До самой жизни

I see ocean I see desert I see the world (c) BTS - Sea

За неделю в Пусане Юнги видит больше, чем умудрился в Сеуле за тридцать с лишним. Их мотает по всему городу без определенной цели, и потому отсутствие плана, маршрута и ограничения календарей позволяет им увидеть многое за границей того, на что подписываются нормальные туристы. Юнги с Чимином мало похожи на туристов и еще меньше - на нормальных; они находят места, в которые никто не заходит, слоняются по пустым галереям - ноябрь в Пусане далеко не пиковый месяц, - взбираются в горы, на самый нижний уровень, настолько, чтобы хватило посмотреть на город в малом охвате. Чимин, пока они догрызают купленные в ларьке закуски, тычет пальцем в направлении, где должна быть крыша его дома, но район заставлен до того плотно, что Юнги не пытается считать, где там "пятнадцатый в третьем ряду слева", и в свою очередь смотрит на Чимина. Ждет какого-то проблеска ностальгии, тоски, сожаления, или что там должно вспыхнуть у человека, который вынужденно не может вернуться домой, но Чимин спокойно потрошит упаковку бананов в карамели и с честной улыбкой протягивает ее Юнги. Они не всегда двигаются пешком, но даже если часть дня проходит на машине, в гостиницу они неизменно возвращаются насмерть уставшие, потому что сил остается только на то, чтобы упасть на кровати, и это не всегда включает "предварительно раздевшись". В один из вечеров, когда их хватает на просмотр телевизора перед сном, хватает на самом деле только Юнги - Чимин засыпает у него на подушке. Юнги не возражает - с Чимином под боком тепло, особенно, когда обогреватель работает в полсилы - и досматривает новости, чувствуя, как сладкая дремота младшего опутывает его и утягивает за собой. Он знает, что может занять кровать Чимина, но... Что-то дергает его в противоположную сторону, уже сквозь сон; Юнги стягивает одеяло с соседней кровати, перебрасывает на себя и Чимина и, выключив телевизор, поворачивается набок. В поисках тепла Чимин неловким медвежонком ворочается на кровати и, найдя теплое местечко между чужих лопаток, утыкается туда носом. Юнги, кажется, проваливается в сон с улыбкой на губах. Накануне отъезда в Кванджу, в котором планировалось задержаться на несколько дней перед возвращением домой, они снова идут на пляж. Это не похоже на прощание с морем, но Юнги в молчании Чимина находит взаимное желание прогуляться до воды еще раз, просто потому что. Потому что их тянет туда обоих, манит коснуться прохладной кромки волны, проводить тающее в сумерках солнце - в этот раз они остаются у моря допоздна и бредут вдоль берега в молчании. Юнги прерывать его не решается на случай, если все таки ошибся, и задумчивый, полупустой взгляд Чимина в сторону горящих вдали мутных огней города ничто иное как побочный эффект необходимости подвести итог. Потому и бредет рядом, глядя в песок, загипнотизированный тихим шумом волн, и как Чимин поворачивается к нему - не замечает. - Не хочется уезжать, - Юнги поднимает голову и взгляд Чимина, наполненный тихой, нежной грустью, проливается насквозь и вглубь, - хочется остаться с тобой подольше. Этот взгляд освещает темноту, на дне которой настолько же неожиданно нежное и вновь взаимное; Юнги ловит себя на тотальном нежелании возвращаться, словно мир, который держался вокруг них двоих, оказался насколько восхититилен, настолько же и хрупок. Их личный, тихий мирок Юнги оказался совсем не готов покидать. - Здесь было очень... - Чимин вдыхает прерывисто и улыбается совсем слегка, выдыхая на грани скомканного эмоциями шепота: - здорово. Юнги не может ничего сказать. Не может, правда, он хотел бы, наплел бы что-нибудь о том, что они едут в Кванджу и потом, даже после него, по дороге домой у них будет столько интересного, сколько всего они еще не видели в Сеуле... Но не может. Чувство свободы, спокойствия, молчаливого понимания, искренней радости мелочам и необъяснимой простоты самой основы жизни вросли в него так сильно, как сильно отталкивали в самом начале их знакомства. И Юнги, новый Юнги с целой новой вселенной внутри, не знал, как вместиться обратно в рамки покинутой планеты. Чимин, возможно, это понимает, потому что продолжает молча