До самой жизни

Услышав дверной звонок, Юнги бросает все, следом за всем чуть не отправляя лопатку и обед в сотейнике, и идет открывать. За порогом стоит слегка опоздавший Чимин, и Юнги улыбается ему - в ответ, потому что уголки красивых пухлых губ будто от природы слегка приподняты, - замечая сколько в этом жесте беспомощной взаимности и радости, искренней и стремительной, скрыть ее просто не успеваешь. - Проходи, - произносит он, отступая назад. Чимин закрывает за собой дверь и стаскивает ветровку. В другом пространстве, на чужой территории, на территории Юнги, он кажется жутко непривычным, но это не вызывает дискомфорта, как оно обычно бывает - Юнги не особый любитель принимать гостей. Сейчас Чимин, словно выпав из параллельного мира (или где там штампуют таких удивительных личностей?), заполняет коридор чем-то теплым и светлым, шлейфом уносит за собой на кухню, пока идет в сопровождении Юнги. - Помешай овощи, я сейчас вернусь, - тот вручает ему лопатку и исчезает на несколько минут. А когда возвращается, то на мгновение теряет приготовленную мысль. Чимин помешивает еду, прихватив ручку сотейника полотенцем, и оборачивается с той же легкой улыбкой, и Юнги готов поклясться, что свет валит от мальчишки гребнем штормовой волны, затопляет собой, и пространство подчиняется ему, подстраивается, будто Чимин здесь был всегда. И всегда будет. Юнги бы очень этого хотел. Он был бы рад. Он и сейчас рад, безумно рад видеть Чимина. У младшего вдруг округляются глаза, а безмятежную легкость в улыбке вытесняет чистым, сумасшедшим восторгом, и Юнги вдруг вспоминает. - Познакомься, это моя дочь. Чимин откладывает лопатку и осторожно, чуть опасливо, будто к прекраснейшей на свете бабочке, приближается на несколько шагов и опускается на корточки. Рядом с Юнги, схватившись за штанину - отнюдь не из страха, а лишь для устойчивости, - стоит девочка, маленькая копия отца, с темными волосами до плеч и светлой, тонкой до прозрачности, кожей. - И как же зовут ее величество? - восхищенно интересуется Чимин. Девочка чуть вздергивает подбородок и снисходительно отвечает: - Мин Юнджи, мне шесть лет. Чимин бросает короткий взгляд снизу-вверх. - Она очень на тебя похожа. Юнги с дочерью одновременно хмыкают, до того одинаково, что Чимин чуть на задницу не валится от смеха, но быстро оправляется и с напускной серьезностью склоняет голову. - Я необыкновенно счастлив с вами познакомиться, меня зовут Пак Чимин. - Милая, сможешь проводить Чимина в гостиную? Я доделаю обед и приду к вам. - Девочка молча кивает, и Юнги обращается к младшему: - Она только поначалу такая, привыкнет к тебе и отойдет. Чимин улыбается сквозь хитрый прищур. - Действительно похожа. Юнги закатывает глаза. - Иди уже. Там диск с мультиками в дивидишнике, если что. Юнги возвращается к плите и наконец выдыхает с облегчением. Он, честно признать, немало волновался именно об этой встрече, и, если в обаянии Чимина у него сомнений не было, то за реакцию дочери, которая к незнакомым относится не менее холодно, чем он сам, ручаться не мог. Они с Юнджи действительно похожи и отчасти поэтому ему проще, чем Хане, найти к ней подход, не говоря о том, что и сама Юнджи, выбирая, остаться с отцом в машине или пойти в магазин с мамой, всегда выбирала первое. Он выключает плиту, споласкивает руки и все еще с легким беспокойством бесшумно направляется в зал. - Оппа, а ты шарики любишь? Юнги приваливается к косяку и прикусывает губу, потому что лицо от улыбки просто трескается. - Люблю. Желтые, красные, всякие люблю. - А тортики? - И тортики люблю. А ты, Юнджи-я? - Я тоже. Я нарисую тебе большой тортик, хорошо? Телевизор молчит, во всей комнате тишина, только карандаши шелестят по бумаге; Юнджи сидит под боком у Чимина и оба старательно выводят что-то на бумаге - у Чимина от напряжения даже язык высунут, и Юнги смешком сдает себя с поличным. - А что это вы делаете? - спрашивает он, подходя ближе. Не отрываясь от рисунка, девочка деловито объясняет: - Я рисую Чимину-оппе подарок. - ...