До самой жизни

- Куда-то собираешься? Юнги кидает взгляд в коридор, где его жена стаскивает курточку с Юнджи, и возвращает обратно к ноутбуку - ему еще нужно посмотреть маршрут до площади с минимальными пробками, допить кофе и в идеале что-нибудь поесть. - На фестиваль фонариков, - бегло бросает он и осторожно добавляет: - с Чимином. - Ты с этим мальчиком проводишь больше времени, чем со мной, - Хана смеется, прислонившись к косяку плечом. Юнги быстро и внимательно оглядывает ее лицо, но она, кажется, не злится, и это было бы очень здорово, не будь внутри Юнги противного червя, который вынуждает про все происходящее с Чимином молчать, ограничиваясь простой констатацией. Потому что он знает, что за ее мирным безразличием скрывается глупая вера в "благотворительность". Юнги это бесит до скрежета. - Да брось. - Ну а что, ты с ним уже столько раз виделся за сколько - неделю? Юнги смотрит на календарь, пришпиленный к холодильнику. Две недели. Уже две недели. Минус две недели. - Ладно, - произносит девушка, когда внезапное напряженное молчание становится неуютным, - позови его как-нибудь в гости. И, как только она уходит, Юнги хватается за телефон - сам замечает, что выглядит это отчаяннее, чем должно быть, но предпочитает не думать, - и во время гудков вливает оставшуюся часть кофе залпом. - Выезжаю за тобой прямо сейчас, ладно? - говорит он, не размениваясь на приветствия. Они все равно почти целый день переписываются. - А поехали на метро? - весело предлагает Чимин. - В последний раз я ездил на общественном транспорте на втором курсе. Больше десяти лет назад. Ты осознаешь, какому стрессу меня подвергаешь? Чиминов смех в трубке слегка сухой и приглушенный, жалкая тень того, как он здорово звучит в реальности. - Вот и посмотришь, как там все изменилось. - Десять лет, Чимин-а. - Не говори, что мне нужно приехать и сопроводить пожилого господина в этом нелегком путешествии. - О нет, только не это, - стонет Юнги сквозь заливистое хихиканье, - а я ведь надеялся, что ты не будешь шутить про возраст, верил в тебя! - В семь у выхода С, я скину, как доехать, - как ни в чем не бывало говорит младший. Юнги бросает короткое "выезжаю", заканчивает вызов и сдирает календарь к чертовой матери. Поездка на автобусе и метро оказывается менее стрессовой, чем он ожидал. Или он просто себя так успокаивает. Он вообще себя очень много успокаивает, пока едет до места встречи: что на метро дешевле, быстрее, что не приходится торчать в пробке, что можно посмотреть, как изменилась подземка за столько времени - что угодно, чтобы не думать о том, что Чимин с легкостью гнет его под себя не хуже бумажной звездочки. Юнги выносит потоком людей из вагона и несет куда-то по коридорам; он чудом попадает в нужный и боится, что дважды ему не повезет - к выходу толпа движется экспрессом по рельсам, и где-то уже в нескольких метрах после дверей, Юнги тянется за телефоном, чтобы сообщить, что он пал жертвой давки, как его тут же выдергивают из нее знакомые руки. - Я уже думал, что не найду тебя, - только успевает сказать Чимин, прежде чем улыбнуться и резво повести за собой в сторону парка. - Как ты меня увидел? - громко говорит Юнги, но Чимин не слышит, потому что тащит его сквозь толпу, и ему приходится прибиться чуть ближе и спросить снова. - Твоя взволнованная мордашка выделяется на фоне остальных. Чимин поворачивает голову, и его улыбающееся лицо оказывается так близко, что Юнги физически чувствует, как чужая неприкрытая радость заполняет в его собственном каждую морщинку. - Боже, сколько здесь людей, - Юнги нервно озирается. Он не любитель хаотичных сборищ, а