шагать рядом, пока они постепенно не упираются в огороженный кусок пляжа: за хрупкой оградой, состоящей из оплетающих множество больших уличных обогревателей ветвистых стенок, под громкую музыку бесновалась толпа людей - Юнги выпадает из мыслей именно на звук. - Надо в-возвращаться? - спрашивает Чимин подрагивающими губами. - Ты замерз? - Юнги замечает розовое от холода лицо и слегка паникует. - Так, надо срочно тебя согреть. - Может, такси? - звучит чуть неохотно и Юнги оглядывает пространство. Огороженная зона примыкает к небольшому домику, похожему на пляжный бар. - Пойдем выпьем чего-нибудь горячего и потом поедем. Не дожидаясь ответа, Юнги практически тащит парня внутрь. В самом баре музыки почти не слышно и потому никого, кроме персонала, там нет, но Юнги это кажется шикарным стечением обстоятельств - тихая прогулка просто плавно переходит в такие же тихие посиделки. - Здравствуйте, располагайтесь, - приветствует их бармен, приятный, улыбчивый мужчина с густой темной челкой, упавшей на глаза. - В честь дня рождения бара у нас скидки на все. - Можно нам чего-нибудь согревающего, пожалуйста? - Юнги садится напротив у барной стойки, и Чимин неловко плюхается рядом, не отрывая взгляда от разноцветных, светящихся рядов бутылок за спиной бармена. - Алкогольное? Безалкогольное? - Беза... - Алкогольное, - обрывает Чимин. Юнги удивленно оборачивается. - А тебе разве можно? - щурится он. - Нет, - Чимин вздыхает, наваливаясь локтями на стойку, улыбается устало. - Я только сегодня, ладно? Немного? Юнги долго всматривается в темные глаза - Чимин ушел от моря, но море, глубокое и усталое, не ушло от него - и сдается. - Что-нибудь горячее и алкогольное, хорошо? На ваш вкус. Бармен с улыбкой кивает и исчезает на кухне, спрятанной за баром. Чимин нервно карябает пальцем выложенные поверх всей стойки мелкие лакированные камушки, что от внимания Юнги, конечно же, не укрывается. Ему тоже не хочется уезжать, и нежелание возвращаться мучает его так же сильно, но в этот раз Юнги кажется, что здесь что-то другое. - В чем дело? - повернувшись на стуле, прямо спрашивает он. Чимин делает глубокий вдох, тут же резко выпуская, и поворачивается тоже, резко и дерганно, будто сам себя заставил. - Я просто... - порывисто говорит он, глядя куда-то в чужие колени, - понимаешь... - и все-таки робко поднимает глаза, а в них всего сразу и слишком - горечи, радости, сожаления, недовольства; Юнги взрывной смесью ошпаривает по рукам, которыми он тянется к Чимину на рефлексе, - совсем не знаю, как тебя благодарить. - Чимин, - вздыхает Юнги с наигранным разочарованием. Бармен приносит им большие - даже слишком, потому на "немного" это совсем не тянет - бокалы с ароматным глинтвейном, и Чимин, резко хватая свой обеими руками, отхлебывает так жадно, что чуть не проглатывает болтающийся на поверхности бадьян. - Тебе не нужно меня благодарить. - Ты не понимаешь, ты... - Чимин отпивает снова, и Юнги остро хочется выдернуть бокал и зажать его руки в своих, но парень сам отставляет глин и решается посмотреть. - Ты не понимаешь, как много для меня это значит. Все, что ты делаешь. И то, что ты не делаешь - еще больше. У Чимина глаза - горят; безумная смесь неуживающихся друг с другом чувств вспыхивает и прогорает в искренность. - Ты как будто знаешь, что мне нужно и как мне нужно, - он сглатывает и кривится измученно, - это, понимаешь, это... - Только не говори мне, что ты чувствуешь себя должным. - Нет, я знаю, что ты делаешь это искренне, но... Мне все это так важно, ты не представляешь, насколько, так важно, что мне хочется сделать для тебя что-то в ответ. Что-то настолько же значимое! Но что я могу? - Чимин нервно трет руками лицо и хватается за бокал. Юнги не останавливает его, смотрит застывши, не моргая. Как объяснить ему, что он смог то, что никому не удавалось? Что он смог - всё? Как объяснить Чимину, что он помог Юнги почувствовать себя по-настоящему живым? Как объяснить, что нет ничего значимее этого? - Кое-что можешь, - говорит Юнги после того, как они добрую минуту молча пьют. Чимин поднимает полный надежды взгляд, и Юнги улыбается. - Будь счастлив. Мне этого хватит. - И все? - фыркает Чимин сквозь улыбку. - Разве