***
Просыпаюсь в полном одиночестве. Не сразу понимаю, где это я. Вспоминаю события вчерашнего дня. Мы с Эммануэлем с утра намеревались навестить его мать. Встаю в надежде, что Эммануэль принимает душ, и стучусь в ванную комнату. Но мне никто не отвечает. Поворачиваю ручку и заглядываю внутрь. — Эммануэль! — зову я его. Но в ответ лишь тишина. Может, он отправился на пробежку? Или занимается на тренажёре в спортивном зале, который я вчера успела заметить. Решаю подождать его возвращения в комнате. Мало ли с кем я могу встретиться в квартире Пуавра. Уверена, что Жильбер в Штатах, но, скорее всего, у семьи Пуавров есть прислуга. Ведь кто-то же убирает эту огромную квартиру, готовит завтраки, ведет хозяйство. Возможно, что слуг несколько. Я не хочу, чтобы кто-то из них увидел меня и рассказал Жильберу. Пусть даже они и не знают, кто я такая, но он может догадаться. Лучше уж отсидеться в комнате Эммануэля, где точно никто не побеспокоит. Тяжело вздыхаю, сажусь на кровать и обвожу взглядом обстановку. Вспоминаю, что вчера купила в аптеке тест на беременность. Не сказать, чтобы меня что-то беспокоило, но небольшая задержка всегда была поводом проверить, не беременна ли я. Со мной такое часто случается, поэтому это скорее дань традиции, чем необходимость. До того, как согласилась поехать к Эммануэлю, я намеревалась утром сделать тест. Что мне мешает сейчас? Я не вижу причин не сделать его. Беру сумочку и достаю пластиковый конвертик. Иду в ванную комнату. Тест самый простой — кусок лакмуса. Я не заморачиваюсь ёмкостью и сую бумажку прямо под струю мочи. Стряхиваю излишки влаги и кладу тест-полоску на пьедестал рядом с раковиной. Должно пройти несколько минут, прежде чем я смогу оценить результаты. В дверь комнаты стучат. — Эммануэль, ты здесь? — слышу голос Жильбера. Вот чёрт! Что он тут делает? Он же должен быть в Штатах. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сердце подскакивает к горлу и взрывается сумасшедшей пульсацией. Спокойствие, только спокойствие! Главное сейчас — не выдать своё присутствие в комнате Эмми. Стою в нерешительности, боясь пошевелиться. Через минуту решаю подойти к двери, чтобы убедиться, что Жильбер ушёл. В голове птицей бьётся только одна мысль: «Бежать! Срочно бежать отсюда!» Потихоньку выскользнуть из комнаты Эммануэля, пробраться к входной двери, а там — спасительная свобода. Я судорожно обдумываю план побега. Крадусь к двери. Не замечаю, как цепляю ногой шнур настольной лампы. Когда обнаруживаю, то становится поздно. Я в ужасе наблюдаю, как лампа с диким грохотом валится на пол. — Эммануэль?! — снова стучит в дверь. Вот чёрт! Он не ушёл! — Ты в порядке?! Ответь мне! В голосе Жильбера слышна тревога. Он беспокоится за сына или боится, что в дом забрались воры? — Эммануэль, если ты сейчас не ответишь, то я войду! Чувствую, как по коже бисером рассыпаются мурашки. Я вся сжимаюсь от страха. Ещё секунда, и Жильбер застукает меня в комнате сына. — Эммануэль?! Всё как в замедленной съемке. Ручка поворачивается, дверь распахивается, и я встречаюсь лицом к лицу с хозяином роскошных апартаментов. Лицо Жильбера вытягивается и бледнеет при виде меня в рубашке Эммануэля, накинутой на голое тело. Моё сердце обрывается и летит в бездну. — О, простите, — выдыхает он, отводя глаза в сторону. Разворачивается и выходит, закрывая за собой дверь. Меня накрывает невидимым колпаком. Я ничего не вижу и не слышу, пол уплывает у меня из-под ног. Весь мир перед глазами вытягивается в узкую чёрную трубу. Ещё