Французский перец

      Беру телефон в руки и нажимаю зелёную иконку.       — Карин, это я! Как ты себя чувствуешь?       Как я могу себя чувствовать после того, что со мной сотворил его отец? Весьма и весьма паршиво! Настолько, что хочется тихо сдохнуть!       — Нормально, — выдыхаю я.       — Как твой насморк? Прошёл? — ух, я совсем забыла, что наплела Эммануэлю о своей болезни.       — Да, прошёл!       Слышу, как Эммануэль дышит в трубку, не зная о чём бы еще спросить.       — Что, хочешь приехать? — задаю вопрос первой.       — А можно? — голос взволнованный.       — Да, можно. Почему нет?       — Тогда я мигом! Я сейчас! — в телефонную трубку слышу его восторг. — Чего-нибудь купить?       — На твое усмотрение, — точно знаю, что в моем холодильнике пусто. Меня абсолютно не волнует, чем я буду угощать Эммануэля. Он совсем не заботит меня. Я слишком поглощена своей обидой, чтобы думать ещё и об Эммануэле.       Через час Эммануэль уже топчется на пороге моей квартиры.       — Ну что стоишь? Проходи! — небрежно кидаю я, беря из его рук бумажный пакет.       — Я там купил… — кладет шлем на журнальный столик и садится на диван.       — Вижу. Вина?       — Да, пожалуй, — он весь сжимается, чувствуя неуверенность. Я начинаю нервничать. Глубоко запрятанная совесть делает робкие попытки воззвать к моему разуму. Не хочется даже думать о моральных аспектах моего коварного плана. Открываю вино и разливаю по бокалам. Беру их в руки и подсаживаюсь к Эммануэлю. Протягиваю один и пристально разглядываю красивое лицо. Эммануэль вспыхивает, как спичка. На меня не смотрит, нарочито уставившись в бокал.       Кладу руку на спинку дивана и кончиком ногтя провожу по ушной раковине Эма. Он нервно сглатывает и делает большой глоток вина.       — Скучал? — веду себя нагло. Эммануэль крепко сжимает колени. Я чувствую его напряжение. Он весь словно струна — только тронь, и зазвенит. Двигаюсь ближе. Моя рука разминает его плечо. Дыхание Эммануэля сбивается с привычного ритма, щёки пылают. Лицо становится неестественно серьёзным, ресницы подрагивают.        — Карин, что ты делаешь? — вижу, как дрожат его пальцы.       — Что такое, Эммануэль? — провожу ладонью по груди и животу, касаюсь колена.       — Карин, — его грудь часто вздымается. Он тяжело дышит. Медленно веду рукой вдоль бедра, отпивая из бокала. Ставлю вино на стол. Алкоголь позволяет заткнуть робкий голос совести, всё еще подающей признаки жизни. — Прекрати… Я так не могу… Если ты… То я…       Глаза затуманены желанием, приоткрытые губы пылают, прося поцелуя. Я подаюсь вперёд. Чувствую сквозь тонкую ткань майки, как мои напряжённые соски касаются его груди, и одариваю Эммануэля невесомым поцелуем. Он резко выдыхает, дрожащими руками прижимает меня к себе, вторгаясь в рот горячим языком. Целует неистово, одолеваемый жаждой моего тела. Бокал тихо падает из его рук на ковер. Вино тут же впитывается в ворс, растекаясь мокрым пятном. Его пальцы впиваются в мои бёдра, в спину, в ягодицы. Ладони жгут кожу, готовые распластать, расплавить меня своим жаром. Эммануэль не видит и не слышит, всецело растворяясь в собственных ощущениях.       —  Карин… — поскуливает он, словно щенок. Зарывается лицом в мою грудь и целует, целует, целует. Его страсть завораживает. Я отдаюсь поглощающему сознание чувству, внимая каждому всхлипу, каждому вздоху Эммануэля, позволяя делать со мной всё, что он хочет. Эммануэль судорожно раздевает меня, попутно скидывая с себя куртку и стягивая через голову футболку. Трётся кожа к коже. И это безумно приятно. Мне нравится ощущать твёрдыми сосками его по-юношески гладкую грудь. Сажусь на Эммануэля верхом, прижимаясь промежностью к паху. У него стоит, как я и думала. Подается бёдрами вверх и покачивает меня, словно на волнах, имитируя фрикции. Запрокидывает голову. Жадно сглатывает. Вижу, как дёргается его кадык. Дышит тяжело. Призывно облизывает нижнюю губу и стонет. Меня ужасно заводит его горячность. Запускаю пальчики ему под ремень и просовываю руку в джинсы, нащупывая горячий твёрдый член. Вздрагивает и с силой выдыхает.       — Остановись сейчас, если не хочешь… чтобы я… — хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.       — Чтобы ты — что? — обхватываю пенис пальцами и слегка сжимаю.       — Карин, я же… Я… Ох! Карин…       — Хочешь меня?       Его лицо будто обдает волной желания. Я вижу, как оно меняется в приступе страсти, становясь незнакомым.         — Да! — резко выдыхает, вдавливая руки в мои бёдра.       Высвобождаюсь из его объятий, встаю и медленно снимаю с себя трикотажные брючки, а затем и трусики. Осторожно переступаю через одежду. Эммануэль смотрит на мой лобок, стиснув челюсти и поигрывая желваками. Он хочет меня. Его желание почти осязаемо, оно искрит в воздухе, растекаясь внизу живота приятным теплом.       — Тебе помочь раздеться? — присаживаюсь рядом с ним и, не дожидаясь согласия, расстёгиваю пуговицы на джинсах. Эммануэль молча наблюдает за движением моих пальцев. Расстегиваю ширинку и приспускаю боксеры, высвобождая эрегированную плоть. Ну надо же, Эммануэль в размерах переплюнул всех своих родственников!       Смотрю ему в глаза.       — Иди сюда, — шепчет Эммануэль, беря меня за руку, и тянет к себе. Я повинуюсь ему. Притягивает к себе и целует, вторгаясь в рот языком. Я опираюсь коленом о диван, другую ногу перебрасываю через Эммануэля. Продолжаю целовать его, осторожно опускаясь. Чувствую, как головка члена упирается в налитые кровью половые губы. Я достаточно возбуждена, чтобы впустить в себя Эммануэля. Осторожно насаживаюсь на ствол. Эммануэль напрягается, закусывает губы и протяжно мычит. Продолжаю садиться, чувствуя, как его орган заполняет меня изнутри. Резко подается бёдрами вверх и вталкивается в меня до основания. Начинаю двигаться, прогибаясь в пояснице. Эммануэль краснеет, рвано дышит и двигается мне в такт. Мой клитор касается выбритого лобка, добавляя ощущений. Эммануэль внутри меня. Его член ходит во мне, как поршень. Голова мечется из стороны в сторону, он хватает ртом воздух и громко стонет. Жмурится. Он совсем близок к оргазму. Ускоряю темп. Бьётся подо мной в конвульсиях, заполняя меня изнутри своим семенем. Я вижу, как кончает Эммануэль, и на меня накатывает горячая волна. Тело наливается соками и взрывается радужными брызгами. Я лечу, распадаясь на части, и стремительно падаю, осыпаясь фонтанами шипящих сверкающих искр. Падаю без сил на грудь Эммануэлю.                    — Карин, я люблю тебя, — расслабленно выдыхает в макушку и бережно целует. Убирает с моего лица волосы и осыпает поцелуями. Трется кончиком носа о мои ключицы, укладывает меня на диван. Смотрит с нежностью, оглаживая невесомым касанием пальцев кожу, отчего по телу бисером рассыпаются сладкие мурашки. — Карин… Люблю тебя.       Удивительно, сколько в Эммануэле нежности. Мне немного стыдно, что я использовала его в качестве орудия мести. Оправдываю свой мерзкий поступок тем, что с Эммануэлем мне было хорошо. Может, у нас что-то получится? Он такой милый.