сейчас его занесло в самый натуральный хаос. - Забудь о них, - чиминов голос ложится под ухом, - посмотри вокруг. Он действительно поднимает глаза с мельтешащих повсюду туловищ выше и даже слегка сбивается в дыхании, настолько происходящее вокруг кажется прекрасным. Над улочками вечернего парка тянутся бесконечные змеи фонариков: оранжевые, желтые, красные; деревья сплошь обмотаны крохотными гирляндами; у лавок с едой и аттракционами гроздьями висят рыжие теплые лампы. Юнги смотрит на большую волну ненавязчивого, волшебного света, пронизывающую сумерки, и чувствует себя так, словно попал в Рождество. И Чимин, как главная фея праздника, погружает Юнги в него с головой. Он протаскивает его по всем лавкам, закусочным, стойкам с аркадой; Юнги едва поспевает - у него шпажка с острой курицей в зубах, холодный кофе в одной руке, и ладонь Чимина в другой, а его уже тащат под тент с бросанием колец. Он героически выигрывает младшему зайца и маленький настольный фонарик на батарейке, и тот прыгает как ребенок, разбрасываясь своей радостью с нетипичной для взрослого человека непосредственностью. Конечно же, люди смотрят на них: кто с любопытством, кто с недоумением. Юнги тоже смотрит. Чужих взглядов он почти не замечает, потому что Чимин кипящей внутри энергией примагничивает к себе - Юнги не помнит, когда в последний раз видел кого-то настолько наполненного жизнью, когда видел вообще. Ему все равно, кто смотрит и что думает, или ему лишь пока так кажется, потому что, когда Чимин утягивает его куда-то вглубь парка, к площади, в его глазах что-то хитро, угрожающе поблескивает. - Куда ты меня ведешь? - звучит совсем тихо, потому что Юнги привораживает к чужому взгляду, тому, как оранжевыми обручами ложится свет фонарей на черной радужке. - Ты не слышишь? - улыбка в чиминовом голосе такая же светлая, сладкая, колдовская. Он вытягивает Юнги как факир змею из корзины, пятится спиной вперед, отпуская руку лишь когда они оказываются на месте. Чимин оставляет тепло пальцев на коже, стремительно разувается и бежит к самому центру. Музыканты, сидящие там с гитарами, только завидев его, расплываются в приветственных улыбках, и Чимин машет им, одному даже успевает хлопнуть по ладони и, резко развернувшись, сразу приходит в движение. Это происходит буквально в ту же секунду, без перехода, вот он бежал и вот он уже танцует. Юнги интуитивно оглядывается. - Чимин, ты что, собираешься танцевать? Прямо здесь? - спрашивает он, слегка нахмурившись. - Я не собираюсь, я уже это делаю, - Чимин улыбается, - кто вообще придумал это дурацкое слово? Если ты хочешь - ты делаешь. Я хочу танцевать. И он действительно танцует - его тело ловит плавный, мелодичный ритм, реагирует на него стройно, словно не из инструментов льется музыка, а у него изнутри, он ее хозяин и хранитель. Чимин кружится, счастливо раскинув руки, пятнает ступни асфальтом, и рассыпает улыбки как карусель; людей стягивает ими к центру и складывает в кольцо. Но парню на их взгляды, их шепот - плевать совершенно, он двигается с удовольствием, каждой клеткой, каждым мускулом, впитывает взбитые фонарями сумерки в себя и выплескивает волной концентрированного счастья. Чимин танцует так, будто он один во вселенной. Будто он сам - вселенная. Его раскручивает и так же резко останавливает замершей юлой, зрачок плывет по вибрирующей картинке, проскальзывает по зрителям и выцепляет нужное, толкая своего хозяина к цели. На лице Чимина такая неприлично широкая улыбка, что Юнги невольно пятится и упирается спиной в собравшихся людей. Кучу людей. - Пойдем, - зовет Чимин, вытягивая его за руку к себе. Юнги