нужно что-то еще? Парень смеется заливисто, расслабляя плечи и, допивая глин, смотрит поверх бокала с облегчением. - Странный ты человек, Юнги, - тот пожимает плечами и еле слышно, пока Чимин просит бармена им повторить, выдыхает: - Кто меня таким делает... Со вторым глинтвейном бармен возвращается через пятнадцать минут, но спор о том, стоит ли Чимину пить, в самом разгаре. Юнги сдается, только лично убедившись, что такая порция вина ничего, кроме расслабленности, плавности движений и покрасневших щек, Чимину не делает, но спор не прекращает, превращая его просто в повод подразнить. Они весело переругиваются поверх бокалов и смешно замирают, услышав от бармена: - А вы случайно не вместе? Чимин глупо хлопает ресницами, переводя взгляд с одного на второго, и взрывается смехом, повисая у Юнги на плече. Тот насмешливо отфыркивается. - А что, похоже? - Я всякого повидал, - бармен пожимает плечами, - а вы хорошо смотритесь. - О нет, нет, мы просто путешествуем вместе, - Юнги треплет макушку Чимина, который с большим трудом пытается допить напиток сквозь улыбку, но, замечая насмешливый взгляд мужчины за стойкой, тут же убирает руку и вздыхает. - Нет, правда, путешествуем. Чимин показывал мне Пусан, завтра уже уезжаем. Чимин слегка сникает и, может быть, именно это становится причиной того, что бармен, понимающе улыбнувшись, отходит в другой конец бара, пожелав приятного вечера. Юнги по примеру Чимина облокачивается на стойку и медленно тянет глинтвейн через трубочку. Внутри разливается приятное тепло, за спиной доносятся звуки какой-то очень старой песни и Чимин, почти не ощутимо притираясь плечом, качается в такт. - Очень любил ее раньше, - объясняет он, прикрыв глаза, - так давно не слышал. - Пойдем потанцуем. Чимин от неожиданности распахивает глаза. - Что? - Потанцуем, - повторяет Юнги и, может быть, до него самого только доходит смысл, потому что он чувствует себя полным идиотом. - Там? - все еще удивляется Чимин. Юнги вздыхает. Да, это правда плохая идея. Но по тормозам уже поздно. - Там, тут, какая разница, пошли. - Куртки советую оставить, там жарковато, - вслед бросает бармен с понимающей улыбкой. Куртки скидываются наскоро на дальние крючки почти не глядя, потому что Юнги хватает Чимина за руку и тащит к двери, которая ведет на ту часть пляжа. Рев музыки и чужих радостных голосов немного отрезвляет его безрассудность, но Чимин, видимо, почувствовав заминку, сразу же перехватывает инициативу и сам протаскивает Юнги вглубь толпы. Поначалу все кажется странно и еще более неловко, чем тогда, когда они танцевали на площади, но как только Чимин начинает двигаться, полностью погружаясь в любимую песню, Юнги бегло оглядывается и... отпускает себя. Толпа, облепившая их, не смотрит, движется как единый организм, живет сама по себе, дышит, вибрирует, это не страшно, но волнительно и будоражаще. Он ловит одинаковый бессвязный ритм, смысл движения ради движения, и отдается этому рваному и бесформенному, отдается теплу, победившему ноябрьский ветер, танцует как не умеет и совершенно не парится об этом. Улыбка Чимина становится ослепительно честной, счастливой, немного хмельной, врывается в Юнги дополнительной встряской адреналина - они прыгают вместе с толпой, вскинув руки, глохнут под восторженными криками, чувствуя себя так, будто завтрашний день никогда не наступит. Жарко, тесно, неправильно радостно и оттого так пьяно и хорошо, словно с сердца посдирали замки. Над их головами с грохотом раскалывается небо; Чимин вскидывает голову и смотрит наверх, тянется руками к нему, и отражение цветных вспышек яркого салюта Юнги видит в его темных глазах, потому что не может оторвать взгляд. Он смотрит, как гаснет и зажигается цветное крошево, как восторженно блестят чужие глаза, смотрит, как улыбка, самая настоящая и красивая из всех, что он когда-либо видел, вспыхивает на лице Чимина. Салют все еще поджигает полуночную темноту, когда Чимин медленно опускает голову, влипает в чужой взгляд, и отблеск разноцветных фейерверков размывает волнительно-терпким. Или, может, у Юнги размывает все вокруг - небо, танцующую толпу, яркие фонари вокруг - оставляя четким лишь лицо Чимина, его огромные