Цивилизованные люди

Она была хороша. Манящим ли сиянием в глубине глаз, изгибом силуэта с его тоненькой талией и широкими округлыми бёдрами, четвёртым ли размером груди. А может, походкой, которую, похоже, следовало запатентовать в качестве сильнодействующей пилюли для мужской потенции. По крайней мере, на Итана последнее средство действовало безотказно. Стоило Илейн продефилировать мимо, будто ненароком задев супруга одной из округлостей, — и в промежности делалось чертовски тесно. Низ живота наливался напряжением на грани с болью. Впрочем, боль была сладкой, а ещё тягучей, словно карамель. Илейн изгибала идеальную бровь и подмигивала мужу из-под густо подведённых ресниц. Взгляд при этом у неё получался особенно блядским. Если уж совсем честно, задницей, благо и последняя была что надо, жёнушка тоже виляла как заправская прошмандовка. Но будь Итан проклят, если хотя бы раз возразил, пока в такой манере ходили и глядели ради него лично. Вместо возражать он за какое-то мгновение напрочь расставался с рассудком. Слух застилало бурлением крови, стояк рвался прочь из ширинки, на глаза опускалась пелена. Обострялся нюх, заставляя Итана пьянеть от запаха Илейн, но даже хмель и почти слепота не мешали опрокинуть жену куда придётся. Сучка к этому моменту уже вовсю текла. По её влаге Итан ощупью проскальзывал промеж по-блядски раскинутых ног и двигался, толкался у Илейн внутри, пока пелена перед лицом не взрывалась мириадами крутящихся фейерверков. Сучка, какая же сучка. Но хороша была до полного срыва башни: сиськи, задница, ресницы — всё своё, а если подкрашенное — так исключительно ради того, чтобы подчеркнуть подаренное природой. На эти красоты мужики сами слетались, будто на мёд, да так и прилипали, изнывая то от томительной сладости, то от доводящей до исступления страсти. Уж не приколдовывала ли благоверная ненароком, подозревал временами Итан. Не подливала ли супругу приворотного зелья, не подмешивала ли варево того же рецепта себе в духи, феромоновым флёром пробуждая во всяких там сантехниках непреодолимое течение слюны. Чёрт бы побрал этих «сантехников». Они, будто оголодавшие акулы, так и наматывали около Илейн круги, заставляя Итана воображать, к чему это приведёт, когда он отправится в очередную «командировку». Фантазии доводили до исступления. Пока влажные, душные джунгли хлестали Итана по физиономии ветками и лианами, пока проклятый гнус до открытых ран разъедал раздражённую кожу, а над макушкой свистели пули и осколки, какой-нибудь ушлёпок мокрыми и жаркими толчками двигался внутри Итановой «колдуньи Эльвиры». Грёбаная несправедливость. Итан слишком хорошо знал это чувство, оно подпирало кадык, душило застрявшим в просвете горла твердокаменным комом, который не растворялся даже после бутылки самого ядрёного алкоголя. До чего тяжело упиться, если спиртное, словно дубина, отрубало мозги, но ни хрена не успокаивало. После выходок Илейн нервы трепетали, казалось, на грани разрыва. Итан явственно чувствовал, как лопаются в них отдельные жилки, точно в сраных потрёпанных проводах. Бесился ещё сильнее, дотла выжигая уцелевшее. И так было всегда. Память не обманешь, она, как чёртово дерьмо, всё равно всплывала на поверхность. Будто машина времени, возвращала в прошлое, свивалась в петлю, вновь и вновь прокручивалась долбаным днём сурка. В тот роковой почти вечер, когда захлопнутая дверь оставила полуголую Илейн в ледяном коридоре, Итан хлестал всё, что попалось под руку в недрах домашнего бара. Благо полезного пространства там было в избытке и использовалось оно на полную катушку, — ну а как же, недаром Здоровяк слыл запасливым везде, куда бы ни забрасывали его контракт и интересы очередного нанимателя. После энного глотка и — сколько там уже опустевших бутылок звякало под ногами? — Итан добрался до тяжёлой артиллерии. Водка в ядрёные девяносто пять градусов в своё время обошлась в немалую сумму и обжигала глотку, будто долбаное пламя долбаного ада, но, чёрт бы побрал Итана, если пойло оправдало цену больше чем наполовину. Выпивка начисто стирала из жизни часы и сутки, давила на мочевой, выделялась с вонючим дыханием и таким же потом. Возможно, в каком-то смысле перетягивала внимание с рвотных позывов в том, что называют душой, на тошноту в желудке. За последним эффектом Итан усматривал несомненные плюсы, поэтому продолжал. До сих пор, спустя чуть больше, чем год, хотя подозревал, что желудок с прочими потрохами уже не те, а уж субстанция под названием душа и вовсе пошла вразнос. Дерьмо эта твоя субстанция, называй уже вещи своими именами, — скривилась Мэл, внимательно, впрочем, следя, чтобы не относящиеся к делу эмоции и мысли не просочились в эфир. Работа была кропотливой как никогда и требовала всей возможной концентрации. Мэл подозревала, что едва ли полностью осознаёт, в какую бездонную прорву утекает сила, — чувствовала только, как леденеет от пота совсем онемевшая спина. Не разум, а полный бардак. Не человек, а подбитый танк с его сорванной башней, в которой электронная начинка превратилась в груду палёного мусора. Мэл разбирала хлам, придавала разрозненным осколкам подобие порядка. Само собой, такого, который был нужен ведьме. Иначе как в носорожьем сознании вместо по обыкновению поломанной, изъеденной раками зомби объявилась полузабытая красотка-блондинка. Именно Мэл заботливо выудила этот образ из невозможно глубоких завалов Итановых воспоминаний. О, Илейн и в самом деле была хороша, хотя наверняка не вся целиком от природы, как это утверждал неотёсанный вояка. Судя по всему, несмотря на так некстати сделанное в своё время открытие, в отношении жены Итан всегда имел склонность заблуждаться. Хотя, скорее, грубо обманывать себя, закрывая глаза на приличные суммы из наёмничьих гонораров, которые со свистом улетали в прорву чисто женского тщеславия. Конечно, в последнем вместе с ненастоящими ресницами и прочим гламуром сама Мэл мало что понимала. Глубоко скрытой правдой, ничего не подозревая, поделился самообманщик, за что скоро получил награду. Илейн «домертвяцкой эпохи» походила то ли на модель или кинозвезду на красной дорожке, то ли на одну из лощёных девиц, которых когда-то Харт-старший подбирал на ресепшн в принадлежащие империи клиники красоты. В общем, на ходячую рекламную картинку. Подобные дамочки в своё время нагоняли неловкость на юную Мэл. Нынешняя, похоже, относилась к их облику исключительно как к материалу для работы. Результат конкретно этой работы — без малого шедевра! — был приготовлен специально для мистера Носорога. Отдельную благодарность Мэл, как творец, молчаливо выражала объекту за то, что сам помог довести себя до нужной кондиции. Сделав очередной глоток, Итан задохнулся от огненного вкуса почти чистого спирта. Зажмурился, откинулся на стену, пытаясь отдышаться. Слизистую невыносимо пекло, глотка съёживалась в спазмах, вниз по пищеводу скользило раскалённое ядро. Хорошо. Как же, мать его, хорошо. До тех пор пока, ядро не бултыхнется в желудок и не растечётся жаром — вроде всё тем же, но куда более слабым, уже не настолько отвлекающим внимание. Ничего, ничего. На этот случай Итан тоже кое-что приготовил. Подкурил заранее, вроде бы даже успел затянуться разок, хотя точно не помнил. Кто ж разберёт сладковатый травяной привкус после жгучей лавины из фляги. С другой стороны, больную после стычки с ведьмой голову не просто отпустило. Не поднимая век, Итан чувствовал кружение, небывало приятное. Зародившись поначалу в области затылка, оно придало лёгкости забитым плечам, и вот уже всё грузное тело плавало в без малого невесомости. Ну просто долбаный воздушный шар. Косяк плюс фляга — и почему Итан раньше избегал этого сочетания? Уж наверняка не стал бы, если б знал, что, вращаясь по спирали настоящей эйфории, взлетит буквально в небо. Прошибёт макушкой плотную, с виду напоминающую бетон облачную завесу и зажмурится от невыносимого блеска изжелта-белого лучистого диска. Не открывая глаз, Итан стукнул горлышком фляги о зубы и опрокинул в себя огромный — это спирта-то! — глоток. Мэл обозвала Носорога идиотом. От наблюдения за тем, как человек добровольно толкает себя под откос, её всё-таки