***

      Вот уже две недели я встречаюсь с Эммануэлем. Хочу сделать больно Жильберу. Хочу, чтобы он узнал.       С Эммануэлем мне легко и просто. В его обществе я чувствую себя лет на десять моложе. Странно, но, кажется, я начинаю втягиваться в этот лёгкий, ни к чему не обязывающий романчик. Знаю, что долго он не продлится. Мне не нужны эти отношения. Я ничего не жду от Эммануэля и собираюсь отделаться от него, как только Жильбер узнает о нас. Мне хочется бросить Пуавру в лицо эту жертву. Эммануэль — жертва. Моя жертва, добыча хищника. Я омерзительна сама себе, но желание отомстить сильнее угрызений совести. Я сделаю, что задумала, чего бы мне это ни стоило.       Эммануэль смотрит на меня с обожанием. Его взгляд — не новость. Помню, что так же на меня смотрели Миша и Пьер. К Эммануэлю я не испытываю ничего, кроме дружеских чувств. С моей стороны это подлость. Ведь я собираюсь использовать его и вышвырнуть из своей жизни. Но для Эммануэля так будет лучше. Ему не нужна такая женщина, как я. Он достоин большего. Да, я не питаю иллюзий на свой счет. Я далеко не идеал. Я слишком испорчена. И это началось не с Жильбера. Это началось намного раньше. С самого детства я была такой. Я всегда хотела невозможного и пренебрежительно относилась к тому, что доставалось мне с легкостью. Мне всегда нужны были препятствия. Я привыкла бороться за место под солнцем, за свое финансовое благополучие, за любовь. Любыми способами. Я не могу иначе. Я так устроена. Наверное, поэтому я в свое время влюбилась в Пашу, а потом полюбила Жильбера. Невозможная любовь — мой конёк. Может, я просто мазохистка и мне нравится страдать? Интересно, если бы Жильбер ответил на мои чувства, то я бы переступила через него так же, как и через остальных? Я никогда не узнаю ответа на этот вопрос, потому что для Жильбера я всего лишь игрушка, лёгкое, ни к чему не обязывающее сексуальное приключение. Как была, так и осталась. Горько ухмыляюсь своим мыслям.       Эммануэль заезжает за мной вечером. Ждёт возле офиса, прислонившись к своему мотоциклу. Я уже привыкла к тому, что после работы Эммануэль везёт меня ужинать в очередное маленькое уютное кафе, а потом мы долго шатаемся с ним по улицам, ходим в кино или гуляем в парке. Эммануэль заново открыл мне Париж. Оказывается, я многого не знала. Лофты — место встреч парижских неформалов. Модные художники, скульпторы, музыканты. Странные выставки современного искусства и музыкальные джем-сейшны ещё неизвестных исполнителей на парижских крышах. Это завораживает. Я даже стала выглядеть моложе. Многочисленные друзья и приятели Эммануэля нередко спрашивают, где я учусь, принимая за студентку. Странно, но мне это нравится. Мне нравится, что они считают меня своей ровесницей. Похоже, Эмми гордится мной. Показывает всем своим знакомым. Целует в губы на глазах у публики. Мне непривычно. Я считаю, что не стоит выставлять напоказ свои отношения. Но Эммануэль продолжает меня бессовестно целовать на улице, в парке, на крыльце дома. Иногда он остается ночевать у меня. Он бы ночевал каждый день, если бы я позволила. Но я устаю от постоянного присутствия Эммануэля в моём пространстве. Мне нужно отдыхать от него. И я придумываю различные предлоги, чтобы выкроить вечер-другой для себя.       