнила, не могла не помнить. Облаком невесомого пара она потянулась навстречу новым, нет, просто знакомым посреди зыбкого почти-мрака звукам и ощущениям. Её встречал голос, окрепший — тот, не узнать который было невозможно. Расстояние свернулось, будто образовался пространственный прокол. Шелест и стук приблизились, забрезжил свет, растворив внизу дегтярную темень вместе с куклой-фальшивкой, пойманной на пустоте без мыслей и чувств. Обвал мельчал. Тяжёлые глыбы закончились, камешки мешались с песком и с дробным стуком сыпали по уцелевшим доскам. Жёлто-серой вуалью дыру в склоне завесила пыль. Внутри провала, в мельтешении теней Алвин, на этот раз самый что ни на есть настоящий, шатался, пинком отправляя прочь от себя мёртвое тело с неестественно кривой шеей. Мертвец пробивал завесу и вываливался из каменного мешка на свет. Слышался тяжкий удар о доски, хруст, скрежет и крики, до странности глухие. Ещё больше странного было в том, как Мэл ощущала время. Словно увиденное происходило не сейчас, а случилось раньше — всё бы ничего, но она по-прежнему не чувствовала тела и с трудом верила, что в таком состоянии чутьё вообще способно работать. Напоследок Мэл улавливала отдалённый плеск. Бесплотной сущностью окончательно вливалась в Алвина, чтобы вместе с ним перевести наконец дух и осмотреться. Пещера как пещера. Похожа на чью-то полуоткрытую пасть, переходящую в гигантскую глотку, где любой свет терялся без возврата. Из «глотки» тянуло затхлостью, влагой и сырой землёй. В «пасти» же, где застыл, обратившись в слух, Алвин, повис невыносимый кровяной дух. Парой мгновений назад кровь вырывалась потоком, а теперь слабо, без пульсации вытекала из распоротой шеи ещё одного мертвеца. Глазами Алвина Мэл успела рассмотреть тускло блестящий нож, рукоятки которого труп всё ещё касался пальцами правой руки. Ни пятнышка на лезвии, но Мэл знала: некоторое время назад его направляли командиру снайперской группы под рёбра. Этот командир, грёбаная «каланча», так некстати угодил в провал вместе с ведьмой. Противники охотно прикончили бы шведа в одно мгновение, но в замкнутом пространстве боялись задеть друг друга, поэтому нападали «по-благородному» — по очереди. Первый в очереди, притихший и мирный, теперь подпирал спиной ребристую каменную стену, переходящую в низковатый свод. Второй со свёрнутыми позвонками полетел в реку. Больше из тёмного лаза, ведущего куда-то внутрь склона, не появлялся никто. Ни враги, ни та, что умудрилась потеряться в темноте за те пару десятков секунд, которые длилась стычка в пещере. — Мэл! Мэл, отзовись! Мэл ответила бы, если бы не чувствовала куда острее прежнего: время уже потеряно, а сама она видит что-то вроде жуткой ретроспективы. Как именно чувствовала — непонятно. Знала только: оторванное от разума тело успели утащить сквозь каменную толщу так далеко, что до Алвина не докричаться. А душа… сама по себе она всё равно не имела представления, где находится остальное. Алвин шумно, сквозь зубы выдохнул и затаился. Уже понимая, что это бесполезно, тщательно прислушался. И только потом шевельнулся, чтобы вытереть собственный, зажатый до побеления пальцев нож о рукав убитого врага. Обычный рукав обычной наёмничьей формы. И рожа совершенно обычная, даром что мёртвая, в тёмных брызгах и с застывшим, но не успевшим остекленеть взглядом. Если бы реально было заставить труп говорить, Алвин бы это сделал. Схватил дохлятину за грудки, встряхнул хорошенько, вернув на мгновение из смерти в жизнь, и задал один-единственный вопрос: — Куда вы её дели, мрази?! Мэл и в самом деле услышала, как в ярости и отчаянии Алвин шипел эти слова. Себе под нос, не трогая больше мертвеца — кому нужны бесполезные манипуляции? Сунул в чехол нож. Уловив боковым зрением мелькнувшую тень, схватился за пистолет-пулемёт, закреплённый в кобуре на корпусе. — Команди-и-р! Не стреляй, эт мы! — знакомым голосом позвала тень, предусмотрительно исчезнув из проёма. Появилась снова, в причудливом ореоле из света. Превратилась в Мика… нет, всё-таки в Хейла — аризонцы похожи, как близнецы, но именно Хейл в их паре заведовал автоматом. — Ты цел, командир? Мэл и сама хотела бы это знать, но всё, что могла — кое-как держаться в чужой памяти и наблюдать. Чёрт знает, способен ли сгусток разума сделать так, чтобы его услышали. Впрочем, можно ведь попробовать, даже нужно. — Алвин… Никакого ответа — ну конечно, как докричаться до человека в момент, который давным-давно произошёл? Для этого, наверное, надо быть всесильным шаманом и вольно управляться с секундами, минутами, часами. В пещеру тем временем ввалились оба «близнеца», вытянули физиономии, рассмотрев чужака, укутанного кровью, будто плёнкой, и наоборот, не найдя ни признака кого-то знакомого. — А где?.. — Недосказанный вопрос отозвался у