оппе? - хмыкает Юнги. - Значит, Хосока ты называешь дядей, а Чимина оппой? Юнджи все-таки поднимает голову, смотрит на сидящего рядом парня и, замечая его сияющий взгляд, улыбается украдкой - отсутствие иммунитета к волшебству под названием Пак Чимин у них, видимо, семейное - и поворачивается к отцу. - Он сказал, что позовет меня замуж, когда я вырасту, потому что я очень красивая, - объясняет она беззастенчиво, только глаза поблескивают откровенной приязнью, - и я подумала, что было бы правильно его так называть. Чимин кусает губы, сдерживая смех, но отчего ему так весело - непонятно: то ли от того, что характер у малышки не менее строптивый, чем у ее отца, то ли потому что тот прожигает его таким иронично-угрожающим взглядом, что становится еще смешнее. - Ну пусть сначала разрешения у меня добьется. - Уж я постараюсь, - улыбается Чимин, и Юнги в ответ фыркает. - Давай, старательный наш, пойдем обедать. Юнги разворачивается обратно на кухню, дочь, побросав карандашики в пенал, тут же бежит за ним и причитает: - Пап, а ты купил подарок? Это очень важно. - Позади слышится сдавленный смешок. Боги, как сильно хочется дернуть паршивца за уши. - Мы же не можем оставить Чимина-оппу без подарка. - Не можем, - соглашается Юнги. Он крутится по кухне, накладывает в тарелки еду, выставляет их на стоящем в центре кухни столе; Юнджи следом получает салфетку на колени, а Чимин - убийственный, ни с чем не сравнимый и типично-родительский взгляд "живо за стол". И, когда Чимин все-таки неловко усаживается напротив девочки, Юнги, стоящий у стола между ними, налегает локтями и хитро, насмешливо растягивая слова, спрашивает: - И что же хочет наш Чимин-оппа в подарок? Чимин заметно тушуется. Он очень красивый и вблизи это особенно видно; Юнги, оказавшись рядом, осторожно рассматривает миловидное, броское лицо, как эмоции проносятся по нему, задевая каждую морщинку, каждую черточку - все его эмоции неоправданно настоящие, и это настолько же восхитительно для глаз, насколько опасно для душевного равновесия. Юнги его искренностью в широком нефильтрованном спектре наглатывается как свежим лесным воздухом после выхлопного даун-тауна и голову теряет в несколько опасных головокружительных оборотов. - Я не знаю, - растерянно отвечает Чимин и улыбается. Юнги нужно отстраниться, потому что он все еще слишком близко, неприлично долго, но он так и пялится на парнишку как идиот, в его глаза, живые и мелодичные, пялится и крутит ноющий на подкорке вопрос "Почему ты такой?". - Он любит шарики и тортики, - помогает Юнджи. Юнги отвлекается на голос дочери и все-таки отстраняется. - Но ведь у нас нет шариков, милая, - девочка задумчиво хмурится, и Юнги, у которого хладнокровие по отношению к людям заканчивалось там, где начиналось имя его дочурки, сменяясь желанием расшибиться в пыль ради ее улыбки, вслепую предлагает: - но мы можем сделать тортик. - Сами? - восторженно тянет она, едва не подпрыгивая на стуле. - А мы сможем без мамы? - Почему не сможем? Конечно сможем, мы все что угодно можем. Вот мама придет с работы, и мы тоже угостим ее тортиком, - Юнги поворачивает голову. - Что думаешь? Чимин, наблюдающей за этой нежной семейностью с ощущением теплой, светлой зависти, кивает: - Думаю, будет весело. Юнджи счастливо хлопает в ладоши и тут же срывается с места, чтобы посмотреть, что у них есть в холодильнике для тортика, но оказывается поймана в руки отца раньше, чем ее ноги касаются пола. - Так, сначала доесть, потом готовить, - строго говорит он, возвращая ее маленькую фигурку на стул. Чимин прыскает, и Юнги тычет в него пальцем. - Тебя тоже касается. Они быстро разбираются с едой - Юнджи почти провоцирует Чимина доедать