немного, и я потеряю сознание. Усилием воли привожу себя в чувства, понимая — мне надо что-то сделать. Объяснить Жильберу, что всё совсем не так, как он думает. Это лишь глупая ничего не значащая интрижка, которую я заварила по собственной дурости. Да, я хотела ему отомстить, я хотела, чтобы он страдал, но это было раньше. Раньше, не теперь! Теперь, когда я знаю правду, всё иначе. Всё по-другому. Я ужасно раскаиваюсь в том, что сделала. Надо срочно догнать Пуавра и объясниться. Он должен меня понять, он обязан. Он не может не понять меня. Отойдя от оцепенения, подрываюсь, как ненормальная, и выскакиваю следом. — Жильбер! Жильбер! — я совсем забываю о Эммануэле. Сейчас для меня никого не существует, кроме Жильбера. — Жильбер! — нахожу его в столовой. Стоит, уставившись невидящим взглядом в окно. Руки в карманах. — Жильбер. Ты должен знать… Всё не так, как ты думаешь… Ты должен выслушать меня. Жильбер! Пуавр не реагирует, будто меня вовсе нет в комнате. — Я и Эммануэль… Это не серьёзно… Это просто, понимаешь, это случилось потому что… Я сожалею, Жильбер! Меня захлёстывает волна отчаяния. Почему Жильбер не смотрит на меня, будто я пустое место? — Жильбер, я всё знаю… Я… Я… — на глаза наворачиваются слёзы, дрожат росинками на ресницах. Он никогда не простит меня! От этой мысли становится жутко. — О Симон… Эммануэль рассказал мне… Опускаю голову, судорожно всхлипываю. Горячие капли падают мне под ноги. — Жильбер… — едва шепчу я, всё еще надеясь на чудо. Но чуда не происходит. Пуавр молчит, застыв у окна в высокомерной позе. — А вот ты где! Я купил на завтрак круасанов, — слышу весёлый голос Эммануэля за спиной. Подходит сзади и обнимает меня за плечи, держа в руках бумажный пакет. Чмокает в щеку. — Привет, пап! Я вижу, ты уже поздоровался с Карин! Удивлён? Я не вижу лица Эмми, но уверена, что сейчас он улыбается своей лучезарной улыбкой, а в серых глазах пляшут озорные искорки. Жильбер разочарованно фыркает. — Да уж, удивлён, — поворачивается и криво ухмыляется, глядя на меня. Я ловлю его взгляд и внутри всё холодеет. Отчаянно зажмуриваюсь, не желая видеть презрения на лице Жильбера. — Теперь ты знаешь. Мы с Карин встречаемся. А ты давно приехал? — Только что… — нервно сглатывает. Слышу, как напряжённо звучит его голос. — Будешь завтракать с нами? — Нет, спасибо! Завтракайте без меня. Приятного аппетита! — собирается выйти из кухни, но Эммануэль продолжает беседу, не давая ему уйти. — Мы с Карин собираемся к маме. Хочу их познакомить. — Ты не слишком торопишься? — Пуавр кидает на меня колючий взгляд. — Думаю, что как раз во время. У нас для неё хорошие новости, — Эммануэль лезет в карман и что-то показывает отцу, отчего лицо Жильбера становится мертвенно-бледным. — Поздравляю, — Пуавр давится словами. Я не понимаю, что происходит. Что такое? Я в недоумении таращусь на Эмми. Он хитро сощуривается, на лице дурацкая счастливая улыбка. Слишком счастливая для двадцатилетнего мальчика, который встретился с папой после месяца разлуки. — Я обожаю тебя, — чмокает меня и крепко сжимает в объятиях. Трётся кончиком носа о мою щеку. — Я так счастлив, Карин. Наконец я замечаю в его руке забытую на раковине тест-полоску, которую он держит поверх бумажного пакета. — Ты не сердишься, что я рассказал отцу? Я в ужасе гляжу на кусок лакмусовой бумаги. Мои щёки тут же вспыхивают, в голове мутится. Этого не может быть! Я беременна… — Карин, я так счастлив. Спасибо, Карин, спасибо… — он продолжает что-то шептать мне на ухо. Но я не понимаю слов, будто