Алвина внутри обжигающим холодом. Озноб пополз вдоль позвоночника, тяжесть за плечами возросла во сто крат, отразилась ломотой в ключицах. — Здесь я! Здесь! — Мэл изо всех сил повторила попытку подать о себе весточку, забыв, что понятия не имеет, где это — здесь. Нет, сознание-то невидимой частичкой, словно осколком ледяного зеркала из старинной сказки, застряло у Алвина в голове, а вот тело — с ним было куда сложнее. На миг Мэл показалось, что она чувствует лицо и вот-вот разлепит веки. Явственно ощутила, как тянет в себя отдающий сыростью воздух, уловила блики света в пузырьках слёз. Услышала пульс, скорее всего, свой собственный, замедленный и тяжёлый, как набат. Почти окрылённая — сейчас, вот сейчас всё получится, удастся вернуть себе тело! — сделала ещё одно усилие, рванулась. Наверное, чересчур резко. Словно поводок, темнота натянулась и дёрнула назад, сомкнулась на горле, что на миг вернуло себе чувствительность и снова онемело. Мэл закружилась в жутком подобии невесомости, будто потерявший ход космический челнок. — Нет! Алвин! — Мэл подавилась беззвучным криком. Темнота вокруг искривлялась в странных флуктуациях. А может, лоснилась влага в тусклых отблесках фонаря в каждой складке каменных стен, или где-то впереди и вовсе был выход — свет в конце тоннеля. Сделалось вроде бы жарче и суше. Из выхода, мнимого или настоящего, доносилось что-то похожее на мерный перестук и шелест. Так обычно шумели на знойном ветру пальмы. Качали кронами, сонно переговаривались, будто напевали полушёпотом колыбельную. Это было неправильно — чистейшее колдовское наваждение. В пещерах не могло расти никаких пальм, а ведь именно в пещере Мэл себя помнила в последний раз. Да, теперь она припоминала. Тогда у ведьмы было тело, чтобы столкнуть Алвина с траектории камнепада, направленного не природой, а чьей-то рукой. Удар от падения в пещеру не вышиб из ведьмы дух. Это сделал кто-то другой, перекрыв ей доступ кислорода. Удушающий приём. Кажется, было больно, хоть и недолго — тип за спиной явно делал подобное не раз и не два, и управился вмиг. Ровно за то время, которого Мэл хватило, чтобы уловить смесь запахов и эмоций. Тип невыносимо вонял прогорклым на жаре потом и злорадствовал, предвкушая что-то похожее на близость к цели. В крови у типа кипел адреналин, и Мэл использовала это бурление, как мишень. Потом… что же потом? Было же ещё что-то. Тип перестарался, додушил до конца? Теперь ведьма — сущность без плоти, облако пара, душа, в которую Мэл особо никогда не верила? Облако пара, оказывается, умело гневаться. Так сильно, что темень закручивалась вокруг него водоворотом, а время опять сворачивалось, соединяя далёкие друг от друга мгновения. — Командир… это ещё кто? Что за?.. — Мика, кажется, не на шутку озадачил неизвестный труп. — Командир? Командир, а где?.. — Хейл — его ведь голос — никак не мог сформулировать вопрос о Мэл. Сложно спрашивать в спину. Сложно, когда спина, сгорбившись и встопорщившись объёмистым рюкзаком, удаляется от тебя со скоростью, предельно возможной внутри не слишком просторного хода. Ещё труднее разговаривать с тем, кто погружён в молчание и источает холод — такой сильный, что кажется — пещера вот-вот зарастёт инеем. Или ПП, зажатый в командирской руке, разразится стрельбой без предупреждения. В любую сторону, на звук, едва тот потревожит человека, чьё лицо свело в каменной гримасе. Даже сейчас Мэл представляла себе и гримасу, и ошалело сверкающий взгляд. Чувствовала, как у Алвина клокочет внутри что-то похожее на ледоход на реке по весне. Быстрее, быстрее — билось не только в мозгу, но и во всём теле, особенно в разгорячённых жилах под банданой. Бандана ли сдавливала виски, шевелилась ли в черепной коробке чёртова опухоль, ныло ли противно под ложечкой — не разберёшь, где именно болит. — Давай попозже, Йорми… — проворчал Алвин, замедляя шаг на повороте. — Dra åt helvete![1], давай не сейчас, и, ради всего святого — катись пока в Бездну! Идущие следом тоже замедлились, слушая досадливый командирский шёпот и гулкое пещерное эхо. На складчатых, будто утроба чудища-исполина, стенах причудливо скрещивались лучи фонарей. А запыхались-то как, черти, и где только хвалёная подготовка. Прогнать бы маршем по горам и оврагам, но это потом, всё потом. Раньше Мэл улыбнулась бы, уловив от Алвина подобные мысли, но ситуация не располагала, да и улыбаться вроде как нечем. Не может сама по себе улыбаться частичка кого-то другого, зато способна, кажется, чуять беду. Когда случившегося уже не поправить. Серыми лоскутами перед глазами Алвина плыл полумрак. Мэл не знала, может ли ещё потеть сама, зато чувствовала, как Алвиновы лоб и виски щекочет пот. Одна особенно крупная капля стекла вдоль болючей складки меж бровей, по переносице соскользнула на кончик носа. В