наперегонки, но инициатива схлопывается, как только они попадают под обстрел хмурого взгляда старшего, - вместе убирают стол, достают ингредиенты и, пока Юнги моет посуду, двое детей все-таки уносятся в ванную наперегонки мыть руки. В коридоре слышится жалобное игривое чиминово "так нечестно", пока Юнджи с явным преимуществом успевает в ванную первая, и Юнги по-дурацки улыбается. Его кухня, большая и почти безжизненно холодная, никогда еще не казалась настолько теплой, потому что... Да много почему: Юнги пахал как проклятый и не всегда успевал к общему ужину, Юнджи в школе и кружках времени проводила больше, чем дома, Хана для редких общих посиделок либо слишком устала, либо слишком занята, либо чего-то просто слишком - это все бытовое, неважное совершенно. Во время готовки обязанности негласно разделяются: Чимин читает рецепт с интернета, Юнги замешивает тесто, на Юнджи, конечно, тоже была обязанность - с крайне серьезным личиком подавать папе нужные ингредиенты. Юнги не хватало такого, не хватало простого домашнего уюта, не хватало, чтобы кто-то пел на его кухне смешные песенки нежным голосом, слегка приглушенным от смущения, не хватало блестящих от неудержимого счастья глаз дочери, не хватало сумасшествия, спонтанного и радостного. Они швырялись мукой, мазали друг другу носы пальцами, обмакнутыми в крем, дурачились, и Юнджи смеялась-смеялась снова и снова, пока Юнги с Чимином соревновались, кто запихнет в рот больше орехов в глазури, которые должны были пойти на украшение... Юнги почти физически чувствует, как в его мир, такой же холодный как эта кухня, посреди октября бьется, расшатывая болты, теплый ветер весны. - Что будем делать пока коржи пекутся? - весело спрашивает Чимин, заинтересованно поглядывая на духовку, будто за десять минут там все стремительно могло приготовиться. - Играть, играть! - радостно вскидывается девочка. - Давайте поиграем! - Прятки? - Прятки?.. - голос ее теряет половину громкости и затихает в удивлении. - Прямо здесь? Чимин недоверчиво смотрит на Юнги. Потом на Юнджи, но у той недоумение искреннее, ни градуса фальши - и с губ против воли срывается: - Ты что, - тянет он, повернувшись обратно к старшему, - никогда не играл со своей дочерью в прятки? - Ну не играл и что? - Юнги, скрестив руки на груди, смотрит со всей своей невозмутимостью, которую только может выдать. Потому что знает "что". Все. Чимин не взывает к чувству вины и не тычет носом в родительскую черствость, он только наклоняется ближе и глаза у него хитрые-хитрые, веселые. - Тогда ты водишь! - И, хватая Юнджи за руку, убегает куда-то в глубину коридора под ее звонкий смех. Юнги глупо замирает посреди кухни, окидывает взглядом стоящее в духовке тесто, свои запыленные мукой руки и почему-то бросается следом. Прятки больше походят на догонялки, потому что Юнджи, не давая себя поймать, вертится под ногами, оставляя на штанах отца слабые отпечатки ладошек, а он свои - в мягкой черной копне Чимина, прибежавшего на спасение девчушки. Чимин верткий и ловкий, выскальзывает из рук словно вода и, строя дурацкие рожицы, пятится спиной, пока Юнджи ищет другое укромное место. Юнги, нагловато улыбнувшись, бросается за ней, слыша за плечом растерянное "эй!", а потом чувствует чужой вес на спине, руки вокруг шеи и высокий, заливистый смех в ухо. Он не успевает испугаться, что Чимин легкий катастрофически, потому что к коленям тут же прилипает Юнджи, которая выбралась из укрытия, словно почувствовав, что где-то без нее совершенно несправедливо происходит что-то веселое. И прятки-догонялки превращаются в непонятное месиво на ковре в гостиной; Чимин с Юнджи оказываются пришпиленными к нему спинами, потому что Юнги обрушивается на них обоих с волной щекотки, и от смеха с криками, кажется, вибрируют стены. У него самого от улыбки саднят щеки, и в животе трепещет ласковое