коробило, но как-то чересчур уж притуплённо. И чёрт бы её, ведьму, побрал, если не она ментальными пинками методично помогала идиоту сорваться с обрыва. Рукой с дымящейся самокруткой Итан заслонялся от солнца. Сквозь приторную дымку и невозможно яркие, но по-зимнему холодные волокна лучей проступали перекрестья оконных рам. Последнее видение Итан сначала счёл лишним — отмахнулся, приторно дымя и рассыпая искры. Но рамы только потемнели и налились материальной чёткостью. Итан когда-то сам оформлял на них заказ. Щупал пластик, выбирал фурнитуру, ментором стоял над рабочими во время установки. А вот стены, в которые сейчас на глазах перерождался голый бетон казармы, да-да, стены собственного дома хозяин штукатурил собственноручно. Потом также сам красил — в оливковый, по указке наманикюренного пальчика Илейн. Барахло вроде занавесок, мебели и картин тоже подбиралось по бабскому вкусу жены. Итан не перечил, никогда не перечил — пускай развлекается, ведь кто-то там говорил, что красивой блестяшке нужна такая же оправа. Взгляд зацепился за картинную рамку, которая вдруг буквально отпочковалась из зеленеющей стены. Через миг внутри рамки растянулось полотно, а на нём сами собой наляпались разноцветные пятна. Дурацкая абстракция. Илейн питала слабость к подобной мазне, а Итану было плевать, под какой из картинок опрокинуть красотку-жёнушку навзничь или нагнуть раком и навалиться сверху. Гостиная Итанова дома в штате Мэн тем временем полностью оформилась, устоялась в своём обычном, хоть и полузабытом виде. — Значит, ты ещё считаешь меня красивой? — вопрос, заданный из ниоткуда, отразился от потолка, стен, обстановки. Итан внутренне — на другое не хватило сил — подпрыгнул и забыл приземлиться. Завис, будто тот же шарик, разинув рот на фигуру, шагнувшую навстречу прямо из загустившегося воздуха. После почти года в образе распадающейся на запчасти мертвячки, Илейн снова заслуживала оказаться на подиуме — или на обложке журнала, скорее всего мужского. Если не воплотить образ гламурной развратницы в фильме для взрослых, — подсказал Итану знакомый ревнивый червячок, проснувшийся вдруг в мозгу. Пальцы сжались сами собой. Рассыпался окурок, жалобно хрустнули стенки фляги, но сам Итан только глупо хлопал глазами, пока красавица приближалась, соблазнительно покачивая бёдрами. Сверхкороткая комбинация и такой же халатик скорее открывали простор для любования, чем что-то скрывали. Материя, впрочем, глянцево блестела, оттеняя гладкую сияющую кожу, на которой алмазами застыли капельки воды. Итан отвесил челюсть — и поперхнулся застрявшим в горле комком. Красотка улыбалась — грустно, ласково, призывно, — но страх, что вернётся труп с его кривым изломанным оскалом, слишком глубоко въелся в носорожью подкорку. Между тем текли секунды и ничего не менялось. А ещё Илейн стояла слишком близко, чтобы Итан улавливал её запах. Никакой, чёрт её дери, тины или тем более тухлятины. Итановы ноздри щекотал любимый аромат Илейн — знойные цветы, нотки пряностей и едва уловимый, но будоражащий оттенок мускуса. Мэл фыркнула: вот так знаток! Впрочем, мистер Носорог, кажется, в своё время просто прочёл этикетки на жениных флаконах в ванной и от парфюмерных мудрёностей ещё сильнее возбудился. — Илейн… — хриплым от наплыва эмоций голосом выдавил он и сейчас. Мэл чуяла, как спутались носорожьи мысли, а паника когтила чужие нервы, полосуя их, будто кошка синтетические нитки. Впрочем, эта смесь всё больше теснилась под давлением страсти — когда-то задавленной, но именно поэтому похожей сейчас на многотонный оползень. Тело больше не воздушный шарик, а кажется — один сплошной живот, внизу которого разлилась боль, свинцовая и сладкая одновременно. Уж очень и вправду прекрасен соблазн. К тому же не совсем эфемерен. Так оказалось, когда маленькая шелковистая ладошка прохладно прижалась к Итановой щеке. «Побриться бы…» — подумалось Носорогу невпопад. Штаны после конфуза в комнате у ведьмы Итан наскоро сменил, а привести в порядок физиономию так и не сподобился. Потому щеголял с жёсткой, будто колючая проволока, щетиной. Впрочем, он удивительно туго, словно издалека припоминал, как шальная Илейн набрасывалась на него с порога. На какого есть, грязного и потного, шершавого, словно наждак, заросшего и пахнущего даже не по-дикарски, а почти как самец бабуина. Бросалась и текла, что твоя сучка, всё так и было. Его сучка, только его. С альтернативами он никогда не мирился, считая к тому же, что никто кроме него не утолит жажду Илейн трахаться безудержно и первобытно. И плевать, в сущности, что её ладонь слишком мягкая, а его щека чересчур колючая, — это никогда им с Илейн не мешало, в остальном все ёбари-сантехники разом не годились Итану в подмётки. — Итан-Итан… — красавица укоризненно покачала головой. Её влажные волосы источали одуряющий экзотический аромат, в зеленющих глазах отжигали на танцполе бесы, но личико скуксилось в гримасе печали. — Дался тебе этот сантехник. Я, конечно, к пореву не равнодушна, но этот сценарий совсем дешёвка, м? Тебе не кажется? Мэл ухмыльнулась: о, Итану казалось. С нижней челюстью, что без перерыва ходила ходуном и, похоже, готовилась вот-вот заклинить, он боролся с нехваткой воздуха и путаницей в мыслях. Боялся верить глазам. Боялся всё-таки поверить и обмануться. Прикоснуться, ухватить наконец пусть приземлённую, но мечту. Вклиниться ей промеж идеальных ног, — и… вновь остаться с пульсирующей пустотой. Пропустить сквозь пальцы ничто, снять в борделе очередную куклу или поймать в джунглях дежурную «мартышку». Итан сунул руку в карман — по привычке, приобретённой, кажется, уже после смерти Илейн. О, он уже год как превратился в того ещё дрочуна, всё будил уснувшее тело, примеряя ускользающий образ поверх каждой из потаскух и «мартышек». Сейчас в паху наливался здоровенный бугор. Но в ладонь упрямо тыкалась твёрдая прохлада металла. В глубине потрясающих глаз-нефритов зажглось понимающее подтверждение. Красавица кивнула, и Итан вспомнил, как гордился когда-то умением ловить её желания, выраженные одним только взмахом ресниц. Кто вообще обзывал Итана тугодумом? Не важно, что на самом деле обреталось у этих остряков в штанах — все хлюпики, сопляки да тупые бабы, сор и дерьмо под подошвами, ветер мимо ушей. С Илейн было иначе, — он только сейчас это до конца понял. С ней он одного поля ягода, поэтому всегда понимал. С полуслова, полужеста, полувзгляда, — не хуже, чем умели всякие телепатки, не в меру задирающие нос. Воспоминание о стычке в комнате у ведьмы выплыло на поверхность, продержалось долю мгновения — и растворилось без следа, будто кто-то развеял ничтожную каплю в грандиозном океане. «Кто-то». Мэл только усмехнулась, потому что сама приложила к исчезновению ментальную руку. Теперь Итан не вспомнил бы и ведьминого лица, даже если бы постарался. Но он и не пыжился, сдался. Да кто она вообще такая, новая баба Хойта, если Илейн, его Илейн, похожая на самую соблазнительную в мире грёзу, но такая осязаемая, гладит Итана по щеке и будто невзначай соскальзывает ниже и ниже. Мэл заставила грёзу облапать разгрузку и ремень, а затем недвусмысленно сцапать ширинку, выпирающую целым холмом. Брезгливо поморщилась — кто бы мог подумать, что телепатия настолько пошлая штука! — но останавливаться не собиралась. Ожив, распрекрасная картинка должна была высказать всё по идее накопившееся, иначе и быть не могло. И Мэл заставила красотку говорить. О том, что Итан ошибся. Не то чтобы Илейн претендовала на звание пай-девочки и ни разу не давала повода ревновать, но только не в тот роковой день. Нет, и ещё раз нет! Неужели Итан забыл: его жена шикарная женщина, а значит, позариться на какого-то там сантехника не могла по определению! Не вышел сантехник ни статусом, ни Итановой статью, ни дикарским напором, а тем более мощью, залогом хорошего секса и опоры для слабой изящной дамы. Нет, сам сантехник конечно же был, против правды не попрёшь. Явился однажды по звонку ремонтировать джакузи. Пока работал, забрасывал красотку грязными намёками и строил глазки, в то время как Илейн сохраняла воистину королевское достоинство. Да-да, амазонский дикарь, с копающимся в