очень надеется, что домой. Но почему-то все равно спрашивает: - Куда? - Танцевать со мной. - О нет, ты не представляешь, о чем просишь, - из него рвется нервный смешок, - я не умею танцевать. - А уметь и не нужно, - у Чимина улыбка сладкая, глаза теплые и текучий мед вместо голоса - демон-искуситель, а не мальчишка. Юнги мученически вздыхает, чувствуя, как ломается под натиском, - просто двигайся. - Движение это вообще не моя сильная сторона, лучше всего у меня получается лежать. Чимин забавно хихикает (он вообще постоянно смеется над его словами, будто ничего смешнее не слышал) и берет его за обе руки. Они, оказывается, уже стоят на месте, и, оглянувшись, Юнги вздрагивает словно от холода. Огромная куча людей. И все на них смотрят. - Люди смотрят, Чимин-а, - слабо пробует Юнги - он уже понимает, что битва проиграна, потому что смотрит на него младший с непоколебимой уверенностью. Он пытается представить, как это выглядит со стороны - два парня держатся за руки на глазах у всех и сейчас будут танцевать - и ему дурнеет от тошноты. - Ну и пусть смотрят, - фыркает Чимин и сжимает похолодевшие ладони в своих, - а ты смотри на меня. Юнги мог отказаться. Мог сказать, что, мол, танцуй сам, это не мое, я так не люблю и легальным эксгибиционизмом не занимаюсь - но он смотрит на Чимина и все остальное размывает, словно водой на свежую краску. Младший плавно двигает его за руки, просто пытаясь расслабить, сам качается в такт. Все неловко только первое время - Юнги, весь деревянный и закоченевший, повторяет движения несмело, неловко, но Чимин заполняет его тихим, согревающим смехом, подтапливая изнутри, глаза не отводит ни на секунду, и это удерживает Юнги на поверхности, будто его впервые учат плавать. Когда руки Чимина потихоньку сползают, он только в первую секунду пугается глубины; Чимин кружится вокруг него, касается то плеча, то предплечья, будто напоминая "я здесь, не бойся", и Юнги расслабляется. Он не пытается повторять - боже, да он бы не смог, даже если б научили, - просто чуть покачивается в такт, получая от этого легкий кайф, как человек, что доверился, лег на водную гладь спиной и понял, как хорошо то, что тебя ничто не держит. Юнги именно так себя и чувствует: ему просто и хорошо, просто хорошо, как будто жизнь течет где-то вовне, мимо него, не соприкасаясь. Он не замечает, как люди начинают расходиться, как морось брызжет по лицу из черных туч, пока музыканты, убирающие гитары в чехлы, не окликивают: - Чимини! - младший резко поворачивается и капли срываются с челки на кончик носа, Юнги безотчетно тянется снять прозрачную капельку, но сжимает кулак. - Мы уходим, сейчас вон как ливанет. Чимин поднимает голову. - Но по прогнозу ничег.... Темное грузное небо раскалывается с грохотом, рвет мокрую мякоть туч острым белым всполохом и обрушивается тонной воды; Чимин ахает с тихим детским восторгом и подставляет дождю свою широкую, блаженную улыбку. - Чимин-а, - Юнги дергает его за рукав, а сам глаз оторвать не может - дождь омывает чужое лицо, как нагретый отшлифованный мрамор, оглаживает любовно, стекая по скулам на шею, - нам тоже нужно идти, ты простынешь. Чимин опускает голову, смотрит на Юнги мутными, поблескивающими глазами насквозь, будто его здесь нет вовсе; Юнги и сам боится, что Чимин в следующую секунду стечет вслед за дождем. Он каждое мгновение становится все ирреальнее: резонирует солнцем, пропускает сквозь себя дождь - истинную родственность природы с Чимином не установить, будто он любимейший ребенок мира. Юнги почти готов это сказать, когда младшего слегка прибивает ближе, что он разгадал, он понял, что небо