блестящие глаза, губы, приоткрытые жадным дыханием, и алые не от градуса скулы. Юнги не знает, кто из них тянется первым, когда их губы соприкасаются. Легонько, почти не касаясь, Юнги чувствует буквально очертания и свои руки неожиданно - на чужой талии, чувствует правильно и тепло, и как чужие медленно опускаются вниз. Возможно, оттолкнет, или ударит, Юнги не знает насколько губительно влез в чужое пространство, но подключить разум к осознанию последствий не успевает. Чимин, опуская руки ему на плечи, зарывается пальцами в волосы на затылке и тянет ближе. Юнги давит теснее, но целует мягче, чувствуя, как чужие губы движутся в ответ. Поцелуй выходит осторожным, медленным, с привкусом соли на чужой коже, но Юнги, наслаждаясь им, чувствует огромное облегчение вместо ожидаемого стыда. Пронизывающее воздух напряжение чувствуется даже раньше, чем они пересекают порог комнаты. Юнги сначала ошибочно принимает его за усталость после насыщенного дня, потому что Чимин непривычно молчит и по комнате ходит, заинтересованно выискивая что-то в ворсе ковра, на вопросы отвечает односложно, и, только когда Юнги бросает попытки завязать диалог, неловкость, сочащаяся из Чимина, как неконтролируемые разряды тока у вышедшей из строя электростанции, в осевшей тишине становится почти видима. - Ты... - Я в душ. Юнги проглатывает непроизнесенное "голоден?" и, как только Чимин, похватав сменную одежду, сбегает в душ - буквально, потому что даже дверь от такой скорости закрывается за ним с хлопком, - со вздохом садится на край кровати перед телевизором. Картинки плавают перед глазами мягко, но бессмысленно. Да, он поцеловал Чимина. И что? Может быть, это что-то, и что-то определенно с Юнги - не так, но он, сидя в своей голове меж разломанных самим Чимином границ, искренне не понимает, что именно. И, вспоминая о поцелуе, не чувствует ничего неправильного. Он поцеловал Чимина, потому что именно так правильно он чувствовал себя в этот момент. - Там еще осталась горячая вода, - Чимин выходит из ванной в футболке и пижамных штанах, все еще пряча свой взгляд, только на этот раз за висящим на голове полотенцем. Какое-то время Юнги наблюдает, как парень нервозно слоняется по комнате вокруг своей сумки, очень увлеченный сбором вещей, и тоже отправляется в душ. Он поцеловал Чимина, и в этом не было ничего особенного. Просто так почему-то случилось в тот момент, захлестнуло, нежности и желания подарить тепло в тот миг бесконечной свободы оказалось так много, что Юнги не нашел другого способа это выразить. Потому что лучшим был именно этот. Да, он бы сделал это еще раз. Потому что неожиданно для них обоих, а еще более - для Юнги, только так он смог показать важность всего, что между ними происходило, и свою благодарность за все - при этом не чувствуя ничего неправильного. И, может, со стороны нормального человека - со стороны Чимина, - как подсказывал голос старого Юнги, Юнги-до-встречи-с-Чимином, которого за новым почти слышно, это и было неправильно. Это и для него было бы еще совсем недавно. А теперь Юнги прокручивает воспоминание снова и снова, оживляя блестящие счастливые глаза Чимина, пряный фейерверками воздух и горящую неповторимой подлинностью жизнь - и понимает, что не было ничего правильнее этого. Когда Юнги выходит из душа, Чимин сидит на его месте. Поднимает взгляд, лишь вскользь оглядев голый торс с лежащим на плечах полотенцем, и молниеносно возвращает обратно к телевизору. Вздыхает Юнги тяжело и демонстративно, и он абсолютно уверен, что Чимин правильно его понял, потому что, стоит ему только сесть на соседнюю кровать и начать: - Чимин-а... Как тот тут же порывисто трет лицо руками и опускает голову. - Слушай, Юнги, - с жаром произносит он, - я не хочу, чтобы между нами возникло недопонимание из-за того, что произошло. - А что произошло? - Юнги уверен, что звучит насмешливо, но так кажется только ему, потому что Чимин вздрагивает и наконец-то смотрит ему в глаза. - Я поцеловал тебя. Юнги с саркастичной улыбкой приподнимает брови. - Это не должно было произойти, - говорит Чимин твердо, но глаза у него блестят и переливаются, - я правда не хочу, чтобы это что-то изменило, просто из-за того, что я... Он