разом забыла французский. Я смотрю на тест и не могу оторвать глаз. Я все еще не верю, что беременна. Так не должно было случиться. Это неправильно. Нет! Нет! Нет! Мне надо срочно поговорить с Жильбером. Надо как-то объяснить ему. Какая-то дикая, нелепая ситуация! Чувствую, что меня затягивает в трясину. Я физически ощущаю, как погружаюсь в болото, и каждая моя попытка выбраться только ухудшает и без того плачевное положение. Шальными глазами смотрю на Эммануэля. Он так счастлив, и от этого становится жутко. Боже, на сей раз я вляпалась по полной! Что мне теперь делать? От этого ребенка я не откажусь ни за что на свете! Но это неправильно. Так нельзя! Нельзя! Моя совесть отчаянно вопит, требуя расставить все точки над i. Но разум приказывает молчать, чтобы не сделать хуже. Хотя, по-моему, хуже уже некуда. — Карин, ты слышишь меня? Карин? — голос Эммануэля выдёргивает в реальность. Таращусь, будто впервые увидела его. Прости меня, Эммануэль. Прости. — Карин, ты согласна? — Что? — Ах, Карин! Я всё понимаю, но думать уже не о чем… Но если тебе это нужно, то подумай. Я уже давно всё для себя решил. А он… — гладит меня по животу. Улыбается. — Ему нужны мы оба. Понимаешь, мы нужны ему. Так что ты решаешь не только за себя, но и за него, Карин. — Решаю? Я? — кажется я пропустила что-то важное. — Да, Карин. Ты его мать, а я — отец. — Кто? Чей отец? — Я — отец нашего ребенка! Вот чёрт! От его слов мне становится дурно. — Тебе плохо, Карин? — Да, что-то голова закружилась, — сердце бешено клокочет, отдавая в барабанные перепонки. Эммануэль усаживает меня на стул. Наливает и протягивает мне воды. — Вот! Посиди пока тут, я мигом! Только переоденусь. Представляю, как обрадуется мама! Да уж, обрадуется. Думаю о Симон. Мне становится невыносимо стыдно перед ней. Как я посмотрю в глаза этой женщине? Любовница мужа и невеста сына. О, я — просто чудовище! Эммануэль выходит. Остаюсь в столовой одна. Пока Эмми переодевается, мне надо найти Жильбера и поговорить с ним. Объяснить. Встаю и иду на поиски Пуавра. Нахожу его в кабинете. Сидит за письменным столом. Вдоль стен — стеллажи с книгами. В комнате полумрак. — Жильбер… Я хотела сказать, — неуверенно мнусь у порога. Мне стыдно смотреть Жильберу в глаза. — Хотела, чтобы ты знал… — Ничего не надо говорить, Карин, — тяжело вздыхает. — И так всё ясно. Что тут ещё объяснять? — Но я… Мотает головой, он не хочет выслушать меня. — Молчи! Просто молчи! — опускает голову. Делает паузу и снова вскидывает на меня колкий взгляд. Но вместо брезгливости в серых жемчужинах я вижу горечь и боль. Много боли. Озера боли, реки боли. — Знаю, что там, в Алжире, я повёл себя не лучшим образом, но… Пожалуйста, Карин, не разбивай ему сердце. Он мой сын. Слёзы застревают колючкой в горле. Я закусываю губы, чтобы не разреветься. — Хорошо, — едва справляясь с чувствами, шепчу я. Нам больше не о чем говорить. Жильбер расставил всё по своим местам. Предельно ясно и чётко. У меня нет шансов. Ни единого шанса. Все кончено. Моё сердце разрывается от горя. Я хотела отомстить Жильберу, а в итоге сделала больно себе. Как мне теперь с этим жить? Эммануэль ждёт моего согласия. Но имею ли я право выйти за него замуж? Что из этого получится? Вот тебе и ни к чему не обязывающие отношения! Попала, как кур во щи!***