Жильбер, как назло, нам не встречается. Несмотря на все мои старания. Это была моя идея, чтобы Эмми встречал меня с работы. Но две недели таких встреч ничего не дали. От Пуавра ни слуху, ни духу. Как сквозь землю провалился. Как долго мне ещё придётся пудрить мозги его сыну? Эдак мальчишка всерьез влюбится и захочет большего. Что я ему предъявлю? Что все наши отношения только ради того, чтобы насолить отцу? Я вообще не уверена, что посвящать Эммануэля в мои отношения с Жильбером — хорошая идея. Тем более сейчас. Для него это может стать настоящим ударом. Я не хочу, чтобы Эмми знал, что я спала с его отцом.       — В последнее время твоего отца не видно на работе, — кидаю как бы невзначай в очередной раз, когда мы ужинаем в маленьком кафе на углу Рю-Монзиньи.       — Он сейчас в Штатах, — доверчиво вскидывает брови. — Ты не знала?       — Нет, Жильбер не докладывает мне, куда едет.       — Они вместе с Шарлем пытаются найти выход на штатовский рынок. Хотят выкупить акции одной крупной торговой компании, переживающей не лучшие времена. Не знаю, что у них получится, но Пьер очень надеется на эту сделку.       — Вот как, — закусываю губы. Я совсем забыла, ведь Драка говорил мне про Шарля.       — И давно он в Штатах?       — Кажется недели две или три. Честно говоря, я его сам давно не видел. В последнее время он старается уехать из Парижа, — при этих словах Эммануэль мрачнеет. Его плечи опускаются, уголки рта ползут вниз. Между бровей появляется складка. Он тяжело вздыхает.       — Всё в порядке? — меня тревожит резкая перемена настроения Эммануэля. Он погружен в свои мысли и, кажется, не слышит меня. — Эмми, все хорошо?       Он нервно сглатывает и сжимает челюсти так, что по лицу ходят желваки. Мне не нравится, как выглядит Эммануэль. Он молчит. Смотрю на него и понимаю — всё серьезно. Стоит ли сейчас выпытывать у него, что случилось? Если захочет, расскажет всё сам. А если не расскажет, то мне придется долго мучиться в неведении. После продолжительной паузы и пары вздохов Эммануэль всё-таки решается.       — Это из-за мамы, — я вижу, как нелегко даются Эмми слова. — После обострения ей стало хуже.       — Твоя мама больна? — в груди неприятно холодеет от плохих предчувствий.       — Да.       — И что? Ей никак нельзя помочь?       — Нет, — он горестно ухмыляется. В глазах дрожат росинки. — Но ты не думай об этом. Я стараюсь не думать, и ты не думай.       — Но почему? Что с ней?       — Она умирает. Медленно умирает, — силится улыбаться, но я вижу, как он часто моргает, пытаясь избавиться от постыдной сырости. Вздыхает. Тяжело и страшно. — Мы уже давно готовы ко всему, но…, но когда в очередной раз ей становится хуже… это… — судорожно втягивает носом воздух, — это как узнать заново… И знаешь, что самое поганое — ничего нельзя сделать. Можно только смотреть, как она угасает… И знать… Что ты ничем не можешь помочь… Ничем, понимаешь? Ничем…       — Как же так?! — мое сердце сжимается от боли. Симон, которую я считала своей соперницей, которую тихо ненавидела за то, что её муж принадлежит не мне, оказалась смертельно больной женщиной. — У вашей семьи столько денег! Разве же вы не можете что-то сделать, чтобы спасти её?!       Я негодую, я возмущена! Почему Жильбер, вместо того, чтобы сидеть у постели жены, сбегает в Америку, лишь бы не видеть её страданий? Почему он развлекается со мной в то время, как она одна борется с болезнью, изо всех сил цепляясь за жизнь?! Почему он не с ней? Почему он бросил её умирать одну?! Подлец! Какой подлец! Мне становится ужасно обидно за Симон. Мне жаль её. Обманутая, одинокая, несчастная Симон. Из глаз невольно выкатываются слёзы.       — Ты расстроилась? — Эммануэль улыбается грустной улыбкой. — Не надо, Карин. Не плачь. Ей не помогут никакие деньги. Это рассеянный склероз… Самое ужасное, что могло случиться, случилось много лет тому назад, и теперь мы можем только надеяться, что она проживёт еще хотя бы год, полгода, месяц.       — Как склероз? — я мотаю головой. Я не знаю, что сказать. От склероза умирают? Я ровным счётом ничего не понимаю. — Разве это так серьёзно?       — Ты не знаешь, — тоскливо ухмыляется. — И слава богу… — часто моргает. — Когда всё началось, мы даже ничего не заметили. Она просто стала хуже видеть и уставала. Её руки и ноги слабели с каждым днём. Долгое время врачи не могли понять причину, а потом… А потом поставили страшный диагноз… Рассеянный склероз, Карин, это когда дорогой тебе человек на глазах медленно превращается в растение. Он всё хуже двигается, речь становится невнятной, его мозг не спеша умирает. Еще недавно мама ездила в коляске, а теперь… теперь… теперь она лежит… её тело забывает, что значит жить. Однажды она забудет, как дышать и тогда… тогда…       Я не могу сдерживать потока, льющегося из моих глаз. Мне ужасно больно. Больно за Симон, больно за Эммануэля, больно за Пьера, больно за Жильбера. Я начинаю понимать, почему Пуавр не хотел отношений со мной. Понимаю, почему его интересовал только секс без обязательств. Он действительно любит Симон. Жить с живым трупом некогда любимого человека — это невыносимо. Видеть каждый день, как по крупице умирает то, что так бесконечно дорого и незаменимо. Смотреть в неживые глаза и понимать, что у тебя не осталось больше ничего. Только искорёженная болезнью оболочка, в которой едва теплится жизнь. Призрак того, кого ты любил больше жизни. Молчаливый упрёк твоему благополучию.       — Зачем, Карин… Не надо… — почти шепчет Эммануэль. Опускает голову и украдкой смахивает с щеки слезинку. Бедный, несчастный мальчик. Мне хочется пожалеть Эммануэля. Согреть его, дать почувствовать, что я рядом, что он не один. Я не брошу его одного.       — Где сейчас твоя мама? Дома? — мне хочется увидеть Симон, хочется посочувствовать ей, хочется поддержать Эммануэля в такое непростое для него время.       — Нет, она в клинике. За ней нужен уход, аппаратура и врачи. Она больше не могла оставаться дома с сиделкой, и отец решил отправить её в клинику. Это лучшая клиника в Париже. Там очень хорошо… Но…       — Ты скучаешь по ней?       — Да, — его кадык нервно дёргается, Эммануэль смотрит на меня полными горечи глазами. В эту минуту я вижу перед собой маленького напуганного ребенка, который очень сильно переживает за свою мать. И во мне просыпаются неизвестные до селе чувства. Понимаю, что в эту минуту люблю Эммануэля. Какой-то странной, материнской любовью.       Я обнимаю его и глажу по волосам. Он утыкается в мой джемпер и судорожно вздыхает.       — Не оставляй меня, Карин, — просит он. — Ты побудешь со мной этой ночью?       — Да, Эммануэль. Конечно, я буду с тобой. Я буду рядом. Сколько захочешь.       — Спасибо, Карин. Спасибо, — шепчет Эмми, не поднимая головы. Я продолжаю гладить его по голове и плечам. — Хочешь, завтра с утра поедем к маме вместе?       Вскидывает на меня просящий взгляд. Он не спрашивает, его глаза умоляют меня сделать это. И я не могу отказать.       — Хочу, — тихо выдыхаю в ответ.       — Тогда переночуем у меня, чтобы с утра не тратить много времени на дорогу.       Моё сердце бешено колотится. Я понимаю, что Эммануэль приглашает меня в дом, где он живет с родителями. В дом Жильбера. Мне ничего другого не остаётся, кроме как согласиться.