и беззаботное; его же он находит в блестящих от влаги чиминовых глазах и, помноженное надвое, потрясающее чувство легкости обрушивается на него обезоруживающе. - Что вы тут натворили? При таком шуме они конечно же не услышали хлопок двери. Обернувшись, Юнги видит на пороге жену и сразу поднимается, чтобы забрать у нее пакет с едой. Чимин с Юнджи подскакивают почти одновременно и даже лица у них абсолютно одинаковые, словно у провинившихся щенков. - Юнджи, что с твоим внешним видом? - ахает Хана. - В чем ты? - Мы с папой играли... - едва слышно произносит девочка. - Играли? Какие такие у вас игры, что ты вся измазанная? Это что, мука? - Идите с Чимином приведите себя в порядок, - бросает Юнги по пути на кухню, не замечая как от его ровного, спокойного голоса Юнджи с облегчением опускает плечи, - и на кухню чай пить. Хана сразу же идет за ним, закрывая за собой дверь. - Что происходит? Вы чем занимались? - Она поднимает глаза и тут же поражается: - А с кухней что?! Юнги лениво оглядывает кухню, которая сейчас, в общем-то, больше походит на продовольственную катастрофу, и пожимает плечами. - А что с ней? - Юнги, не смейся надо мной, - голос жены слегка дрожит от возмущения. - А я не смеюсь, просто я правда не понимаю, в чем должна быть такая проблема, что ты начала давить на нашу дочь. - Ты просто посмотри на это все! Юнги прислоняется спиной к холодильнику, скрестив руки на груди. - На что? - со вздохом спрашивает он. - На кухню? Это дело пары минут, протереть и все. На одежду Юнджи? Двадцать первый век, стиралка справляется с такими проблемами без нашего участия. Это сущие мелочи, Хана! И они стоят того, что ты Юнджи чуть до слез не довела? - Он сам не замечает, как от воспоминания о слегка испуганном лице дочери начинает заводиться. - Да что с тобой? - Это с тобой что, Юнги? - Хана всплескивает руками. - Ты совсем недавно сам ругал ее за разбросанные игрушки, а теперь что? Что изменилось? В проеме осторожно приоткрывшейся двери появляется Юнджи под руку с Чимином - Юнги смотрит на ее маленькую ладошку в его, потом на самого парня, долго и, пожалуй, слишком пристально, но осознает он это лишь тогда, когда Чимин, не выдержав, отводит взгляд. Юнги нервно мажет по лицу ладонью и подходит ближе. - Милая, это Пак Чимин, - парень тут же кланяется и Юнги слегка приобнимает жену за плечи, - а это моя жена, Хана. - Очень приятно, простите за доставленные неудобства и... - Чимин слегка тушуется, - я, наверное, пойду... - Нет, что вы, - сразу же обрывает Хана. И, кажется, под очарование улыбки Пак Чимина попадают все без исключения, потому что Хана сбрасывает охватившую ее нервозность одним коротким вздохом и наконец улыбается в ответ. - Без чая мы вас не отпустим. Когда Хана уходит переодеваться, Юнджи все еще отказывается отпускать руку Чимина, пока тот клятвенно не обещает, что точно-точно никуда не собирается уходить. Кухню приводят в порядок действительно в пять минут и еще десять тратят на превращение одного большого коржа в человеческий торт, пусть и со слегка поплывшим кремом - Юнджи говорит, что это ее специальная задумка, и Юнги с улыбкой понимает, что черта врать с хитрым лицом успешно передалась дочери. За семейным чаепитием Юнги ощутимо нервничает и волнение свое чуть не сдает с поличным одними только беглыми взглядами туда-сюда. Напрасно - вечер проходит удивительно спокойно и по-домашнему: Чимин травит байки из детства в своей типичной, забавной и слегка смущенной манере, вызывая у девочек безудержный смех, Хана охотно задает ему вопросы, очень умело избегая темы, к которой вообще нельзя приближаться. И только Юнги ждет, когда два его мира, приблизившись, столкнутся; Юнги ждет разломов и пущенных по поверхности трещин, а не безопасной состыковки, если не полярностей, то чего-то совершенного разного, потому что по одну сторону у него