засорённых форсунках работягой твоя жена играла в холодность и неприступность. Ну чисто снежная королева. Это сантехник продувал в конструкции насос, а не красотка продувала кое-что другое. Если понимаешь, о чём речь, бука-Здоровяк. Последнюю скабрезность Мэл щедро сопроводила призрачным поглаживанием по физиономии. Сквозь эфир уловила ответную дрожь — похоже, толстую носорожью броню сотрясал озноб. Дрожали квадратные плечи и складчатый мощный загривок. Дрожали руки-шпалы и ноги-столбы. Прекрасная грёза тем временем говорила, почти не разжимая губ, а может, её неотвязный голос звучал у Итана прямо в голове. Похабный сантехник закончил с ремонтом, получил свои баксы, даже с чаевыми, и убрался восвояси. Но уже на следующее утро объявился снова и пару дней буквально проходу не давал недавней клиентке, прозрачно намекая, что не прочь замутить кое-что поприятнее чисто деловых отношений. — Он меня преследовал… — Илейн надула и без того пухлые губки. Опираясь на отпечаток в памяти жертвы, Мэл вместе с тем добавила видению печали и приправила блюдо щепоткой вселенской мудрости, которая вписывалась в представление Носорога о мёртвых. Кажется, попала. Итана всё больше раздирало восхищение пополам с тоской. И потому слова впивались в мозг, будто кто мерно вколачивал в доску гвозди: — Я не брала трубку — этот придурок подстерегал меня у салона. Я… думала удалить номер. Потом решила… против ублюдка могут понадобиться доказательства… Ну, запись его трёпа или чё-то типа… Тебя же не было рядом! В последнюю фразу Мэл вложила долю упрёка, а ещё вызова, куда без него. Илейн отличалась острым, как жало, язычком и за словом в карман никогда не лезла. Итан пошатнулся — узнавание наваливалось слишком тяжело, а в голову вместо мыслей будто адский повар нарубил гору дьявольского салата. Главным ингредиентом месива в висках колотилось всё то же «тебя не было рядом». В глазах чертовски потемнело. Во мраке, будто трассирующие пули, снежные заряды вспышками белого чертили траекторию за траекторией. — И что ты с-сделал потом? — задавший этот вопрос голос с лёгкостью перекрыл завывания пурги, но так и остался как бы далёким. И не совсем узнаваемым — точнее, Итан слышал в нём как себя самого, так и сексуальное воркование Илейн, а ещё, в то же самое время — будто жуткое шипение исполинской змеи. — Что с-зделал вместо того, чтобы начис-стить уроду рыло? С-спус-стить его с лестницы? Итан хотел закрыть ладонями лицо, но вместо этого с силой вмазал себе флягой по скуле. Фляга оказалась к тому же открытой, — и Мэл ощутила, как потёки спирта ползут по чужим задубевшим щекам и забираются в мелкие трещинки на коже. — Ту, которую любил и хотел… — голос сделал паузу, которая в своём апогее взорвалась шипящим хохотом, — как ни одну другую. Крас-савицу, «Эльвиру», «с-снежную королеву» ты порубил на корм рыбам!!! Итан зажал уши, но голос продолжал измываться, сотрясая всё вокруг грохотом и свистом, словно кто-то поблизости гатил по площадям из миномёта. Сквозь какофонию прорывалось совсем уж глумливое «браво», но едва ли это слово наградило Носорога горячей, давящей болью за грудиной. Пожалуй, достаточно, иначе скопытится, — решила Мэл. Потихоньку прикрутила змеиному концерту звук, через миг заглушила вовсе. Ещё немного Итан покачивался, боясь открыть глаза и напрягая слух: не повторится ли? О нет, не повторится, ведьма этого не допустит. Наоборот, после терапии кнутом вернёт Носорогу его сладенький пряник. «Пряник» погладит Итану колючий подбородок и эротично помнёт место под ширинкой. Только Итан даже в коконе оглушительной тишины всё равно вместе с пульсом услышит это: — Что. Ты. Натворил?! Кажется, юркую подсказку о том, что от себя ещё никто не убегал, поймает даже бронированный Здоровяк. Потом всё-таки решится открыть глаза. Илейн всё ещё была здесь — красивая, осязаемая. Нездешне, вселенски печальная — и в то же время такая узнаваемая. Даже лексикон, мать его, прежний. — Блядь, ты не представляешь, как там холодно, в этом грёбаном коридоре! — Изящная светлая головка жены прижалась к Итановой разгрузке, в то время как нежная, но крепкая ладошка продолжала массировать пульсирующий в промежности холм. — Просто рехнуться к чёртовой матери! А ведь тебе надо всего лишь… Итану показалось, что образ ключей впечатывается ему в сетчатку. Прохладное железо непрерывно и почти больно тыкалось под ногти. — …всего-навсего открыть дверь… — Ладошка в Итановом паху ускорилась. Жар и распирание, это блаженство на грани разрушения становились невыносимыми, перед глазами вертелись бешеные шутихи, а воздух приходилось выпускать из лёгких резкими рывками. — И кошмар закончится. Всё будет по-старому, ну… Кошмар. Как же Итан мечтал, чтобы всё, о чём помнилось после чёртова коридора, оказалось всего-то дурным сном. До сих пор грезил единственной мечтой: они привиделись, привиделись по пьяни, будто черти в белой горячке, — и заморозка, и расчленёнка. На самом деле Илейн проторчала в коридоре всего-навсего пять минут и подхватила лишь лёгкий насморк, который, впрочем, не стал препятствием к примирению. Бурному, как обычно. Такому же, как и нынешняя разрядка, она явилась на пике ласки, набравшейся к финалу темпа и настойчивой жёсткости, если не грубости. О, в подобном Илейн всегда знала толк, не то что попадавшиеся и до, и после неумёхи. Неизбежный взрыв плеснулся горячим фонтаном в штаны, под протяжный стон отбросил Итана назад, на жёсткое и твёрдое, видимо, стену. Ту самую, выкрашенную по прихоти Илейн в бодренький светло-оливковый цвет стену их общего дома. В этот раз Итанова голова ощутила только тупой, почти незаметный тычок. Да похрен. Кому вообще нужен затылок, если нервы всего тела, кажется, переползли в промежность и трепыхались, сокращаясь мучительно, но ритмично и сладко. В трусах расползалось мокрое липкое пятно, — Итан смутно помнил, что вроде бы недавно сменил и бельё, но гадливость вдвоём с чистоплотностью куда-то испарились. Загнав собственное омерзение поглубже и чуть охладив лицо смоченными из бутылки ладонями, Мэл заставила марионетку повиснуть у муженька на шее, а Итана — ощутить вполне реальный вес. О, Носорог мог бы поднять разом три такие же субтильные тушки, но тот факт, что ощущения узнавались до мелочей, вгонял заново влюблённого супруга буквально в эйфорию. Он снова держал её. Сначала осторожно за талию, потом без церемоний облапал знакомо округлые крепкие ягодицы. Бесстыдство, с которым идеальные ноги через миг обхватили Итана в области таза, было чертовски знакомой привычкой, почти рефлексом. Горячее касание губами к ушной раковине наградило Итана целой россыпью мурашек. Когда иллюзорные губы щекотно зашевелились, Носорог — Мэл даже всхлипнула от беззвучного хохота — чуть не кончил повторно. — Бедный, бедный мой Здоровяк. Говорила же: бросай так бухать. Хоть бы раз послушал, и что теперь имеешь? Застрял в кошмарах, хоть сейчас в психушку. Да похер… — марионетка приподнялась, обвив руками супружескую шею и сжав ноги так плотно, что форменные штаны показались Итану сущей условностью, — мы с тобой проснёмся. Ты, мой дикарь, отымеешь долбаный замок ключом в долбаную дырку и проснёшься. А дерьмовый сон провалится в ад! Сон… Никакого Хойта, вонючего захолустного архипелага, ублюдочных дикарей, трипперных шлюх, духоты, вечно маринованного в собственном поту и грязи тела. Никакой, блядь, зубастой живности с её поползновениями сожрать всё, что зазевалось, ни тебе тигров или медведей, ни здоровенных ящеров и акул, ни одного ядовитого гада или паука. Никакого приставучего гнуса и зуда до волдырей и крови. Никаких паразитов и вечных — попробуй забудь их! — таблеток для обеззараживания воды. Никаких. Совсем никого и ничего. Глядящей свысока противной ведьмы с её змеиным шипением и прикосновением электрического ската тоже нет и не было никогда. Выродок она вконец задолбанной души. Если последняя, к слову, вообще существует. Впрочем, Итан в любом случае и душу готов был продать за то, чтобы снова побывать в любимой жене. Недоеденных раками, вымораживающих душу зомби тоже не существуют — точнее, они тоже глюки от нервов. Но это ведь поправимо, правда? Иначе и быть не