блеске влаги расплылся свет, подмигнул почему-то красным. Алвин зажмурился так сильно, что увидел цветные круги, похожие на масляные пятна на поверхности воды. Распахнул веки. Опустил пистолет-пулемёт вместе с лучом подствольного фонаря в пол и вгляделся в темноту. Красный глазок моргнул из глубины тоннеля куда ярче прежнего. Память — и Алвина, и Мэл, одна на двоих — намертво записала момент, когда общее сердце дало сбой. — Назад! — раньше, чем догадка сформировалась в мозгу, заорал Алвин. Развернулся, зацепив амуницией скошенный свод, пошатнулся, выровнялся и, пригибаясь, сорвался в бег следом за мельтешащими силуэтами остальных. Никто не замешкался, не задавал вопросов. Кто-то, кажется, Джош, вполголоса матерился, поминая подземных «гномиков-гомиков» и в открытую задыхаясь. Мэл насчитала сорок широких Алвиновых шагов и два поворота штрека, когда скальное нутро содрогнулось. Пол под ногами забрыкался не хуже палубы корабля в штормовую качку. Затрещали распорки, которые и без того попадались редко и местами щетинились обломками. Сверху посыпало древесной трухой и глиной. Очертания тоннеля искажались, будто в спазмах сокращалась кишка. В спину упруго толкнулась ударная волна, и только потом беглецов догнал утробно-раскатистый грохот. — Алвин! — завопила Мэл куда громче, чем раньше. Обзор заволокло то ли пылью, то ли болезненной мутью. Улетучилось чувство какого-никакого равновесия, зато накатила паника. — Алвин! Алвин… Господи! Крик переродился в подобие ультразвука, тут же сорвался в инфрадиапазон. Сгусток разума забился было пойманной в сеть рыбой, потом насторожился. Сеть выглядела удивительно знакомо. Её нити, поначалу тонкие до полупрозрачности, наливались рубиновым светом, набирали объём и форму, выстраивались в чёткий порядок, как и положено системе. Кое-как изогнувшись, Мэл рассмотрела сплетения нервов, очертаниями повторяющие её собственные ноги. Больше того — ноги она тоже чувствовала — как если бы сквозь них пропустили разряд тока, не смертельный, но сильный. Однако, отходняк, только после чего? Что ж, по крайней мере, ведьмино тело ещё существовало в природе. Почти целиком, сложнее всего было с руками. Их схемы-паутинки никак не попадали в поле зрения, а попытки извиваться дальше отзывались такими жаром и болью, что потекли слёзы. Так. Если есть слёзы, значит, на законное место вернулось и лицо, хоть и неслабо онемевшим. Голову окутывало что-то сырое, душное — оно пропускало свет сквозь узкие проколы, наверное, отверстия меж волокнами. Даже такой свет причинял боль глазам. Да плевать — как дышать-то, если эта дрянь, вымокшая едва ли не насквозь, лезет в рот при попытке втянуть побольше воздуха? Кашлять, наверное, не стоит, подумала Мэл, но всё-таки закашлялась, засипела до боли в горле и ломоты в рёбрах. Гадостно-влажная материя забилась ещё глубже, облепила нос и оскаленные зубы. Голова, наличие у себя которой Мэл осознала окончательно, пошла кругом, заставив завалиться боком на что-то оглушительно дребезжащее. Движение. Именно оно чувствовалось в каждом грохочущем раскате. Так обычно стучали камни о жестяное днище местных авто — разве что Мэл раньше не случалось ездить в них лёжа, прижимаясь ухом к полу и отчаянно трясясь, когда очередной ржавый горе-транспорт штурмовал ухабы. Теперь, значит, случилось. Что же, всё когда-то бывает впервые, осталось выяснить, кто, куда и зачем везёт ведьму в колымаге, которая, судя по лязгу, должна на каждой колдобине оставлять запчасти. Тряска усиливала тошноту, а вместе с ней — страх захлебнуться в натянутом на голову мешке. Паника подстегнула инстинкты: Мэл нащупала виском опору, прижалась к ней как можно плотнее, потёрлась и сдёрнула наконец прилипшую ткань с лица. Повертелась, найдя положение, в котором мешок не лез обратно в рот. Затихла, выравнивая свистящее дыхание и борясь с едко-горькой массой, что всё сильнее подпирала гортань. Спустя десяток осторожных вдохов-выдохов вроде бы удалось затолкать рвоту обратно, и та улеглась, оставив отголосок паники. Как же, мать его, душно, только вот паника с духотой точно не связана. Алвин. Он оставался в старой штольне, в то время как Мэл тащили чёрт-те куда. Перед тем, как штольня затряслась и посыпалась — это ведь был взрыв, так? Мэл понятия не имела, рвануло минуту, час или полдня назад, и вообще отказывалась верить в какие-то там взрывы, как и в панические идеи о том, что группу могло похоронить под толщей камня. — Алвин… — позвала Мэл, изо всех сил придавив ужас, от которого вставали дыбом мокрые волоски по всему телу. Несколько мгновений слушала рёв движка, хлопки по днищу, металлический лязг, шелест шин по грунтовке — от этого звука почему-то воротило особо. Попутно свыклась с мыслью, что руки плотно скручены за спиной, поэтому почувствовать их как