Мы едем в Бют-Шомон, где расположена клиника. Из палаты Симон открывается чудесный вид на залитый солнцем осенний парк. Воздух чист и прозрачен, как горный хрусталь. Золото листьев выгодно контрастирует с лазурью безоблачного неба. Симон, бледная и худая, лежит на кровати. При виде Эммануэля её рот дёргается в попытке что-то сказать, но у неё выходит только нечленораздельное блеяние. Она выглядит жалкой. Моё сердце сжимается при одном взгляде на неё. Симон лишь тень. В ней давно нет ничего человеческого. Симон — призрак прошлой жизни Жильбера. Я смотрю на неё и пытаюсь понять, какой она была до того, как превратилась в парализованную мумию? Симон похожа на живого мертвеца. Кожа иссушенная, ломкая, словно пергамент. Чёрные тени вычерчивают глазницы на неживом лице. Взгляд тусклый, точно подёрнутый коркой льда. Губы истончились и сползли неровной линией, делая перекос вправо. Нос заострился, превратившись в птичий клюв. На вид Симон едва ли можно дать шестьдесят. Она выглядит на все семьдесят. — Привет, мам! — Эммануэль садиться на край кровати и берёт ее за тонкую, похожую на птичью лапку, руку. — Ну как ты? Её губы дёргаются. Веки подрагивают. Симон пытается улыбнуться сыну. — Мам, — он с нежностью смотрит на неё. — Я хочу познакомить тебя с моей Карин. Подойди, — делает жест рукой. — Доброе утро, мадам! — я скорбно улыбаюсь. Мне больно смотреть на Симон. Она открывает рот. Губы расползаются кособокой фигурой. — Мама, у нас с Карин скоро будет ребёнок. Ты рада? — Симон моргает, в её глазах блестят слёзы. Тонкая полоска рта кривится. От уродливого подобия улыбки по моему телу прокатывается дрожь. Мне страшно. Страшно смотреть на неё. Страшно подумать, каково это знать, что ты медленно умираешь. Внутри всё дрожит. Симон изучает меня пристальным взглядом. Мне чудится, что она видит меня насквозь, но не может ничего сделать, даже сказать не может. Она видит всю мою подлость, все мои гаденькие грешки. Я закусываю губы, глядя в эти блёклые, подёрнутые мутной пеленой глаза. Бедная, бедная Симон. Что бы чувствовала я, окажись на её месте? Разве же я хотела бы для своего сына такой участи? Мне стыдно, я опускаю глаза, не выдерживая взгляда прикованной к постели женщины. — Мам, ты благословишь нас с Кариной? — слова Эммануэля жалят сердце, обжигают, заставляя ещё больше стыдиться. Я вскидываю на неё взгляд в надежде, что Симон отрицательно качнёт головой. Но нет, она одобрительно моргает. Зачем, Симон?! Ведь я же спала с твоим мужем, устраивала бесстыдные игры со старшим сыном, а потом соблазнила младшего. Кажется, я недовольно морщусь, глядя на неё. Эммануэль принимает мою гримасу за скорбь и выводит из палаты. — Карин, я очень тебя прошу, не плачь в присутствии мамы. Это сильно её расстраивает. Когда я научилась быть такой лицемеркой? Я виновато улыбаюсь, глядя на Эмми. — Прости, Эммануэль. Но твоя мама… Мне так жаль! — подхожу и обнимаю его, утыкаясь лицом в плечо. — Держись, Карин! — гладит меня по спине. — Ты сделала маме огромный подарок! Она счастлива. Даже если она… — он на секунду замолкает. — Даже если она завтра умрет, то умрет счастливой. Она очень рада за нас. Правда, рада. Ты ей нравишься. Меня начинает трясти. Не то от истеричного смеха, не то от сухих рыданий. Странные чувства одолевают меня в эту минуту. Боль, горечь, страх и — безудержное веселье. Как такое может сосуществовать в природе? Я не понимаю, но сейчас чувствую именно это. Наверное, это и есть отчаяние, когда от тебя уже ничего не зависит. Ты сделала всё, что могла и теперь пожинаешь плоды своих стараний. Гореть мне в аду! Мне никогда уже не вымолить у Бога прощения. Я загнана в угол, и могу лишь повиноваться уготованной судьбе. Почему в моей жизни всё так сложно?