снова замолкает и невидящим взглядом упирается обратно в телевизор. - Ты что? - вязкий, хриплый голос Юнги перекрывает тихое бормотание сериала. - Я... меня... - пытается объясниться младший, но прикусывает губу и только через целую вечность договаривает: - меня очень давно не касались. Я увлекся, захотел прочувствовать это снова, просто к кому-то прикоснуться, ощутить тепло. Юнги смотрит на светло-голубые тени экрана пляшущие на чужом лице, как они мягко оглаживают приятные контуры, дрожат на ресницах и кончиках мокрых волос. Чимин фантастически красивый. - И я был немного пьян... черт, - выдыхает он, сжимая в кулаках ткань на коленях, - я все еще пьян, - и поворачивается к Юнги, - прости меня, я не хотел тебя в это втягивать. - Как давно? - Что? Чимин хочет спросить что-то еще, но замолкает, осыпаясь мурашками под внимательным, острым взглядом. - Как давно тебя не касались? - Сначала экзамены, потом напряженный год в универе, потом это... Давно. - Чимин не знает, почему говорит это, глаза Юнги словно гипнотизируют. Он не может оторваться от них и когда тот встает с кровати и садится за спиной. - Смотри телевизор, - шелестит у уха, и Чимин вздрагивает от того как близко, горячо звучит голос на коже. Юнги кладет руки ему на плечи, сначала бережно, почти не двигая, создавая лишь иллюзию прикосновения. Потом ведет в стороны и обратно, едва задевает кончиками пальцев шею, большими надавливает по обе стороны от позвоночника, ведет по кругу, вынуждая расслабиться. - Юнги, зачем... - обрывает он свой вопрос. Если это просто массаж, то он не против, но что-то в движении, властное и многообещающее, заставляет усомниться. - Молчи, - но голос у него все еще мягкий, и Чимин не может не подчиниться, - просто смотри телевизор. Юнги снова гладит плечи и растягивает свой путь до запястий, вверх и вниз, так что кожа под его пальцами ощутимо покрывается мурашками. Как и было сказано, Чимин смотрит вперед, и его покорность вызывает у Юнги улыбку, которую он прячет в рыжем затылке, когда придвигается ближе. - Сними футболку, - туда же произносит он, и у Чимина перехватывает дыхание. - И не задавай вопросов. Чимин подчиняется без внешнего сопротивления, но с явным внутренним - Юнги гладит напрягшиеся руки до плеч, съезжает до шеи, скользнув по ней пальцами так слабо, что это выглядит почти дразняще, проезжается вниз по твердым линиям спины и, беглым кругом огладив поясницу, смещается по бокам на живот. Он подсаживается еще ближе, оказываясь вплотную, и от прикосновения голой кожи к коже Чимин закрывает глаза. Голос плывет по его уху так же ласково, как обе ладони гладят его живот. - Нравится? Чимин кивает, но не уверен, что явно, потому что отчаянным страхом спугнуть охвативший тело сладкий кокон удовольствия парализует. Руки не исчезают, скользят по его телу все так же размеренно и ненавязчиво, руки Юнги большие и горячие, чуть стертые от руля на подушечках ладоней, но такие приятные, что, когда Юнги ведет ими вверх по ребрам, груди и снова вниз к животу, продавливая пальцами нежные места над тазовыми косточками - Чимин еле сдерживается, чтобы не растечься на Юнги как желе. Тот гладит его всего, носом скользит по плечу и шее, нежностью прикосновений утягивая в забвение; Чимин не сразу замечает, как их дополняет губами. Юнги целует так же, как и прикасается: легко и сладко, но от каждого прикосновения внутри пронизывает горячими разрядами; ведет губами по верхним позвонкам, линии волос, за ухом. Дыхание Чимина учащается и тяжелеет, и Юнги воспринимает это как зеленый свет. Касания набирают силы и терпкости, руки сжимают бока, разделяются на животе - одна прижимается внизу широко и крепко, а вторая ползет вверх, гладит настойчиво, проезжаясь кончиками по соску и горячо накрывая шею. Сбивчиво выдохнув, Чимин сдается и откидывается головой на плечо, сам гладит зажавшие его с боков чужие бедра. Он знает, что это неправильно, то, как сильно он испытывает от этого удовольствие и равнозначный ему стыд - у Чимина крепко стоит, и это лишь вопрос времени, когда Юнги это заметит. Тот замечает далеко не сразу, увлеченный тем, что зацеловывает все, докуда может дотянуться; замечает тактильно, когда лежащей