следует не выйдет. Это, конечно, больно, даже вывихнутое ещё Ваасом плечо при каждом толчке напоминало о себе. Но пока совершенно не важно, важнее обратиться в чутьё и дождаться ответа. Он ведь будет, правда? Кто-нибудь, скажите, что будет, и ведьме не придётся без конца слушать грохот собственного сердца, который подавлял всё остальное. — Алвин! — Мэл… Мэл, ну наконец-то! — выдохнули вроде в черепной коробке, но вместе с тем где-то далеко, будто за многие и многие мили. Нутро вмиг сжалось и заледенело от мысли, что «далеко» может означать метры и метры камня. Голос на другом конце контакта окреп, хоть и звучал глухо: — Где ты? Только не пропадай, прошу! — Я видела взрыв и обвал. Ты… ты… — Мэл собиралась ответить вопросом на вопрос, но сорвалась в самую настоящую истерику, бесконтрольно тряся челюстью и стуча зубами. Чёртова ведьма. Как, как она могла раньше быть такой спокойной? — Все живы. Но придётся идти в обход. — В голосе Алвина проступила улыбка, ласковая, ободряющая. Чересчур ободряющая. Это было так на него похоже. И напрягало до визга в ушах и судорог в и без того трясущихся мышцах. Кого он пытается обмануть? С мешком на башке сложно быть в чём-то уверенной, но мать его, не мерещится же ведьме, как кто-то там, далеко, мучительно кашляет от пыли, забившейся в глотку. — Все в норме, Мэл. Правда. Нас… вынудили вернуться туда, откуда мы начали, но все целы. — Нет, этот негодник даже не врал, просто считал нормальным недоговаривать. За него говорили стук камней, которые кто-то перекатывал с места на место, кашель и ругань. А ещё тоскливая тяга сквозь пространство — с ней Алвин продолжал звать, она, казалось, вытягивала нервы из тела. — Я должен знать, где искать. Скажи мне. Пожалуйста. Надо сказать. Надо, он прав. Про дорогу, про машину. Про мешок, закрывающий обзор, похожие на кляксы очертания пальм и внезапное понимание: поездка закончилась, куда бы она ни привела. Больше не ревел движок, неизвестный автомобиль никуда не ехал. Было так тихо, что хотелось прочистить уши. Впрочем, тишина длилась недолго — буквально пару ударов сердца, потом кузов загремел и прогнулся под чьими-то шагами. Связь с Алвином дрогнула и начала ускользать, — Мэл вцепилась в неё изо всех сил, будто во что-то осязаемое, но тающее на пальцах. — …да она очухалась! — протянул кто-то очень близко, где-то над головой. В этом голосе, совсем чужом, улавливались насмешка, изумление и почему-то веселье: — Ты ж говорил, что она проспит часа два. А прошло… — голос сделал паузу, как если бы его хозяин посмотрел на часы, — еле-еле половина… Нащупала! Чутьё расправилось, будто лёгкие, смазанные наконец суфрактантом, и сразу же зацепило мишень: фигуру, сплетённую из рубиновых паутинок. Энергия собиралась нехотя, тело не желало с ней расставаться и реагировало жгучими судорогами в мышцах, но Мэл почти готова была ударить. — Так не пойдёт, милочка… — голос понизился до проникновенного шёпота. Цепкие пальцы сгребли Мэл за плечи — она только сейчас поняла, что похитители избавили её от лишней тяжести в виде бронежилета — приподняли. Пальцы безошибочно соскользнули на горло. Надавили так, что иголочки света, протыкающие мешок, расплылись, размазались. Одновременно что-то, кажется, локоть, воткнулся ниже ключиц, а в темя красноречиво упёрлось то, в чём угадывался дульный срез пистолета. — Если мне поплохеет — я в тебя пальну, обещаю. Не убью, но покалечу. Ты ведь сможешь «телепать» с простреленным коленом, правда? «Телепать»… Ну конечно, что ещё может понадобиться от ведьмы. Во рту сделалось совсем горько, в мешок будто залили жидкой темноты. Вывернутые плечи ныли до писка в ушах, но Мэл всё ещё могла ударить. Рубиновое, горячее. Вот оно, чужое сердце — воткнуть в него ледяные когти-невидимки, надрезать нервные узлы и сплетения, чтобы энергия вместе с кровью выплеснулась наружу. Ладонь на горле сменилась согнутым предплечьем. Оно вдавило Мэл непривычно голой без брони спиной во что-то ребристое, явно металлическое. Темнота в мешке становилась абсолютной, сжирала и дыхание, и рубиновые «проводки». — Шустрее коли, хера ты ждёшь! — голос сделался резким, но его размыло писком в ушах. Пульс заухал, заглушая любые звуки извне, когда Мэл уловила присутствие ещё одной цели. «Цель» потянулась к Мэл и ужалила в левое плечо. Вышло неожиданно горячо — занемевшую руку прошибло от дельтовидной мышцы до кончиков пальцев. Ведьмин инстинкт ужалил в ответ, немедля, но почти наугад. Слабовато, чтоб его. — Огрызаешься, сучара?! — «цель номер два» взревела. Мэл уловила желание вмазать ведьме леща — какой получится, даже если мозги от него размажутся о кости черепа. Поймала даже направление и кое-как сумела подтянуть к груди ноги, то ли прикрывая живот, то ли надеясь брыкнуться ещё, в этот раз уже вполне