может. Здоровяк же не баба-истеричка, разрулит ситуёвину сам, без помощи со стороны. — Вот и славно… — марионетка обдала разомлевшего муженька букетом ароматов — дразнящих, невообразимо притягательных, узнаваемых. — Ты готов проснуться. Ты сам, безо всяких профанов-психиатров сделаешь так, чтобы кошмар больше не возвращался, правда? Сам освободишься и меня освободишь. Я в тебя верю. Ты сильный, самый сильный из всех, мой амазонский дикарь! Он и впрямь ощутил прилив сил, небывалый за последнее время. Пока энергия струилась по нервам, напитывая мускулы, Итан расправил плечи и вдруг увидел себя со стороны. Голым по пояс, маслянисто блестящим, полосатым от бурой маскировочной краски. И вправду внушительный торс перечёркивали пулемётные ленты, крупнокалиберные патроны отблёскивали в светотенях тропических зарослей, будто драконья броня, и, кажется, добавляли облику солидной тяжести. Впрочем, особенно мощным смотрелся как раз пулемёт, с которым Итан, несмотря на вес агрегата, управлялся с непринуждённой лёгкостью. И, чего греха таить и скромничать понапрасну — смотрелся при этом словно модель с вербовочного плаката очередной ЧВК. Итан залюбовался собой почти так же, как истекал слюной по Илейн. Засмотрелся на литые бицепсы — шары в выпирающих оплётках вен, на голливудскую, во все тридцать два улыбку, и на особенно ярко сверкающие на исчерна-зелёной физиономии глаза. Именно таким он был, когда дома за своим Здоровяком скучала жена. Хотя, почему «скучала»? Илейн и сейчас ждёт Итана за пределами кошмара, путь к освобождению из которого закрыт всего-навсего одной железной дверью. Как нарочно посреди грёзы перед ходячим рекламным проспектом тоже возникла преграда, — тропа провалилась в неширокий, но крутой овраг. Сразу за ним ветки, лианы и листья хитро сплетались в занавес, что укрывал крайние хижины лесной деревушки. Впрочем, плоховато укрывал, — ходячий плакат заухмылялся, будто нализавшийся сметаны кот, — дырявый занавес. Куда надёжнее сельва упрятала щелчки затворов, лесным гомоном замаскиров их, синхронно пронёсшиеся стрекочущим ветерком и так же мигом утихшие. Атаку, будто ведущие — хрен знает, как их правильно называют — музыканты в долбаном оркестре, начинали гранатомётчики. Первым с незабываемо-привычным «хрясь» по ту сторону обрыва ложился выстрел из РПГ. Следом, в аккурат посреди дробного стука секущих джунгли осколков на единственную улицу во всех смыслах Богом забытой деревни сыпались гранаты из Mk 19. Итан-реклама вступал в игру третьим — согласно отведённой роли. В его руках пулемёт пожирал блестящую чешую ленты и выплёвывал смертоносные, будто зубы стального дракона, пули. Мир вокруг сжимался до лязгающего, трясущегося кокона, в котором существовали только пышущий жаром механизм и похожий на гору мускулов стрелок. Кокон через раз пропускал выкрики, то глухие, то режущие слух, но неизменно наполненные страданием и гневом. Впрочем, звуки, ощущения, картинки только сильнее распаляли дикий, почти первобытный восторг. Итан помнил, как хижины за оврагом разлетались в пыль и ошмётки, или вспыхивали, будто спички. Стены, крыши, заборы из тростника занимались сразу целиком, дым застилал обзор, но так ещё интереснее было в угаре сумасшедшего азарта выцеливать мечущиеся фигуры. Среди них попадались силуэты помельче памятной «обезьянки» с её неожиданно округлым задком. Наверное, это были дети, Итан отметил этот факт вскользь и тут же в пылу забыл как ничего не значащий пустяк. Кому интересны дети обезьян? Точно не нанимателям, они не считали побочных жертв и веселиться не возбраняли, пока выполнялись условия контракта. Тем более не исполнителям — эти вообще за любой кипиш, пока на счета капал гонорар. Свои денежки Итан зарабатывал для Илейн. Всё было ради неё — он, словно впервые, осознал это здесь и сейчас, пока герой рекламного плаката расстреливал деревню. Ради Илейн он способен на что угодно. Даже избавится от вредной привычки развлекаться в командировках с «мартышками». Плевать, что все так делали, а он перестанет — не в пример безвольным слабакам, которым к тому же не подфартило по жизни с красавицей-женой. Если бы самый, кажется, сильный в жизни приступ решимости превратился вдруг в ракетный двигатель, Итан стартовал бы в околоземное пространство. Он даже внутренне подпрыгнул, за соблазнительный зад прижимая к себе драгоценный груз, но гравитация в этот раз прочно удержала обоих на месте. Тогда Итан заморгал, чтобы прогнать прекрасного себя с пулемётом — рекламный поганец мешал вглядываться в обожаемое лицо напротив. Они и трахались большей частью нос к носу, зрачками цепляясь за зрачки. Илейн закусывала губу и сверкала белками, закатывая глаза, а Итану нравилось думать, что подобного выражения блядского блаженства не вызовет у благоверной ни один ёбарь на свете, кроме него самого. Нет больше таких, как он — Здоровяк, дикарь, Носорог. Мэл будто со стороны покосилась на своё творение. Честно говоря, изящно-фигуристая Илейн висела на страдальце-муженьке так тесно, словно какой-нибудь жутких размеров паразит, но чёрт побери, в таком виде парочка смотрелась даже гармонично. Окей, мальчики и девочки, настоящие и не очень, — оскалилась Мэл, — хорошего понемножку. Мрачно-игривое, словно у сказочной злой колдуньи, настроение побудило обозначить момент щелчком пальцев. Щёлк. Ошалело пялясь на опустевшие руки, Здоровяк пошатнулся, вернее, чуть не завалился вперёд. Накатившая лёгкость непостижимым образом показалась тяжелее бетонной глыбы. Итан обиженно то ли всхлипнул, то ли хрюкнул. Кое-как восстановил равновесие, запрыгал взглядом по окружающей обстановке. Его сердце колотилось как ненормальное, — Мэл даже прикрутила звук, чтобы ненароком не оглохнуть от ухающего отбойным молотком носорожьего пульса. — Чтоб тебя… — слов на полновесное проклятие Итан не нашёл, к тому же не понимал толком, кого или что, собственно, проклинает. На краю обзора, как и раньше, размазывались оливковой зеленью стены домашней гостиной. Впрочем, стены вроде не стояли на месте. Точнее, они смыкались по спирали, похожей на нарезы внутри гигантского оружейного ствола, и в непрерывном, текучем движении вынуждали смотреть точно перед собой. Итан вспомнил что-то про свет в конце тоннеля, отрывисто обругал всех пафосных чистоплюев, которые сыплют в речи подобными банальностями, но покорно шагнул вперёд. Ещё бы — там маячила — нет, не долбаная господня лампочка в миллион ватт, а знакомая до мельчайшей царапинки дверь. Проклятая, роковая — и вожделенная. Признать последнее до поры мешало носорожье упрямство, но и эту напасть Итан готов был в себе раздавить, лишь бы слышать голос Илейн, этот концентрат пробирающей до печёнок страсти. — Давай же, Итан. Проснись, покончи с кошмаром. Только ты можешь это сделать. Просыпайся, открывай чёртову дверь. Всё станет по-прежнему. Нет… всё станет просто хорошо! Ты… не будешь больше пить всякую дрянь. Избавишься от глюков. А я… просто буду с тобой, обещаю. Обещаю. Только впусти, здесь холодно. Тебе же не надо, чтобы я подхватила простуду? Фу! Не хочу насморк! Сопли — это мерзко, с ними я превращаюсь в уродину. Зачем тебе жена — уродина с зелёными лягушками под носом? Нет уж, дудки. Хрен собачий! Давай, впускай меня! Ты теперь мне должен! Начнём с горячей ванны — кое-кто охренеть как испортил мне купание, нет?! Потом вино со специями — ты сам мне его сделаешь! А дальше… дальше я знатно тебя поимею, мой амазонский дикарь! Я скучала, между прочим. Ещё этот придурок… но ты-то им займёшься, правда? Запасусь попкорном и полюбуюсь, как мой Здоровяк сунет ублюдка башкой в сугроб! «Мой Здоровяк!» Два слова, с ведьминой подачи под завязку наполненные какой-то особенно разнузданной гордостью, заставили Итана расправить плечи и выкатить грудь колесом от карьерного самосвала. Как гигантская горная машина с какой-нибудь планеты-рудника, слыша будто со стороны собственный утробный рык, Итан попёр к цели. Дороге полагалось быть трудной, — и это тоже решил отнюдь не Итан. Громадная махина буксовала. Подошвы-траки срастались с полом, который вдруг покрылся колдобинами и ухабами, а перегоревшие контакты в сорванной башне на каждый с трудом