на животе рукой сползает ниже к бедру. - Черт, - шипит Чимин, потому что даже беглого, случайного прикосновения хватает, чтобы под веками пошло цветными пятнами. Прикосновения вдруг останавливаются, и Чимин уже готов вздохнуть от облегчения, но дурные предчувствия не покидают, воплощаясь в глубокий, пробирающий до нервов голос: - Хочешь, чтобы я это сделал? - спрашивает Юнги и, не давая даже секунды на размышления - какие тут размышления, думает Чимин, нет, нет, конечно нет, - тут же произносит: - Нет, не так. Я это сделаю. И так же быстро, как принял решение, запускает руку под свободный пояс штанов и сжимает через белье. Чимина от неожиданности выгибает хриплым стоном. Обрушившееся на всю ширину спектра удовольствие бросает в беспомощность - он безвольно дотлевает в чужих руках, не в силах даже слова сказать, и вынужденное безмолвие хорошо лишь тем, что спасает Чимина от страха сорваться на что-нибудь более опасное, чем кипящие на языке стоны. Юнги трогает, гладит, сжимает, целует, одновременно и так правильно; он не исследует, а сразу делает так, как приятно - Чимин говорит с ним телом, выгибается и подставляется, отзывается с доверительной мягкостью. Он настолько красив в свете холодных электрических бликов, что для Юнги это гребанная загадка мироздания: как вообще можно не хотеть его касаться? - Вот здесь нравится? - Да... - А вот здесь? Чимин чувствует себя в кулаке Юнги и, крепко зажмурившись, скулит сквозь стиснутые зубы. - Юнги, я хочу... - тот наклоняется вперёд и влажно целует под уголком челюсти; Чимин вряд ли однажды сможет без смущения вспомнить как открыто подставлялся под его поцелуи. - Что, мой хороший? - Юнги чувствует, как Чимин вздрагивает у него в руке, и позволяет себе улыбнуться. Он сам от себя не ожидал такого, но почему-то с Чимином это казалось как никогда правильным и необходимым, важным; важно было утопить в своей нежности так глубоко, чтобы он чувствовал ее эхо в каждом своем вздохе, каждую секунду своей жизни. Чимин заслуживал быть оберегаемым и любимым, а Юнги знал, что любит его. Вот так просто, держа в объятиях с помыслом одной лишь заботы, было понимать, что он любит его - вне установленных рамок и законов природы, вне влечения, первобытных желаний и логических причин. Просто любит и хочет любить так сильно, насколько ему хватит времени. - Я хочу прикоснуться к тебе, - договаривает младший на выдохе, и Юнги реагирует тут же: - Повернись. Чимин забирается на кровать и податливой куклой под чужими руками - на колени Юнги. На голые красивые плечи бросается с торопливой жадностью, касается рвано и широко, будто не успеет насытиться, а на самом деле, потому что чужие руки буквально сразу возвращаются на прежнее место. Они просто трогают друг друга - Юнги не просто, а горячо, жадно, что остается только с ума сойти, - но это так хорошо, так по-настоящему, как Чимину ни с кем не было. Он тяжело дышит в висок Юнги, пытаясь собрать себя во что-то осознанное, но это невозможно совсем, не тогда, когда Юнги протискивает руку между их тесно прижатых тел и ведет вниз, потому что все, на что хватает Чимина, это простонать ему в ухо: - Можно я тебя поцелую? Юнги находит его губы первым. Они целуются и трогают друг друга так долго, что это похоже на вечность в их личной вселенной на двоих. Для Чимина и чувствуется ею, будто в мире нет ничего, кроме губ Юнги, рук Юнги, и нежности, пропитывающей его насквозь до самого сердца. Он ощущает подаренную ласковость словно мягко накрывшее его одеяло, скрывшее от всего мира. Чимин прячется в него, прижимаясь отчаянно, касаясь ненасытно; его эмоций оказывается так невозможно много, что он не знает, отчего мокрым мажет по щекам, от пряного удовольствия, охватившего тело, или того, что он никогда не чувствовал себя настолько любимым и никогда более не почувствует. Юнги, словно слыша его сознание как свое собственное, только прижимает крепче свободной рукой, шепотом рассыпает под ухом милые нежности количеством в бесконечность и с контрастным им жаром доводит до финала. Чимина, такого же мокрого и всклокоченного, приходится ловить - навалившись всем телом, он медленно сползает и только благодаря рукам Юнги безопасно приземляется