физически. — Тише-тише, детка… — до хруста сдавив пониже ключиц, проворковали над макушкой. С каждым словом голос «номера один» делался всё ласковее: — Сейчас станет хорошо… очень хорошо. Ты только не трепыхайся, и «хорошо» наступит быстро и без боли. Хватка уплотнилась до того, что стало тяжело поднимать грудную клетку для вдоха. Темнота всё больше походила на кошмары Алвина о придонной зоне океана. Алвин. Контакт никак нельзя потерять — вспомнила Мэл, наблюдая, как темень закручивается полотнами, окутывая потерянную было жертву. Чёрный океан, кажется, разъедал кожу и дёргал нервные окончания, вливая в них нечувствительность. Та расползалась, захватывала нейрон за нейроном, глотала без следа рубиновое свечение, а за ними и сами нити-проводки. Вот, значит, как происходит превращение в сгусток, сущность. Забавно. Слово для определения пришло само и казалось вопиюще-неправильным, но на нём не хотелось заострять внимание. Не напрягаться — это тяжело. Лучше всего прилечь, завалившись на бок и прикрыв уставшие от темноты глаза. А может, для сущности без тела в самый раз растянуться дымовой завесой толщиной в одну молекулу. Или сжаться до размеров мячика — маленького, из тех, что бросают собакам. Собаки… при чём тут собаки? В поле зрения возник серый короткошерстный пёс, расплылся в зубастой «улыбке», замахал хвостом. Мэл подумала, что знает кличку и породу пса, и это совершенно точно — но никак не могла их вспомнить. На один короткий миг всем существом потянулась погладить отливающую сталью холку, но тут же осела, будто пустая оболочка. Желания ускользали. Редкие мысли вспыхивали искрами, чтобы вмиг погаснуть, разложиться во мраке. Мэл и сама всё больше походила на одну крошечную летучую искру среди скопища себе подобных. Искру-Мэл теперь могло подхватить и унести любое, самое лёгкое дуновение. Вот такое, как сейчас — ветер разве умеет говорить? — Ты что, увеличил дозу? — принесло первым порывом. Искра-Мэл закружилась, будто на карусели, слушая, как причудливо искажаются звуки. «Ты-у что-у, у-увеличи-и-л до-у-зу-о-у». Звучало до того глупо, что впору бы рассмеяться, если бы не накатывало волнами сонное безразличие. Второй порыв совсем другим голосом, но так же почти-забавно кривляясь, ответил что-то вроде: «Чуток, в пределах нормы. Не бзди, не загнётся. Иначе по её милости загнёмся мы…» Мы… кто это мы? Кто загнётся? По какой милости? С голосами разве такое возможно? Вопросы возникали и тут же уплывали в пустоту, — Мэл слишком устала, чтобы в них разбираться. Голоса понизились до бормотания, словно хотели что-то скрыть. Потом кто-то, уже не различить, первый номер или второй, велел под завывания эфира: — Мешок с неё сними. А то блеванёт и задохнётся. И плакали наши денежки… а покупатели люди серьёзные. «Серь-ё-зны-е». Ещё одно глупое, бессмысленное слово. Глупости точно бывают смешными — подсказала Искре остаточная память. Искра задумалась было, а не стоит ли всё-таки посмеяться, когда её дёрнули, кажется, вперёд и вверх. А может, и куда-то ещё — кто их разберёт, эти направления. — Осторожнее, бля, а то расшибётся! — Что-то сухо стукнуло, хотя Мэл почему-то казалось: должно было зазвенеть. Эфир посветлел до серого тумана, сквозь который проступали смутно знакомые предметы. Вот это, например, ноги. Мгновением назад они были согнуты в коленях и притянуты к животу, и вдруг ослабели, распрямились, стукнувшись о серое-серое железо. Железо затряслось, задребезжало, будто древний инструмент вроде гонга. Из серого тумана соткался тёмный овал — человеческое лицо. — Угомонилась, красотка, — сказало лицо, тоже отстранённо-смешное, особенно когда съёжилось морщинами и подмигнуло. — Это хорошо, что угомонилась… Твоего шведа, говорят, тоже пока не слыхать. Лицо выпучило глаза, разинуло рот, щёлкнуло напоследок языком и уплыло куда-то вверх. А может, Искру-Мэл — лёгкую, теряющую остатки массы частицу — подхватил наконец ветер и поволок в направлении, известном только ему. Потревоженный сумрак продолжал рисовать знакомое и понятное. Или то, что таким казалось. Вон те монохромные метёлки похожи на пальмы — кто только расставил их здесь, да ещё такие разные. Высокие и низкие, прямые, как мачты древних кораблей, и согнутые в дугу какой-то силой. Кто разложил по земле гигантские куски тёмной ваты, а рядом расставил причудливые глыбы? Кому понадобилось раскатывать по земле широченную ленту, а сразу за ней плашмя укладывать тускло блестящее зеркало? Великану, не иначе. Какой великан, откуда взялся — Искра-Мэл не представляла, но вроде как слышала о нём совсем недавно. Что такое вообще «недавно»? Когда, например, появилась вот эта скала, кто её сюда поставил? Кто прорубил в ней ход и приладил к проёму каменную оправу? «Ворота» — так называется проём, вспомнила Искра, пока её несли