семья, родные люди, а по другую... Чимин улыбается глазами и легонько шлепает кончиком пальца по носу Юнджи, а Юнги смотрит, как темные глаза, красивые, выразительные, теплеют от искренности - и по другую сторону у него нечто важное, безумно важное, настолько явное и ощутимое, что Юнги его чувствует физически. Вот же оно, томное, тянучее под сердцем, рукой коснись и оно дрогнет теплом в ответ. Чимин, все еще посмеиваясь над забавно сморщившейся мордашкой девочки, случайно находит взглядом Юнги и улыбается еще шире, и то неожиданно важное отзывается трепетно... Возвращение Чимина домой превращается в целый квест с испытаниями: сначала его отказывается отпускать Юнги в такой поздний час и безапелляционно заявляет, что везет домой, Хана не отпускает с пустыми руками, завернув кусок торта с собой, а уж боссом в этом испытании становится Юнджи, потому что даже обещание увидеться еще не с первого раза способствует тому, чтобы она отпустила чиминову ладонь. Когда они все-таки отъезжают от дома, первые минуты проходят в полном молчании. Юнги, если честно, не знает, о чем спросить, потому что засевшее внутри беспокойство крутит только один вопрос: не испортил ли он к чертовой матери весь этот день рождения. А Чимин молча рассматривает вечерние улицы и в то, что застывшая на его губах легкая улыбка не вежливостью вызвана, Юнги верит, только когда парень вдруг говорит: - У тебя потрясающая семья. И Юнги так долго ждал хоть какой-то реакции, что не подумав тут же облегченно выпаливает: - Господи, я уж испугался, что все просрал... Чимин смеется, и его голос в объемной тишине стелется мягкими лентами. - Все было замечательно, правда. Я даже, знаешь, немного заскучал по дому. На светофоре они останавливаются, и Юнги урывает момент, чтобы взглянуть на Чимина, но тот, прижавшись виском к подголовнику, смотрит на мерцающий город; свет фонарей бликует на скуле. - Хотел бы съездить к семье? - тихо, с осторожностью спрашивает Мин. - Я думал об этом, на самом деле. Еще когда мне... рассчитали оставшийся срок. - Он почти переживает эту фразу в спокойствии. Почти. Только пальцы, лежащие на руле, холодно покалывает. Чимин тяжело вздыхает. - Но дома меня не то чтобы ждут, я сказал, что уехал на заработки, а им и без разницы - младшего брата они всегда любили больше. С ним бы я хотел увидеться, потому что постоянно боюсь, что он как-то мог узнать про мою болезнь, а я не хочу, чтобы он расстраивался... Но больше всего... - Чимин нервно сжимает в кулаках ремень безопасности, - больше всего я бы хотел увидеть Тэхёна. - Это тот самый лучший друг? - Надо же, - Чимин поворачивает голову и улыбается, Юнги его улыбку чувствует не глядя, - ты помнишь. Конечно помнит. Он помнит каждую мелочь, каждое оброненное слово - но Чимину об этом знать не стоит. Поэтому Юнги только кивает. - Я не стал ему говорить. Не смог, - парень впивается непонятным взглядом в дорогу, карябает ногтями жесткую ткань ремня. - Сейчас я понимаю, что это было эгоистично просто поругаться с ним по выдуманному поводу, раздуть скандал и повести себя так, чтобы его оттолкнуть. У меня получилось, но... - Чимин горько улыбается, прикусив губу, - я отвратительно себя чувствую. Юнги паркует машину у подъезда и какое-то время так и сидит, застыв в том же положении. Чимин молчит тоже, впечатавшись в дорогу нечитаемым взглядом, и картинки крутятся в его голове бесконечной болезненной каруселью, не оставляя ничего кроме наполненных сожалением воспоминаний. Юнги чувствует, как они заполняют воздух полынной горечью, окутывают хрупкий, почти прозрачный в темноте салона, силуэт; Юнги чувствует, как Чимин словно бы растворяется, исчезает на глазах, так стремительно и неумолимо, что его хочется схватить за руку в глупой попытке удержать. И он почти кидается это сделать, настолько внезапен страх потерять его, что вот сейчас он