сделанный шаг отзывались вялым изумлением. И только мгновение, когда самый медленный в мире забег завершился почти ритуальным приложением ладони к удивительно ледяному железу, разбудило в Итане дикое восхищение самим собой. Он герой, его воля сильнее глюков и сновидений. Он сметёт любые препятствия и получит желанный приз — свою Илейн, которая отныне будет принадлежать только ему, супругу, исстрадавшемуся по прекрасному телу любимой. Он выметет из собственного дома тени кошмара. На одну из таких он даже натолкнулся плечом где-то на половине пути. Похожий на сгусток пыли силуэт выругался матом, прибавив что-то вроде «куда прёшь, верзила?!» Итан отмахнулся — пыль оказалась плотной и, судя по последовавшим выражениям, чувствовала боль от случайного тумака. Впрочем, тут же согнулась пополам, хотя в условный живот её никто вроде не бил. Мэл ухмыльнулась: надо ведь помогать герою устранять помехи. К тому же, как оказалось, воздействию необязательно быть намеренным. Приступы одолевавшей наёмников кишечной хвори Мэл не сразу увязала с обработкой Итана, и, если честно, до сих пор не понимала, как работает феномен. Может, что-то вроде побочки или эфирного рикошета. Хотя, откровенно говоря, Мэл склонна была думать, что попросту вампирит у всех, до кого способна дотянуться, а уж каково при этом приходилось случайным или не очень жертвам — в её с Алвином положении дело десятое. Главное, в обмороки она больше не падала. Остальных прелестей «отката», особенно тех, которые сам позвоночник, будто наделённый собственным разумом, вспоминал с ужасом, тоже давненько не ловила. Удивительное чувство. Мэл спохватилась и, проявив невозможное для прежней себя суеверие, тихонько постучала по столу костяшками пальцев. Прислушалась: о да, Итану с недавних пор стало плевать на ведьмины перестуки. Конечно. Ведь и сама Мэл, и её каморка со всеми звуками, все перепалки, ругань, грызня, — всего-навсего часть кошмара. Ничто. Несуществующее. Реальны только Илейн и её всепоглощающий зов. — Итан, пожалуйста! Милый! Проснись, чтоб тебя! Мать твою… — разлюбезная жёнушка-красотка в смысле лексикона была в своём репертуаре, но, честно говоря, именно это сочетание несовместимых слов и интонаций Итан всегда считал дико сексуальным. — Давай же, прошу! Словно притянутый магнитом, Итан прилип-таки к двери. Как обычно, от неё веяло ледяным холодом. По кромке, несмотря на мягкий утеплитель, серебрились морозные иглы, но Итан был уверен, что чувствует по ту сторону полотна живое, страстное тепло. А «тень» — «тень» ретировалась на полусогнутых, сжав зубы, чтобы не заблевать пол. Этот конфузный побег в сторону сортира зафиксировала одна Мэл. Эйфория захватила Итана целиком и даже больше. Ещё чуток, и сурового Здоровяка тоже стошнило бы — видать, той самой радугой из грубых шуток. Мэл прогнала желание насладиться тем, насколько глупо объект выглядит со стороны. Это лишнее, тем более, коридор на время освободился от посторонних глаз. За стеной кто-то на импровизированной кухне гремел содержимым холодильника. Кажется, в недрах последнего снова что-то испортилось, и предутренний жрун от души высказывал аппарату всё, что о нём думал как о кандидате на свалку. Ещё один проголодавшийся стучал ложкой о жестяную банку, поддакивая первому что-то о нанимателях-сквалыгах, из-за которых приходится давиться консервами, чтобы чего доброго не слечь в лазарет надолго и за свой счёт. Оба и не замечали, насколько увлеклись. Слово за слово — а новые приходили сами собой из воистину бездонного источника — и болтовне не было конца, несмотря на ленивые перед рассветом языки и сонные шумы в тяжёлых головах. Тяжестью налились ноги, зады прилипли к скамейкам, локти вросли в стол, а тема разговора почему-то захватывала похлеще голливудского блокбастера. Физиономии друг друга тоже оказались чертовски интересны. Впрочем, кажется, не меньше увлекало изучение трещин и пор в бетоне, когда взгляды то и дело сползали на стены. Что может быть лучше, чем расслабиться и по-домашнему уютно трепаться о всякой чепухе? Никуда не торопиться, закурить и наблюдать, как огонёк постепенно съедает палочку сигареты. Не думать о делишках босса, за которые по обыкновению потеет и отдувается кто-то другой. Не думать о гонорарах и войне за проливом, а просто перетирать на кухне мелкие бытовые проблемы. Блаженство, да и только. Из двоих ни один не заподозрил, что истома, как и снулые мысли, просочились извне. Строго говоря, вояки спали сидя и с открытыми глазами болтали во сне. Постояльцев казармы Мэл посчитала заранее — по сердцам вместо маячков. По ним же довольно просто оказалось выстроить план помещения и тем самым понять, кто давил на массу в койках, а кого, вероятно, первым потянет слоняться. Впрочем, четверо действительно дрыхли — куда крепче, чем могли бы, не случись рядом ведьмы. В их грёзы Мэл не вдавалась — контролировала только глубину сна, слегка удивляясь тому, что не слишком-то напрягается. Скорее всего, ведьмин вампиризм в некоторых случаях действовал куда проще желудочного расстройства, — так сказать, напрямую. Мэл дала себе слово разобраться, как устроена эта сторона её способностей. Со временем, конечно, когда всё уляжется, и станет возможным от души покопаться в себе. Мэл поймала себя на том, что последнее больше не пугает, так же, как не пугают сила и её применение. Итак, к двоим на кухне — плюс четыре сновидца. В одной из комнат тоже подуставший громила пялился в экран телефона. Там шёл, похоже, какой-то фильм, но сенсора давно не касались. Гаджет сам приглушил яркость, завесив движущиеся фигуры густо-серой тенью, только вот зрителя, казалось, всё устраивало. Он не шелохнулся, даже когда экран погас совсем, оставив для суждения о происходящем одни только пропущенные сквозь динамик голоса. Ещё трое расположились в укромной подсобке и под древнего вида большим радиоприёмником заняли стол под игру в карты. О, поначалу компания держалась бодрячком, но спустя не слишком долгое время как-то скисла. Разомлели игроки то ли от изрядных запасов пива — а что, законный ведь выходной! — то ли ещё от чего, расслабляющего куда вернее. В конце концов троица вросла в облюбованные места, благо крепко сколоченным стульям и скамейке не страшны были полулежачие позы. Карты шлёпали о столешницу пока что исправно и даже с силой, но Мэл находила ритм всё больше монотонным. Усмехалась: игроки и не представляли, насколько долгая партия их ждёт. И вряд ли в своей жизни испытывали такую лень, вряд ли раньше настолько сильно уставали. Кишечному страдальцу тем временем было не до лени. Мэл, впрочем, понятия не имела, надолго ли трясущееся от слабости тело застряло в сортире, и перестраховалась, запустив в эфир вкрадчивое: — Пора завязывать с героизмом. Хойт один хрен не оценит! В лазарет, немедленно! Это «немедленно» прозвучало как издевательство над страдающим организмом, но не помешало бедолаге проникнуться идеей. В лазарет, куда же ещё. Поправить пошатнувшееся здоровье, и, улучив момент, под шумок устроить себе внеплановый отдых. — Вот и молодец… — одобрила Мэл, впрочем, только себе под нос. Усмехнулась: возню Итана за тонкой по сути преградой было слышно безо всякой телепатии. — Илейн. Илейн… — с приросшей к лицу блаженной улыбкой бормотал Здоровяк, щупая железяку. Персонально для него дверь походила на морозилку. Итан прекрасно помнил, как сам прикреплял утеплитель, который, как оказалось, в сильные холода не особенно помогал, зато в короткий срок успел обильно потрескаться. Рисунок из трещинок, раньше всегда раздражавших, теперь казался неотъемлемым признаком дома и уюта. Мэл вознесла хвалу чудесам памяти с её способностью отпечатывать даже то, мимо чего сознательный взгляд проскальзывал с подчёркнутой досадой. С другой стороны, Итан, оказывается умел умиляться. Наверное, ко всему прочему это открытие должно была рассмешить злую-презлую ведьму, но Мэл не чувствовала и намёка на злорадство. Абсолютный ноль эмоций. Как, собственно, и полагалось «устройству», верно? Вместо по-дурацки расчувствоваться, алгоритмы предписывали «прибору» с холодной точностью активировать очередной проводок. К двери Мэл физически не