внутрь, будто пылинку в трубу воздухозаборника. Фан-та-сма-го-рия. Очередной дурацкий, совсем не смешной набор звуков, но к тому, что вытворяла перед Искрой серая муть, он почему-то подходил куда больше остальных несмешных слов. Муть то сгущалась в тёмных, но зыбких силуэтах, на которых очень вдруг возникали лоснящиеся овалы лиц, то прорезалась кругами света. Круги едва бледнели, но раздражали чёткостью, с которой высвечивали неприглядное, серое — грязь и запустение. Не-совсем-мёртвая память продолжала подкидывать слова и значения. Ка-мень. Не глыба, которую полужидкой и раскалённой выплюнул вулкан, а плиты, обработанные до гладкости людскими руками. Руки — у Искры они когда-то тоже были — выстелили когда-то плитами пол и стены, в чудно́м порядке подогнав друг к другу стыки. Дальше память буксовала. Из темноты выплывали выложенные теми же плитами толстые распорки — как они назывались? Одни стояли так же прямо, как и в те времена, когда строем расставили внутри горы, другие разбились и громоздились обломками, давая Искре понять, где всё-таки низ. Те распорки, что лежали на полу, скорее всего сломались от усталости. Искра тоже устала. Утомилась кружиться, разглядывать подвижные фигуры — они топорщились предметами, в которых угадывалось оружие, а овалы, что назывались лицами, враждебно скалились. Искре хотелось всего этого не видеть, закрыть глаза — невозможное усилие, если тело потерялось и не собиралось возвращаться на связь. Искру крутанули в последний раз и опустили на чистое от обломков место в тени сооружения, которое вроде как называлось лестницей. Да, здесь были тени — неподвижные по углам и бродячие, неприкаянные — в пустом пространстве. А ещё какие-то частички, наверное, сёстры Искры — они метались внутри широких, но рассеянных полосок света. Откуда свет, Искра не понимала, да и не очень хотела. Она просила покоя, но перед ней остановилась тень-бродяга, согнулась загогулиной и свесила блестящий от влаги овал. Овал выглядел чуть живее камня, умел ухмыляться и казался знакомым. Он вроде как возникал когда-то, подсвеченный снизу, в почти абсолютном мраке. Совал Искре под тогда ещё существующий нос вонючий флакончик, хлопал по щекам. Осведомлялся, живая ли. Довольно скалился, дёргал башкой кому-то, кто торчал позади. Темень выпускала из себя сгусток, который ударял Искру по реальному тогда плечу. Дважды. Теперь Искра вспомнила: ударяли её дважды, чуть раньше и совсем недавно — в кузове машины. Сжатым кулаком в плечо, из кулака торчала игла. В этом месте, наверное, Искру должна была всколыхнуть какая-то эмоция. Искра помнила, что такое эмоции, но никак не могла вспомнить, как их испытывать. Наверное, для эмоций нужно тело, решила она и думала так, пока лицо напротив не заговорило: — А твой швед не так уж крут, как о нём говорят. По крайней мере, ему сейчас точно не до тебя. Рыцарь опаздывает спасать свою… принцессу… Лицо искривилось, показало зубы, будто собиралось укусить. Потом, видимо, решило, что крохотную Искру всё равно не ухватишь и зашлось в странных отрывистых звуках. «Смех» — вспомнила Искра их название. Помнила она и о том, что смеются обычно, когда весело, часто шуткам тех, кто рядом, но висячий овал говорил какие-то невесёлые вещи. Искра ощутила что-то новое. Оно поднялось откуда-то из её крохотной горячей сердцевины и толкало в висячее лицо — выжечь в нём дыру и заставить замолчать. Лицо раскрывало рот, который в полусвете казался заполненной сажей дырой, и говорило вещи, распаляющие Искру всё сильнее. Это происходило, когда из чёрного рта вылетало слово «швед». Искра обнаружила в себе способность злиться — так, кажется, называлось чувство, которое заставляло метаться внутри некой оболочки, тыкаться в невидимые стены. Сломать, раскрошить. Освободиться. Только вот оболочка уплотнялась с каждым тычком всё сильнее, и к тому же гнулась, но не разбивалась. Искра наконец растеряла силы и зависла в одной точке с чувством, которое, кажется, называлось «гнев». А может, и ненависть. К болтающимся в пространстве лицам — к первому подплыло второе и оба уставились на Искру. Первый не шевелился. Второй кривлялся, щерил зачем-то зубы. — Почему она не спит? Она нас видит? — спросил наконец первый, развернувшись вполоборота. Возникла шипящая на все лады пауза — напротив Искры застыло что-то вроде половинки луны. Зато второй вдруг подался вперёд, сделался огромным и совсем — так это, кажется, называлось — мерзким. — Она всё видит, — он издавал тягучие звуки, от которых вибрировало пространство, а Искра вспомнила, что значит «плотоядный» и «тошнота». — И всё слышит. Бабы под этим всегда всё слышат, видят… — второй облизал скошенный рот чёрным языком и ухмыльнулся: — Но нихрена не могут… что хошь с ними делай, проверено. Да не бзди, не загнётся, — от