на кровать. Тот оставляет его, чтобы достать из сумки упаковку влажных салфеток, а вернувшись, видит всю ту же картину: Чимин лежит на одеяле, будто только что упал на него с небес, совершенно измотанный и неподвижный. - Не думал, что мой первый опыт с мужчиной будет настолько успешным, - усмехается Юнги, потому что на вытирание их с Чимином животов уходит почти вся упаковка. - Я тоже, - Чимин слегка улыбается сквозь усталость и даже немного приоткрывает глаза, когда последней салфеткой Юнги проходится по его вспотевшей груди, плечам и шее. - Как себя чувствуешь? - устроившись рядом после выключения телевизора, спрашивает Юнги. Чимин придвигается ближе. - Голова немного кружится, - он поворачивается набок, ложась на чужое плечо, и утыкается носом в шею. - Надо же, как я хорош, может, зря женился? Смех Чимина теплеет у него на ключице и стихает; они молчат так долго, что Юнги кажется, будто Чимин уснул, но перебирать его чуть влажные волосы он не перестает. - Почему ты это сделал? - раздается в тишине. - Ты же знаешь. Чимин молчит снова, так долго, что Юнги постепенно проваливается в сон, но даже сквозь него он чувствует улыбку на коже и тихий шепот: - Я знаю. Утром Юнги просыпается не первым и это удивительно. Чимин, который чаще всего засиживался допоздна, а иногда не спал совсем, думая, что Юнги ничего не знает, мог дрыхнуть до обеда, насколько хватало терпения и голода у старшего. Но сейчас тот открывает глаза и видит лицо Чимина, которое только кажется спящим - он дышит тяжело, морщится почти незаметно и потеет еще больше, чем ночью. Юнги тянется к его лбу инстинктивно, и Чимин приоткрывает глаза. Он вообще спал? - Ты в порядке? - Что-то неважно себя чувствую. - Юнги недоверчиво хмурится, и Чимин пытается улыбнуться, но делает это так неестественно, что только беспокоит сильнее. - Не волнуйся, у меня бывает. Съем что-нибудь сладкое и буду в порядке. Сможешь принести мне таблетки? Юнги приносит ему бутылку воды и маленькую сумочку, заглядывать в которую он избегает максимально - один раз он застал, как Чимин нацеживает горсть из разных упаковок и глотает их разом, запивая небольшим количеством воды. На вопрос, что это за хрень, он невозмутимо ответил "обезболивающее". - Про сладкое ты серьезно? - Ага. - Давай я съезжу до магазина. Он доезжает туда и обратно так быстро, насколько может, чудовищно рискуя тем, что пил вчера и, если его остановят, то у него могут быть большие проблемы, но права и поездка до Кванджу кажутся такими неважными, когда на сердце у Юнги зависла огромная штормовая волна из беспокойства. Обрушивается она на испуганно сжавшуюся мышцу вместе с полетевшими на пол шоколадками, когда Юнги возвращается обратно в комнату - Чимин все еще лежит на кровати, но сжавшись всем телом и что-то бессмысленно болезненно выскуливая сквозь зубы. Юнги, падая перед кроватью на колени, не разбирает ничего, кроме "больно". - Чимин, Чимин, - в панике зовет он, мягко касаясь руки и осматриваясь. Сумка с таблетками валяется на полу закрытой, а кожа Чимина - слишком горячая. - Что с тобой? Что мне сделать? Младший не отвечает, только сжимает руку с такой хваткой, какой у него никогда не было, но Юнги оставляет ее на месте, свободной выстукивая по кнопкам телефона. На линии обещают приехать совсем скоро, но он их уже не слышит, бросается к Чимину весь, бережно убирает волосы, стылым от ужаса голосом спрашивая: - Чимин, ты пил таблетки? Он не отвечает, только поднимает глаза на короткую секунду, за которую Юнги все понимает без слов, - и хочет заорать из чистого эгоизма, потому что, какого черта ты не сказал раньше, Пак Чимин?! - и зажмуривает их снова, скрючиваясь так, что острые уголки позвоночника натягивают кожу. - Мне так больно, Юнги, - впервые подает голос Чимин, и Юнги от его тона словно наглатывается ледяных иголок. - Что мне сделать? - хрипло бормочет он, чувствуя, как остро рвет горло. - Скажи, что мне сделать, я сделаю что угодно. Но Чимин молчит, только скулит куда-то в простынь, пытаясь спрятать лицо, а Юнги свое - на его руке. Скорая едет, кажется, целую вечность, и каждая ее секунда словно отрывает от Юнги по кусочку. Он не знает, что делать, принести воды, молиться