притрагивалась, но для Итана полотно ощутимо содрогнулось. — Итан, ты там? — с тревожной нежностью пропела марионетка в Итановой голове. — Хватит уже дуться!.. Я же не дуюсь, хотя задубела к чёртовой матери! Давай, милый, открывай долбаный замок! Точно, замок! Итан звонко шлёпнул себя по лбу и, больше не мешкая, выудил из кармана ключи. Не попал с первого раза в скважину — руки тряслись, будто в эпилептическом припадке, но больше не от гнева или ужаса. Кошмар навсегда исчезнет из его жизни. Зомби? Потустороннее чудище, этот выкидыш измученного разума, провалится в ад, где ему самое место. При помощи настоящей Илейн, живой и прекрасной, и разум обязательно исцелится. Тело тоже, наконец, будет функционировать как прежде — а как иначе, если на самом деле Итан не сидел битый час на ледяном пороге около задубевшего трупа, а дрых пьяным сном в тепле собственного взлелеянного дома. И теперь готовился проснуться, чтобы исправить всего-то мелкие косяки вместо приснившейся в недобрый час катастрофы. Итан был счастлив. Он и не думал, что помнит, каково это, но с лёгкостью дал название распиравшим его чувствам: именно счастье, и ничто иное. Оно, всеобъемлющее и пьянящее не хуже коктейля из «травы» и алкоголя, хотя, по правде говоря, гораздо сильнее. Оно словно самый экстремальный и головокружительный в мире аттракцион, — при том, что Итан не испытывал больше страха. Тряслись ли, косились зелёные домашние стены, кренился ли дверной проём, будто на корабле, угодившем в нешуточный шторм, или шатался сам Итан в ритме проваливающегося куда-то пульса? Совсем недавно Здоровяк гнал от себя мысли о проблемах с «мотором», теперь же и горячую боль под грудиной готов был приветствовать как признак счастливого волнения. Замок наконец поддался. Итан заморгал от пахнувшего в лицо холода и шире некуда распахнул и без того широкие объятия, так и приглашая толкнуть туда пустоту, на время приобретшую объём и плоть. Пришлось подныривать под толстенное, будто шпала, предплечье. Мэл вскользь рассмотрела похожие на узлы из кабелей мускулы и вены, и уже спиной ощутила, как Итановы руки сомкнулись с силой, достойной экскаваторного ковша. Даже пот прошиб — ну и махина всё-таки. Мэл на полушаге перевела дух. Прислушалась. Марионетка была на законном месте — висела на могучей мужниной шее. Сам Итан чем дальше, тем вернее видел себя сгустком ощущений, норовящим к тому же рассыпаться на подобие мельчайших частиц, но ни капли не волновался по этому поводу. Наоборот, в виде чего-то вроде эмоциональных фотонов проще было впитывать не слова — почти песню, которую прямо в ухо ворковала ненаглядная Илейн. — Какой горячий, просто огонь… Чувствуется: прямиком из джунглей. Мой дикарь… Эй, не-не, ты не думай! Не отвертишься — я не забыла про глинтвейн! Ты варишь любимой жене чёртово варево! Потом массаж стоп — они совсем задубели. А потом… Итан забыл как дышать: оборванная фраза возбуждала куда сильнее, чем неумелые ласки целого взвода деревянных шлюх. Опомнился от прикосновения тонких пальчиков, в котором за ледяным холодом таилось живое тепло, — о, Мэл отдельно постаралась над этим ощущением, и сразу же подбросила тугодуму следующую мысль. Согреть! Да что же это он — его жену, его прекрасную Илейн нужно сию же минуту согреть, а не торчать в проёме истуканом. Слово «истукан» всколыхнуло в сознании какую-то рябь — и тут же растаяло под невнятные лиственные брызги перед глазами. Итан издал воодушевлённый рык, тряхнул головой и легко подхватил Илейн на руки. Толкнул бедром дверь, закрывая для обзора проклятый, сверкающий от инея коридор. — Что я чуть было не натворил… Идиота кусок! — с чувством обругал себя. В ухо ему лилось и лилось хрипловатое, но сладкое воркование Илейн. Вот настоящее колдовство! Долбаная песня сирены, подавляющая волю. Но Итан и рад поддаться, потому что уяснил — только для него предназначен чудеснейший из напевов. А простуженный голос… — о, этот просчёт Итан сейчас исправит так же легко, как предыдущую ошибку. Откуда взялась пропитавшая тело лёгкость — Итан понятия не имел, но воспринял её как должное. Наверное, за всё выстраданное в средоточии кошмаров он как никто другой заслужил куш в виде чуда. Именно чудо сейчас вело Здоровяка по уютному домашнему коридору. Бесшумно сминая громадными ботинками мягкое ковровое покрытие, Итан нёс своё сокровище в тёплую спальню. На самом деле, конечно, топтался на одном месте по грубому бетону, в то время как «существующая только во сне» ведьма выскользнула из парадного входа казармы и нырнула в ближайшую тень. Мимоходом сообразила, что понятия не имеет, как долго продержит всеобщее оцепенение в казарме. Может статься, кто-то из сонного царства окажется не настолько восприимчив, как остальные. Вероятно, этот кто-то сумеет растолкать кого-то ещё, и тогда по принципу цепной реакции в крепости всколыхнётся тревога. Хорошо бы до этого мгновения оказаться где-нибудь подальше от долбаного периметра. Эта мысль, в общем-то вполне здравая, царапнула нервы назойливым остриём паники. Мэл подавила желание сорваться с места и со всех ног броситься к ближайшим воротам. Хороша она будет, если упустит хотя бы одну ниточку контроля из целой связки. Караульным с любой из вышек КПП виден приличный кусок внутренней площади. Ведьме же вопреки здешним порядкам и планам надо донести свою тушку через почти открытое пространство до восточного выезда из крепости. Окей. Но для начала хорошо бы проскользнуть мимо бара, который будто нарочно поставили едва ли не фасад к фасаду к казарме. Так близко, что проклятущая вывеска, моргая разноцветными лампочками, словно долбаная рождественская ёлка, в другой ситуации мигом вишибла бы слёзы из ведьминых глаз. Сейчас кричаще-пёстрое безобразие приглушала сероватая ведьминская мгла. Будь внутри периметра темнее — Мэл пришлось бы двигаться на ощупь, но пробивающейся желтизны прожекторов вполне хватало, чтобы ориентироваться сквозь туман сосредоточенности. Сама завеса выстраивалась в подобие виртуального коридора, в котором прямо на стены выводились огоньки-индикаторы человеческих сердец. Приближаясь, сердца распускались словно цветы, вырастали до полноценных силуэтов, сплетённых из алой паутины. Две паутинные фигуры, то сливаясь в большое пятно, то отдаляясь, готовились вытечь наружу из тускло-цветной коробки бара. Кажется, здорово нарезались, подытожила ощущения Мэл. Что, к слову, ни разу не гарантировало внезапного неумения смотреть по сторонам, — добавила в уме, чувствуя, как хлещет по нервам выброс адреналина. Впрочем, плевать — это придавало сил. Где-то в солнечном сплетении разгоралась дьявольская радость, губы сами складывались в жесткую ухмылку, волосы становились дыбом, а с кончиков пальцев, казалось, готовились сорваться электрические разряды. Даже мысли сами, без намёка на усталую путаницу, прилежно растекались по отдельным каналам. Мэл помнила, как, уже прицелившись, подумала о том, что могла бы разом поджарить сердца обоих прямо в грудине. Вместо этого повторила ту же штуку, которой так удивила герра Бекера на реке. За исключением, само собой, крокодила, но принцип есть принцип. Контролировать то, что видели другие, — о, до чего же это, оказывается, прекрасно. Внутри плескалось небывалое ощущение силы — и смесь дикой радости с вполне упорядоченным азартом охотника. Быть может, протрезвев, оба вояки вернутся в заведение бить морду бармену — мало ли, чем этот деятель бодяжил своё пойло, раз от того случалась временная слепота. Через миг-другой кромешной темноты зрение, правда, вернулось, будто система успешно перезагрузилась, зато чувство ошеломлённости, которое, впрочем, легко было списать на хмель, наверняка задержится в гудящих головах дольше обычного. А ведь Мэл всего-то подменила картинку подобно тому, как в старом смешном кино грабители обманывали охрану, подсунув вместо настоящей запись с теми же помещениями, но некоторое время назад. Операторы за пультом, может быть, замечали секундную помеху, но списывали её на скачок напряжения, а после тёрли усталые глаза, пялясь на экраны, где царили скучные тишь да гладь. Вот и эти двое, проморгавшись, уставились всего-то на расцвеченную иллюминацией