силуэта под вторым отпочковался отросток и хлопнул первого туда, где полагалось находиться плечу, — от «Настьи»[2] в мышцу редко загибаются. А сучонка, кажись, крепкая. — За «сучонку» тебе закинули аванс, Бо́рис. — Овал первого из половинки луны превратился в узкий полумесяц. — И на тебе забота, чтобы она сохранила все свои функции до передачи… покупателю. Так что аккуратнее с этой своей «Настьей». — Я свои заботы знаю. — Во рту у второго забурлило так, что Искра оглохла. — Главное, чтобы ты нас отсюда вывез… подальше от Хойта и этого, как его… Айсберга. Шведа… говорят он полный псих. «Айсберг». «Швед». Овалы-лица продолжали переговариваться, но голоса пропадали, вырождались до невнятного «бу-бу-бу», которое всё больше заглушалось для Искры гулким биением. Стучало внутри оболочки, той самой, где Искра застряла. Тук-тук, тук-тук — откуда-то взялось слово «ритм». Тук-тук-тук — стучало быстрее, прерывалось от слов «Айсберг» и «швед». В следующий миг Искра поняла, что силуэты исчезли, смешались с полусветом, забрав овалы с собой. Вместо них прямо в эфире повисло лицо, от которого оболочка заполнилась жаром и подёрнулась электрической рябью. Лицо бледное, скуластое, с огромными глазами — провалами в блестящую синеву. Губы тонкие, с сеточкой морщинок, борозда поглубже перечеркнула лоб, поверх борозды — когда-то чёрная, серо-жёлтая от пыли ткань. Их-под неё выбились пряди, похожие на грязно-белый снег. — Алвин… — Весь жар сконцентрировался в одной точке. Искра вспомнила, что такое «больно». Боль сопровождала тот самый стук — каждый удар отзывался эхом. Ещё через миг Искра вспомнила, как её зовут на самом деле — имя принесло зовом. — Мэл? Отзовись, ну же! Мэл… Зов потерялся за скрипом и скрежетом. Вместо него явились картинки, навалились скопом, много, очень много, но Мэл не сомневалась, что они так же реальны, как и её имя. Мэл цеплялась за сознание, притягивала его к себе рывок за рывком. Она не желала больше быть одной из пылинок в набитой обломками пещере, не желала летать среди мха, пятна которого темнели на камнях, не желала лежать плесенью и виться в воздухе вместе с её спорами. К чёрту стародавний храм. Пускай в экзотических руинах лазает маленькая девочка Нари, когда ей приспичит молиться, а ведьме надо в другое подземелье. В неприглядную штольню внутри обрывистого берега реки. К Алвину, который щурился и размазывал по лицу пыль вместе с глиной. Пыль, много пыли. Грязные лица, прикрытые влажными повязками до самых глаз, таких знакомых. Командирский взгляд только что прошёлся по каждому, будто нарочно: вот они, и правда все живы. У кого-то из аризонцев лоб рассечён над переносицей. У Джоша порван рукав, а в рыжую бороду набилась сухая глина. Видно Сэма Бекера — герр шпион умудрился, что называется, припахать герра Пауля ворочать груду камней. Последний кадр мог показаться смешным, но у Мэл никак не выходило стряхнуть сонную тяжесть. По силам её чуть потревожить оказалось только прорвавшемуся вновь зову: — Мэл! Куда ты опять пропала, fan… — Я слышу… — Ответ потребовал такого напряжения, что «тук-тук» внутри оболочки оглушил на несколько долгих секунд. Слабая, но колючая боль замещала собой всё, а Мэл сейчас отдала бы что угодно, лишь бы почувствовать хоть кончики пальцев, шевельнуть ими. — Вы… там как? Возникла заминка. Прекратился диалог с Алвином, но контакт не разорвался, не пропала пыльная картинка. В заваленной камнями камере шахты кто-то разговаривал на повышенных тонах, в голосах слышалось оживление. Потом с новой силой застучали камни. Бледный до синевы свет фонариков будто ножом продырявило солнце. Камни отваливались один за другим, узкий луч расползался дневным пятном. Это же выход в ту самую камеру, с которой всё началось. Где Мэл оторвали от Алвина и уволокли сквозь гору неизвестно куда. Где всё ещё должно лежать тело, пованивать несвежей кровью, что застыла густой плёнкой. В камере столпились силуэты, такие же пыльные, перемазанные, как и пленники завала, уже бывшие. Помощники, надо же. С ломиками, сапёрными лопатками, кирками. Спасённые на всякий случай ощетинились «стволами», но тут же опустили оружие. Картинка расплылась в пузырьках солнечного света — яркого до рефлекторных слёз. Алвин кое-как их сморгнул. Мэл по-прежнему чувствовала себя внутри невозможно гудящей оболочки, но уловила смысл того, о чём командир группы говорил с подмогой. Прислал подмогу, значит, его величество. Беспокоится, что сталось с его имуществом. А местные не промолчали, доложили боссу об инциденте, ну надо же. Мэл обнаружила, что способна на вялое изумление — уже неплохо. — Порядок, родная, мы выбрались. Сейчас, сейчас. Никто этого так не оставит, развернём настоящую операцию… — сотрясал оболочку шёпот Алвина, под завязку наполненный смесью надежды, злости, боли