любит его так сильно, что хочет вернуть себе. Но небо грохочет над ними страшно, оглушающе, и Чимин хватает Юнги за руку, крепко переплетает пальцы и кричит: - Снимай ботинки! - Что? - пытается перекричать гром Юнги. - Разувайся! - Ты спятил! Чимин вплетает свой задорный смех в шипение ливня - Юнги этим звуком наполняет, обезоруживает, глушит до блаженного безразличия, и в какой-то миг он действительно, кажется, теряет рассудок, потому что судорожно стаскивает с себя ботинки с носками и хватает их в руку. Он хочет сказать, что это безумие, что асфальт скользкий и холодный, но Чимин кричит "бежим!", и он бежит. Они несутся сквозь опустевший парк как оголтелые, так и не расцепив руки. Юнги задыхается своим горячим дыханием, смехом, улыбками Чимина, выстреливающими из-за плеча - жизнью задыхается. Лужи шлепают у него под босыми ступнями, царапается асфальт - такой теплый, невероятно - чиминова ладонь греет, как остывающие угли; Юнги сжимает ее крепко, тесно, и Чимин, вновь обернувшись, улыбается ободряюще, будто обещая, что все будет хорошо. Юнги чувствует - будет. Мокрые до нитки и все еще босые, они ныряют в метро. Проходя турникет, почти попадаются охране, которая ругается, что без обуви в метро нельзя, но Чимин, хихикая, дергает старшего за собой и бегом пускается по эскалатору. Втиснувшись в закрывающиеся двери вагона, они приваливаются друг к другу у противоположных закрытых дверей и пытаются отдышаться, но ни черта не выходит - Юнги дышит дождем с чужого плеча и не может перестать смеяться. Едут они молча, только иногда перекидываясь взглядами, затопленными адреналином; Юнги кивает на конденсатный след от их мокрых ступней на полу, и Чимин давится себе в руку, очаровательно жмурясь от смеха. Люди смотрят на них с неодобрением, но им все равно, потому что в их тихом, молчаливом мире нет никого кроме них двоих и дрожащей, первобытной радости. Метро, к счастью, практически у Чимина под дверями; до его дома они несутся продрогшие на подземном сквозняке, жадные до тепла, и все такие же молчаливые. Юнги заговаривает первым, только когда они оказываются в темном коридоре - молчит сначала долго, всматриваясь в мокрое лицо младшего, подсвеченное светом фонаря за окном, и боится рот открыть. Слова кажутся ему лишними, опасными, будто один только звук может разрушить то хрупкое, трепетное и живое, что прошивает между ними воздух, пока они просто стоят в полушаге друг от друга, соприкасаясь немыми взглядами. Юнги ощущает это физически, как оно оплетает сердце, вяжется с чужим чувством неизведанной родственности. Капля с крупной мокрой пряди путается в черных ресницах, и Чимин промаргивается, сбрасывая взаимный гипноз. - Всё, - вскидывается Юнги, - живо переодеваться. Он толкает хихикающего младшего вперед по коридору, как будто всегда здесь был, но на самом деле он еще ни разу не заходил дальше кухни, и ему от этого немного странно. Комната оказывается такой же милой как и кухня с коридором: цвета почти пастельные, аккуратные, пространства много даже на малой площади, мебели по минимуму, шкаф, кровать-односпалка и письменный стол со стулом в смешной, бежевый цветочек. Здесь всего по минимуму, и Юнги поначалу не понимает, что именно его смущает, а потом вертится, оглядывает полку над столом, стены... - Я не хотел привязываться, - объясняет Чимин, словно почувствовав. Ни рамок, ни безделушек, ни глупых, бессмысленных сувениров, ни единого следа чужого существования в жизни Чимина. Ни единой зацепки, доказывающей, что человек сам существовал. - Глупый, - говорит Юнги на выдохе. Чимин слегка вздрагивает и опускает голову, а потом