стену и густую черноту там, куда свет не доставал. Ярким белёсым прямоугольником выделялся казарменный проём, в нём угадывались неясные шевеления. Будто призрачный спрут тянул щупальца из глубины коридора наружу. Из звуков сама Мэл слышала только назойливую трескотню ламп. Значит, всё пока спокойно. Пьяные рожи напротив, то и дело теряя фокус, вмиг растратили интерес к изучению сотни раз виденной стены и принялись разворачиваться, грузно опираясь друг на друга плечами. Может быть, когда Мэл двинулась с места, до того солдафона, что оказался при этом ближе, долетело лёгкое дуновение, а может, скрипнул попавшийся под подошву камешек. Наёмник навострил ухо, но как-то чересчур уж неловко — пьяное тело целиком повело в сторону звука. — Не-не… — второй, изловчившись, удержал напарника от падения, хотя сам едва стоял на ногах. Вместо благодарности ему, кажется прилетело по физиономии локтем, — собутыльник не оценил чересчур тесных объятий поперёк туловища. — Эй, не бузи, приятель! — услыхала Мэл за спиной, к слову, абсолютно мокрой. Сердце ухало тяжело, будто молот, но не частило. — Всё под контролем… — буркнула себе под нос, впрочем, с куда большей, чем когда-нибудь прежде, уверенностью. И нырнула за угол Хойтовой конторы. Теперь собутыльникам беглянку не разглядеть, даже если канва иллюзии в неурочную минуту порвётся. Канва иллюзии, — красиво, мать его, сказано, — ухмыльнулась Мэл. Новая — огромная — тень пригодилась для того, чтобы чуть отдышаться, а ирония привычно помогала упорядочивать мысли. Сознание, впрочем, было яснее некуда — при том, что Мэл ни разу до этого почти-утра не держала в ментальных пальцах такого количества «нитей» разом. Много, чёрт возьми. С учётом оставшихся позади, и того факта, что отпускать их нельзя — в сумме долбаных двадцать восемь черепушек, каждую из которых надо убедить в том, что внутри периметра полный порядок. С собственными нервами у ведьмы тоже всё окей. И пусть пришлось потратить ещё пару мгновений на то, чтобы удержаться, не оглядываться заполошно на нависшую над головой громадину конторы, и убедить себя в том, что окна проклятого кабинета смотрят в противоположную сторону. И Хойта нет в крепости. Мэл знала это точно, но проверила ещё раз. Скорее из дотошности аккуратиста, чем по причине разыгравшейся паранойи, правда? Нет, тьма его задери, хозяин был далеко. По коридорам прохаживались хозяйские церберы. По идее наружу эти пятеро не выглядывали. Но Мэл на всякий случай и их заарканила щупальцами контроля. Теперь для конторских караульных вид из окон был таким же умиротворяюще пресным, как и для всех остальных. На фоне ослепительных прожекторов дрожала особенно густая в предрассветный час чернота. Казалось, эти же небесные чернила расчертили залитый светом двор. Черноту отбрасывали постройки, опоры для бочек и цистерн, внутренние ограды, перила у пандусов, лестницы, припаркованные грузовик и погрузчик, пальмы, кусты, труба миномёта у западных ворот. Мэл надо было к восточным. Она напомнила это себе уже в который раз. Оговорилась было, что на крайний случай сойдут и центральные — они поначалу так и манили кажущейся близостью. Нет уж, центральный КПП охраняли аж четверо. Не то, чтобы Мэл сомневалась в мощи своего вдохновения — просто знала, что силы лучше экономить, а потому предпочла вдвое меньшее число глаз и стволов. Глубокий вдох — и мир сделался ещё темнее. Зато паутинные силуэты набрались яркости, чёткости и объёма — настолько, что нужные работали для ведьмы вместо маяка. Время коротких перебежек вдоль стены закончилось. Обогнув наконец контору, Мэл выскочила из тени на открытое место. Страх перед ним обжёг и тут же пропал, придав ускорения. За сутки и сутки ареста она изучила крепость так, что могла передвигаться внутри периметра с закрытыми глазами. Кое-кто, помнится, искренне полагал, что ведьма ничем не занята, когда под конвоем Громилы топала в душевую или туалет. Она пропускала мимо ушей летящие вслед лестные предложения насчёт того, как именно и в чьей компании могла бы побороться с ничегонеделанием. А сама считала, считала шаги и метры. Мистер Носорог из вредности и рвения запрещал отклоняться от маршрута, и недостающие измерения Мэл прикидывала на глазок. На то, чтобы трава газона перестала путаться под ногами, ушло четыре шага. Дальше дорога разгладилась, если не считать колей от автомобильных колёс, подсохших и рассыпавшихся, и оттого едва заметных. Мэл поравнялась с выступающим справа заборчиком. Инстинктивно замерла: последние метры пробежки, по ощущениям бесконечной, приходились на пространство, которое неплохо просматривалось с двух КПП. Мэл чуяла взгляды — издали вперившийся в спину, и тот, что уставился точно в лоб. Стало быть, двое караульных пялились в окна. Но не двигались с места и помалкивали. О чём болтать, если в поле зрения ни души. Ничто не тревожит унылую желтизну света от прожекторов на постылой глинистой грунтовке, а все возможные темы за ночь давно перетёрты. Впрочем, рты всё же раскрывались, когда нападала зевота. Да что ж такое, так и челюсть сломать недолго! Мэл нашла очередную тень, нащупала плечом забор вместо опоры и сконцентрировалась. Тип, что хоть и впустую, но таращился с центральной вышки, всё-таки действовал на нервы. А значит, потопает отдыхать, почувствовав волну истомы гораздо мощнее и глубже предыдущих. Будто свинцовые блямбы, опустятся веки. Плечи заноют в сладком предвкушении — когда, когда же их подопрёт хотя бы спинка стула, а ещё лучше подушка с ближайшей кушетки. Мускулы под коленями и в голенях сделаются похожими на ватную набивку, а стопы отяжелеют настолько, что оторвутся от пола не иначе как при помощи домкрата. — Что-то я отрубаюсь… — Услышала Мэл. Развернувшись к сидящему за монитором напарнику, тип тяжко покачался с пятки на носок и обратно. Зевнул так, что из-под опущенных век покатились слёзы, сонно крякнул и прогундосил: — Покемарить бы… — Валяй… — через плечо бросил оператор. — У тебя сорок минут. Придурки внизу небось тоже дрыхнут. Какие дружные ребятки, съязвила про себя Мэл. «Придурки» с первого этажа вышки выполняли функцию досмотра въезжающих авто и по причине нерегулярности работы в свободные минутки маялись откровенной ерундой. Карты и гаджеты с до чёртиков взрослым кино, а может, ещё что-то вместе с непроходящей духотой утомляли даже вернее, чем рытьё окопов. Ещё что-то. Мэл недобро ухмыльнулась. Хорошо бы они все оставались на местах. Видели сны или глазели на фальшивку наяву. Мэл сама приотворила бы вечно незапертые — ох уж этот скряга-Хойт! — восточные ворота и рванула бы прочь так быстро, как понесут ноги. Типы с вышки через камеры и мониторы изучали бы ржавчину на казалось бы плотно сомкнутых створках. Какая разница, что фиксирует камера, если глаза и мозг убеждены — перед ними другое? Помнится, именно видеонаблюдение казалось герру командиру самой серьёзной для ведьминого плана проблемой. «Что ты поделаешь с электроникой?» — раз за разом вопрошал в эфире испуганный голос. Впрочем, внешние проявления Алвин худо-бедно контролировал, в отличие от скрытого куда глубже месива из чувств, доступного восприятию Мэл. Я и не полезу ломать электронику, — всё, что могла она сказать в успокоение. Я сломаю кое-чьи мозги, — добавляла очень серьёзно. В конце концов Его Дотошность принял сопутствующие аргументы, пусть и не до конца уложил их в больной голове. Точнее, убедил себя успокоиться, скрепя сердце доверился ещё раз, пускай даже, как сам считал, без малого слепо. Мэл не вправе была обмануть эту веру. Поэтому даже разозлилась, когда с нужной ей восточной стороны полусонному телу за монитором привиделось движение на экране, у самой границы освещённого прожектором пространства. Скорее всего, кто-то там и вправду бродил, — Мэл чуяла сердце меньше людского и явно звериное сознание. Оператор тоже заподозрил, что к периметру забрела какая-то живность, но посреди усыпляющей вялости вспомнил вдруг, что велел перед отъездом босс. Бдеть в оба глаза — иначе, если вдруг что — глаза полопаются от жара в полыхающем ящике. Под «если вдруг чем» подразумевались в первую очередь дикари. Вообще-то вопреки новостям с северного