исчезнет, оставив пустое темное кресло, что он исчезнет когда-нибудь - хоть бы не скоро, пожалуйста, не скоро, Юнги надеется на это так отчаянно сильно, что мысль эта каленым жжется на нервах. И слова рвутся из него быстрее мысли спокойно и уверенно: - Поехали в Пусан. Чимин запрокидывает голову и смеется. - Юнги, это слишком. - Я серьезно. Отстегнув ремень, Чимин разворачивается к Юнги и смотрит на него, снисходительно улыбаясь, но как только тот смотрит на него в ответ, улыбка медленно сползает с лица. - Ты серьезно, - тихо говорит он. Юнги хмыкает. - Конечно. Я бы взял отпуск через недельку, тем более давно хотел попутешествовать на машине. - Зачем? - Ну, страну посмотреть, столько всего интересного вокруг... - Нет, зачем ты это делаешь для меня? - спрашивает Чимин еще тише. Юнги обжигается его непривычной серьезностью и снова отворачивается, глядя перед собой. - А когда, если не сейчас? Неужели оно не стоит того, чтобы просто попытаться? Я не предлагаю тебе увидеться с семьей, если ты уверен, что безболезненно для всех сжег мосты, но Тэхён... Ему, возможно, жить с этой обидой. А тебе еще хуже - с ней уходить, понимаешь? Юнги насильно разжимает застывшие поверх руля пальцы. Надо же, он смог это сказать. - А ты все равно не ответил на мой вопрос, - после недолгого молчания произносит Чимин, и его голос шелестит смешинками. Достаточно просто услышать в нем улыбку, чтобы в груди потеплело. - Но я согласен. - Еще бы ты был не согласен, - бурчит Юнги, - я фигни не посоветую. Чимин смеется. - Я согласен ехать, Юнги. Юнги поворачивается к нему, глупо хлопая глазами. - Оу, ну... что ж... - и Чимин заливается еще сильнее, а потом щурится хитро, прикусив губу. - А ты что, из вежливости предложил? - Иди отсюда, дурень, - Юнги с наигранным недовольством пихает его в плечо, и Чимин, беспрестанно улыбаясь, все-таки выходит из машины, помахав на прощание. Он что-то кричит перед дверью подъезда, что-то похожее на "спасибо", машет рукой по-дурацки, а Юнги, едва дождавшись, пока он уйдет, падает затылком в подголовник и, зажмурившись, растирает кончиками пальцев переносицу. Что изменилось? Кажется, многое, слишком близкое к слову "всё". Если бы он имел хоть малейшее представление о том, почему ему хочется делать все это для Чимина, почему это важно - выполнять его желания, почему, выполняя их - глупые, необходимые, разные, - он чувствует себя так правильно. Почему хочет сделать еще больше? Юнги распахивает глаза. Черт. До закрытия ближайшего магазина, равно как и до завершения дня остается полчаса, но Чимин встречает его на пороге через двадцать. И еще несколько секунд тратит на то, чтобы вернуть себе человеческую речь. Потому что Юнги стоит перед его дверью с пирожным и непонятно где найденной свечкой; легкое рыжее свечение в полумраке подъезда пляшет у него на губах, пока он жадно хватает ими воздух. - Скорее загадывай желание, - запыхавшись, говорит Юнги, и чуть не тушит свечу. Но Чимин так и стоит с приоткрытым ртом и отмирает, вздрогнув, только когда слышит хмурое: - я зря что ли в свои-то годы такой спринтерский забег устроил? Задувай скорее! Юнги улыбается широко и шкодливо, будто ему удалась самая большая в мире шалость, и Чимин, судорожно вдохнув, крепко зажмуривается и сдувает пламя. С губ почти срывается забытое "с днем рождения", но Чимин бросается к Юнги на шею так стремительно, что тот едва успевает убрать в сторону пирожное, сжимает обеими руками крепко-крепко, и его лицо полностью исчезает между воротом куртки и шеей. И Юнги, даже не задумываясь, привлекает его к себе свободной рукой. И все-таки говорит: - С днем рождения. Это больше не кажется странным - прикасаться к нему, чувствуя не колкую неловкость, а нежное согревающее тепло. Это больше не кажется странным - прикасаться к нему и просто чувствовать. По-настоящему. Быть настоящим - не странно.