вздрагивает снова, когда на голову опускается сдернутое со стула полотенце, - только попробуй простыть. Чимин не спрашивает, почему он все-таки глупый: потому что действительно может заболеть, чего ему совсем-совсем нельзя, а Юнги об этом знать нельзя тем более, или потому что не стал оставлять то, что могло напоминать ему о прошлой жизни. Чимин сам знает, что глупый. Потому что уже привязался. Чимин не спрашивает, он просто закрывает глаза, млея от того, как Юнги мягко и по-домашнему обтирает волосы. - А теперь дай мне что-нибудь из своего и пулей в душ. Забавно потряхивая висящим полотенцем, Чимин буквально несется к шкафу, роется там судорожно и придирчиво, вынимает, тут же прижимая к груди, оборачивается на Юнги мельком, задумываясь... - Ты в душ не пойдешь? - бормочет чуть смущенно. Юнги фыркает с улыбкой. - Нет, дотерплю до дома. Чимин молча кивает и подходит с кучей одежды. - Тут на выбор, что подойдет, и... в общем... - он замолкает, застенчиво кивая на лежащие сверху черные боксеры. - Ты даже белье свое отдаешь? - удивляется Юнги. - Они постираны, я-я один раз их надевал!.. - Чего ты засмущался? Я не брезгую, честно. - Я сам не знаю, почему смущаюсь! - Чимин хмурится, но скулы у него насыщенно красные, что делает его похожим на раззадоренного очаровательного щенка. - Потому что ты на меня вот так смотришь! - Как? - Юнги щурится с ехидным оскалом. - Вот так? - Да ну тебя, - рассмеявшись, сдается Чимин и сбегает в ванную, прихватив с собой что-то из домашнего. Наконец-то Юнги сбрасывает с себя мокрые насквозь тряпки и с удовольствием ныряет в сухое. С Чимином у них практически один размер, поэтому джинсы великоваты ровно настолько, чтобы не спадать с бедер; светлый, молочного оттенка свитер комфортно свободный - Юнги себя в нем чувствует странно, теплым и легким, что идеально сочетается с хозяином свитера. Чимин просто существуя излучает эту согревающую, утреннюю уютность, но отпечаток ли это первого знакомства или чиминова внутренняя константа - Юнги не знает. Зато ему точно известно то, что рядом с младшим, как и в его одежде, ему тепло и комфортно, и он не стесняется это признать хотя бы для самого себя. Когда Юнги примечает клочок балкона, чтобы покурить, Чимин как раз вылезает из ванной - вернее, выныривает одной мокрой макушкой и любопытными глазами на балкон, отчего Юнги тут же шипит: - А ну быстро сохнуть! Но у Чимина, кажется, большие проблемы с правилами или их особое видение, потому что через пару секунд он заявляется обратно на балкон как огромное, пуховое бурито - завернутый в одеяло так, что виднеется только лицо и кусок челки. Юнги аж дымом давится от смеха, но отступает чуть в сторону на маленьком пространстве, чтобы младший встал рядом. - Ведешь себя и правда как мой отец. Юнги смотрит на огромное, пуховое, улыбающееся бурито и бессильно лыбится в ответ. - Нет, это ты ведешь себя как непоседливый ребенок. - Смотри, надо же! - ахает Чимин, выуживая руку в теплом худи и указывая вдаль, за рекой к западу. Над горизонтом медленно поднимаются рыжие, мерцающие точки, которые мигрирующими светлячками плывут в небо в несчетном количестве, и под силой ветра их смывает в сторону одним стройным неспешным потоком. - Дождь их не остановил. - Или он просто кончился, - говорит младший, глядя на тучу летящих по воздуху фонариков с влюбленным восторгом, - он всегда кончается, нужно лишь подождать. Юнги тянет спросить, не жалеет ли он, что они так стремительно вернулись, но бросает взгляд на спокойный, светлый профиль и, понимая истинный смысл, закрывает глаза и втягивает горьковатый дым жадным глотком, выдыхает его с