острова оператор считал, что у босса паранойя. Но кто таков простой солдат удачи, чтобы спорить с приказами всесильного в его владениях царька. Последний факт оператора раздражал. Не то чтобы очень, но достаточно для реакции, которую Мэл в сердцах обозвала фразой «вожжа под хвост попала». Лень и сонливость, впрочем, никуда не делись. Высунуться наружу и проверить, кто пожаловал к воротам и стоит ли об этом волноваться, или задвинуть долбаный засов и отсидеться, — оператор перебирал варианты с таким скрипом, что напряжённая работа мысли отражалась на выражении лица. Видать, до чёртиков кислом, судя по реакции неожиданно наблюдательного напарника. — Я туда не пойду, — так же кисло отрезал тот. — Даже если там просто грёбаные динго. Оба как по команде вспомнили случай, когда дикий пёс покусал часового. Псина оказалась бешеной. С вакциной по чьей-то халатности случилась заминка, а может, кто-то нарочно не захотел платить пострадавшему неустойку. В итоге бедолага скопытился в корчах. Глупо так подохнуть в то время, когда рассчитывал на лёгкую службу и солидный гонорар, и повторять глупость уж точно никому не хотелось. Ну его к чертям, такой опыт. Напарники, судя по всему, неплохо понимали друг друга с полуслова, поэтому тему вслух не развивали. — Запирай, — под облегчённый выдох оператор рубящим движением руки дал своему номеру два отмашку. Тот с таким же облегчением подчинился. Мгновением раньше Мэл отделилась от тени и ринулась к воротам. Шорохи под её подошвами сливались с шагами караульного. Не слишком торопливыми — вялость нынче выдалась особенно сильной — и оттого тяжёлыми и явно сердитыми. Бам-бам — вниз по железным ступенькам. Чуть грузнее, чем раньше, вышел прыжок с последней ступеньки на землю. В этот момент Мэл толкнула створку и выскользнула в образовавшуюся щель. Последнюю, к слову, следовало тут же ликвидировать, — иначе раздражённый необходимостью шевелиться «номер два» что-нибудь заподозрит. Тянуть долбаную железку оказалось труднее, чем толкать. Ржавые петли к тому же страшно скрипели в предрассветной тишине, и этот заунывный почти-стон прорвался сквозь тщательно сконструированный морок. — Что за… — пробормотал «номер два». Под гадкий звук картинка перед ним странно раздвоилась. Ворота, вроде как — что за бесовщина! — чуть приоткрытые, мгновение назад будто сами прикрылись. А может, и не было ничего, и створки в облупленных ржавых пятнах стояли монолитом, а глазные яблоки гудели, словно сквозь них протянули «колючку» под напряжением. — Чтоб тебя… — на ругательство замысловатее почему-то не хватило сил. Пресловутой вожжой нервы обожгла тревога, и тут же улеглась от резонной мысли. С вышки молчали. Значит, вряд ли засекли что-нибудь в секторе ворот или где бы то ни было поблизости. Стало быть, всё спокойно в долбаном королевстве, но «номер два» оказался ответственным. Натягивая ментальный поводок и на чём свет стоит браня не в меру устойчивого типа, Мэл нырнула за бруствер из мешков с песком. «Номер два» налёг на створку. — Эй… ты куд…а запропастился?! — под хруст помех выдала рация, прикреплённая к ремню под ключицей. Голос оператора казался страшно далёким, сонным и раздражённым, но «номер два» в приступе особенно тупого упрямства вознамерился довести дело до конца. — Падажжи… проверю… — прошамкал губами прямо по коробочке. Щёлкнул предохранителем, выставил перед собой ствол и высунулся наружу. Первое мгновение за воротами сходу огорошило статичным спокойствием. Ничто не шевелилось. Свет очерчивал полукруг, темень за которым стояла непроницаемой стеной. Внутри полукруга на грунтовке отпечатались никем и ничем не потревоженные тени. И только ток гудел в проводах на пределе слышимости, отзываясь, кажется, прямо в ноющих мышцах. «Номер два» завертел головой, не торопясь обозревая доступные окрестности. По-прежнему тихо, со скидкой на ночной гомон близких джунглей и привычные звуки солдатской базы. Всё в ажуре. Только шею вдруг заклинило на правый бок: больно, чёрт его дери! Настолько, что брызнули непроизвольные слёзы, повисли пузырьками в уголках глаз и на веках. В довершенье прожектор над забором, вроде как смотрящий в противоположную сторону, вдруг развернулся и ударил точно в лицо кулаком невозможного в своей яркости света. Мэл ухмыльнулась: трюк с отражёнными бликами, похоже, имел все шансы войти в ведьмин арсенал нелетального оружия. Но это ещё не всё, расслабляться пока рано. Тщательно прицелившись, она будто плетью захлестнула и оператора, объединяя их с «номером два» в единую зрительную сеть. Теперь и для первого зашевелилась темнота на мониторе, местами сгустившись до вполне узнаваемых силуэтов. Раз, два, три, четыре. Не слишком крупные, остроухие, они трусили на четырёх лапах. Потом вдруг сцепились, огласив, как казалось напарникам, всю округу рычанием, клацаньем челюстей, отрывистым злобным лаем, а через пару мгновений — оглушительно визгливым свидетельством боли. Для зрителей эфемерная собачья потасовка смещалась влево, к руслу реки. Туда же спустя ещё миг полетели пули вовремя, как ему самому думалось, прозревшего «номера два». Он так не хотел оказаться укушенным и подохнуть от бешенства из-за чьего-то наплевательства. Поэтому, выпалив в странно размытый мрак пару коротких очередей, попятился и так же спиной вперёд просочился в проём между створками. Ставший ненужным автомат почему-то ужасно мешался, пока не оказался заброшен на ремне назад. Руки совсем онемели — с чего бы, неужто от страха, который, к слову, казался чересчур сильным. Неподдающийся засов наконец сдвинулся с места. — С-сраные собаки… — выругался «номер два», осознав, что язык только сейчас оттаял, а до этого валялся во рту примёрзшей колодой. — С-сраные… — всхлипнув, подтвердила рация под ключицей. — С центрального поста спрашивали, не нужна ли подмога. Крутнувшись на совсем тряпичных ногах, «номер два» навалился спиной на ворота. Он не помнил, чтобы прежде ночные дежурства выматывали, как сейчас, будто организм битые полсуток терзала толпа энергетических упырей. Зато до гудящей головы в таком разбитом состоянии, похоже, лучше доходили взвешенные мысли. — Нахер. С этими деятелями потом не расплатишься. Ещё предъявят за то, что потревожил. Собачьи разборки за забором, похоже, близились к финалу, — вон, даже звуки из сплошного гвалта поредели до отрывистых визгов и противного скулежа. «Номер два» мстительно подумал, мол, хорошо бы гамадрилов с центрального поутру заставили жечь дохлую псину. После чего с трудом заставил себя сдвинуться с места. В конце концов, у него ведь конец смены, а ещё он чертовски, как никогда раньше устал. Мэл тем временем мчалась прочь от сотни раз проклятого периметра вдоль дороги, тянущейся к близкому рассвету. Слева, отражая звёзды и далёкие огни, сквозь заросли поблёскивала река. К лицу прилепилась злая ухмылка. Ноги переставлялись сами, как заведённые, в механическом темпе. Не сбивать дыхание. Не отпускать контроль. Рано. Мэл не знала точно, сколько продержится эффект, но если в крепости вдруг все внезапно очнутся, получится подозрительно, верно? Держать. Все ниточки держать натянутыми. Что бы сказал Алвин на подобное расточительство? Наверняка что-нибудь строгое и ворчливое, что именно — Мэл узнает совсем скоро. Но потом герр командир согласится, что другого выхода не было, — это Мэл тоже знала. Не сбивать дыхание. И, кстати, лучше спуститься к реке, коль скоро встреча назначена под останками разрушенного моста. Прилегающая к манграм поросль, в свою очередь, куда более скрытное место, чем широкая, часто довольно оживлённая грунтовка. Послушавшись соображений, навеянных советами Алвина и Сэма, Мэл принялась спускаться с обочины к берегу. Подмигивающая сквозь заросли бликами, даже в темноте фосфорически зеленоватая гладь служила ориентиром. Травы и низкий кустарник путались в ногах. Пришлось замедлиться и тщательно прощупывать местность на предмет мелких и не очень тварей. Самыми зловредными из последних, как водится, могли оказаться люди, но и встречи с какими-нибудь крокодилами лучше бы избежать. Дыхание всё-таки сбилось. В правом боку противно кололо, но Мэл упрямо пробиралась к вожделенной цели.