и ужаса. Мэл снова чувствовала себя, будто в центре водоворота, только уже не Искрой, а каким-то ущербным, полуматериальным недотелом. Недотело заново научилось чувствовать страх. Особенно когда уловило: Алвин с группой долгие часы раскапывали завалы, пробирались, дыша пылью и утирая кровь, в то время как с потолка пластами валилась потревоженная порода. Дело, должно быть, к вечеру. Мэл решила бы, что в состоянии «Искры» провела годы, но Алвин глянул на часы, едва выбрался на свет. «18:48». Группа прибыла в каньон поздним утром — Мэл надеялась, что та самая «Настья» не отшибает полностью память. Уже вечер, и один несносный тип на чём свет стоит костерит себя за задержку, кусает губы и цепляется за контакт со своей стороны. — Мэл, где ты? — Так держатся за верёвку, когда взбираются вверх по обрыву. Мэл чувствовала рывки — ментальные судороги, от них вздрагивало недотело. Если бы оно только слушалось и способно было осмотреться, а не пялиться в одну точку — на внутренний храмовый портал с полуразрушенной лестницей. По ту сторону связи группа под командованием Алвина Лунда в сопровождении спасательной команды из местных выбралась наконец из штольни, будто из мёртвого, развороченного изнутри чрева. На место разбитых обвалом мостков бросили узкий пролёт из досок, которые до пустоты там, где в оболочке полагалось быть сердцу, трещали под ногами. Попытки находиться сразу в двух местах страшно выматывали, но Мэл ещё раз добросовестно подключилась к тому, что сейчас заменяло ей зрение. Нет, ни черта не поменялось. Руины не растаяли, тени не сдвинулись с мест, разве что откуда-то несло куревом и потом, а ещё сыростью. Ах да, в паре шагов, если только недотело сохранило остатки глазомера, на расчищенном от обломков полу обнаружился фонарь с нестерпимо-белой линзой. Разум внутри недотела не выдержал. Картинку перекосило, сознание затопили скрежет и шорохи. Далеко, в каньоне над рекой шагали люди, ругались и сопели, трещали под их подошвами доски. Кажется, Алвин умудрялся подгонять остальных одним только взглядом. Мотивирующий взгляд всегда выходил у герра командира на «отлично». — А где?.. Что тут?.. — синхронно начинают аризонцы, тут же затыкаются, таращась на труп с разваленной до хрящей глоткой. — «Тут» то самое… — У Алвина заканчивается терпение, с которым он только что, будто киборг, прикончил двоих. Разум против воли заволакивает ледяной злостью, и командир позволяет себе то, чего никогда не позволил бы раньше: — Тот факт, что с нами телепат, не даёт никому права зевать по сторонам. Её… никого не может хватить на всех сразу! А это, похоже, снова из серии «возврат в прошлое». Прилипчивые видения, которым исполнилось чуть меньше полусуток, пожаловали к голову к ведьме — где бы сейчас ни находились эта самая голова и всё, что к ней прилагалось. — Вот что, герр Бекер. Я знаю, кто ты такой. Если с Мэл что-то случится… Хоть царапина, хоть волос с головы — я сдам тебя Хойту. А потом… лично пристрелю. — Обвинения срываются с губ отрывистым шёпотом, отражаются от стен каменного кармана. Рождаются сами собой, нелепые, бредовые — ну не мог герр шпион организовать похищение, никак не мог, но Алвин не в состоянии удержаться: — Она давно тебя раскрыла. И молчала… месяц уже молчала. — Да иди ты! — Герр шпион, кажется, оскорблён. Рожа, до времени неотличимая от камней завала, кривится и ломается в презрительной гримасе. — Я тут при чём, Scheisse! Думаешь, мне в кайф рисковать женщиной, хоть, говорят, она стерва? Говорят. Последнее звучит так, будто герру Бекеру самому не верится в сплетни о ведьме. Где-то на заднем плане стучат и стучат камни. Слишком быстро, дробно, отрывисто, будто пулемёт… «Я в каком-то храме», — Мэл, как могла, собралась, чтобы передать, наконец, ответ. Если повезёт, даже с изображением, когда-то ведь получалось! — Пулемётчик на два часа! — Эфир и полутьму разрезало далёким криком. Вернулась картинка, покосилась, подпрыгнула. Заметалась по скалам на противоположном берегу, откуда огненным пунктиром неслись пули. Очередь прошлась поверх голов, обсыпала гравием и землёй, вынудила упасть. Или искать укрытие. Каким бы хлипким заслоном не казались вагонетки, штабеля из ящиков и пустых бочек. — Ходу, ходу! — Впереди знакомый тоннель сквозь скалу, похожую на нос корабля. У входа один на другом пара бетонных блоков — уже что-то для снайпера. У пулемётчика на том берегу объявились дружки, застучали сначала в два, потом в три голоса, расцвели на склоне вспышками. На этом берегу, нырнув кто куда, огрызались очередями парни. Вспышки — это неплохо. Вспышки — совсем хорошо. Алвин расчехлял винтовку. Мэл наконец в полной мере почувствовала сердце — оно колотилось, как бешеное, будто собиралось вдрызг разбиться о твёрдые рёбра, а не какую-то там эфемерную оболочку.