удовольствием. Усталость, хрустящая в каждой мышце, льется по телу приятно и ненавязчиво - он будто чувствует себя мягким и абсолютно расслабленным или не чувствует совсем, только мир остается обостренным, живым, настоящим. Юнги открывает глаза и вглядывается в мерцающие огоньки фонарей, звезд, сияющих мелкими точками, будто кто-то иглой нанес белую краску; небо, огромное, черное, спящее небо, стелющееся над ними - словно одеяло в выстроенном из кресел шалаше. Мир дышит и смотрит на них в ответ. - Жизнь удивительна, правда? Юнги слегка вздрагивает и поворачивает голову. Неизвестно, сколько времени Чимин смотрел на него, но, судя по его довольному лицу, - достаточно долго. Он тихонько хмыкает, снова затягивается и, выдыхая, теряет в дыму беззвучное "Это ты удивительный". Облизывает сухие губы, пробуя привкус очевидной, но такой сложной правды, но смелости хватает только на то, чтобы отшутиться: - Будешь загадывать желание? - В моем главном желании кое-кто, - Чимин презабавно ухмыляется из своего одеяльного кокона, - уже посодействовал. Юнги пожимает плечами, в шутку притворяясь, что он вообще ничего об этом не знает, но Чимин сквозь смех тепло поддевает его плечом и, замерев рядом, продолжает: - Я даже не знаю, что мне завтра загадывать. - Завтра? - Ну, - Чимин прикусывает губу, мажет пальцем по балконным перилам, собирая мелкие капельки в одну большую, - завтра у меня день рождения. - У Юнги аж сигарета из пальцев выпадает, когда он впивается в младшего огромными глазами. - Я вообще удивлен, что дожил до него. Он стремительно захлопывает внутренний календарь раньше, чем начнется подсчет, - нельзя считать, ни в коем случае, - и предлагает: - Приходи праздновать ко мне домой, - и господи, у Чимина снова этот невыносимый, трогательно-испуганный взгляд, палящий из-под уголка одеяла, что накрывает его макушку, Юнги от него почему-то теряется - виду не подает, но внутри у него словно ураган проносится, сносит все вихрем со своих мест. - Или, если праздновать не хочешь, просто приходи, с дочкой моей познакомишься, жена тоже хотела тебя увидеть, поужинаем чем-нибудь вкусным... - Я приду, - тут же обрывает младший, и Юнги неслышно переводит дыхание, кивает, - обязательно приду. Еще несколько молчаливых секунд Чимин украдкой поглядывает на Юнги, пока тот делает вид, что кроме летящих фонарей ничего не замечает, и все-таки говорит: - Ты же не... - Юнги поворачивается, смотрит внимательно, вкрадчиво; уличный свет едва достигает его глаз, полукольцом подсвечивает часть радужки, и говорить становится совсем сложно, - ты же не из жалости это делаешь? - А я похож на того, кто делает подобное из жалости? - хмыкает Юнги. Чимин осматривает его лицо медленно-медленно, будто действительно есть что-то, на что посмотришь и сразу поймешь: вот оно, оно и не иначе, и опять менять адреса, телефоны, начинать заново, когда на самом деле пора заканчивать. - Я не знаю, - честно говорит он, потому что не находит, - если бы знал - не спрашивал. - Нет. - Нет?.. - чиминов голос надламывается, гаснет, потому что разговаривать невозможно, когда сердце так сильно колотится от облегчения. Когда Юнги просто поворачивает голову и с улыбкой повторяет: - Нет. - Вот и хорошо, - только и получается выдавить. - И правда, - соглашается Юнги и, отворачиваясь обратно к небу, произносит с удовольствием: - хорошо. Чимин жмется теплым коконом ближе к чужому плечу, и тепло, настоящее, живое, наконец-то согревает его изнутри, гонит прочь холод, преследующий его месяцами. Он делает глубокий вдох прохладного ночного воздуха и медленно выдыхает, с улыбкой прикрывая глаза. Хорошо.