или вообще не дышать лишний раз, ужас ожидания и страха за Чимина висит на нем стотонной гирей, душит. Чимин больше не говорит ничего, но его внутренний крик будто звучит у Юнги в голове, и эта боль взвинчивает до состояния разодрать себе грудную клетку и выпустить наружу, лишь бы это хоть немного сделало легче. Врачи заходят через приоткрытую дверь, и он не сразу понимает, что происходит. Он будто в воде, и все вокруг движется с замедленной, как на зажеваной пленке, нелепостью: они что-то делают с Чимином, склонившись над ним так, что его, сжавшегося от боли, за ними не видно, а третий трясет Юнги за руку, пока тот не наводит свой блестящий испуганный взгляд на незнакомое лицо. И только в этот момент все возвращается обратно в дикую, воспаленную реальность на бешеной скорости. - Господин, вы можете нам помочь? - громче обычного говорит врач. Видимо, это не первый раз, когда она задает ему этот вопрос. Юнги растирает лицо и, окончательно придя в себя, объясняет, что знает, и слишком поздно понимает, что знает ничтожно мало. Они никогда не поднимали этот вопрос с Чимином, обсуждая его в общих чертах, и только так, наброском, Юнги объясняется перед врачами, испытывая стыд и злость на себя. Он предполагал, что может случиться нечто подобное, что понадобится помощь, так какого черта он сам обрек себя на эту беспомощность? Врачи уезжают, с сожалением объяснив, что не могут ничего, кроме как вернуть в норму взбесившееся давление, и что им нужна консультация прикрепленного сеульского врача, если они хотят каких-то объяснений. А Юнги хочет только скорее вернуться к Чимину и, едва дождавшись ухода врачей, присаживается рядом с младшим на кровать. Убирает влажную медную челку с глаз, бережно касается виска и, когда ресницы со слабым трепетом приподнимаются, ищет выжатого приступом Чимина в мутной темноте. - Ты как, Чимини? Тот улыбается одними губами на неожиданно нежное имя, закрывает глаза снова и вслепую ищет чужую ладонь. - Ты привез сладенького? - говорит он с тенью смешливости. Юнги не сдерживает вздоха облегчения и утыкается лбом в плечо. Ни о каком Кванджу даже речи не идет, как бы Чимин, к обеду выбравшись из кровати на трясущихся ногах, не говорил, что с ним всё в порядке. В порядке определенно значит то, что ты можешь добраться до машины без помощи, и это точно не про Чимина, которого Юнги сопровождает до сидения. Он еще немного сопротивляется, вздыхает от негодования, бессильно и без особого энтузиазма, но Юнги его дееспособности даже мельком не касается, обставляя, что это он так решил, что они возвращаются в Сеул, и дело вообще не в Чимине. Тот, сворачиваясь в клубочек под пледом на переднем сидении насколько это возможно, засыпает с благодарной улыбкой. Они едут до Сеула медленно, несмотря на то, что Юнги хочется втопить педаль газа в пол и довезти Чимина до больницы как можно скорее, потому что желание дать ему выспаться оказывается сильнее. Парень дремлет, закапываясь под плед до самого носа, причмокивает забавно и немного уютно - и черт возьми, Юнги наконец-то позволяет себе самую малость расслабиться. - Никогда не думал, что в какой-то момент захочу поскорее умереть, - голос раздается в тишине так внезапно, что Юнги даже слегка вздрагивает. Чимин сползает по сидению, так что предзакатное солнце, висящее над лобовым стеклом на пути к горизонту, выхватывает кремовым свечением его фигуру, расслабленное лицо и прикрытые веки. Всматриваясь в бегущую впереди дорогу, Юнги молчит. Он пугается не сказанного, а своей реакции, неожиданно честной и простой. - Никогда не думал, что в какой-то момент захочу, чтобы ты поскорее умер. Чимин смеется тихонько и Юнги, покрепче схватившись за руль, криво улыбается. - Ты удивительный, - говорит Чимин еще тише, но оттого его слова уходят глубже, мягче, вплетаются в тревожно-раненое. Юнги кидает мелкий взгляд в его сторону; Чимин, повернув голову, смотрит на него, солнце поблескивает на кончиках сощуренных ресниц. - Впервые вижу, чтобы человека называли удивительным за то, что он захотел чьей-то смерти, - фыркает Мин. - Ты просто не понимаешь. Тебе не присущ эгоизм. Совсем. - Чимин долго смотрит в ровное, безэмоциональное лицо и, поймав тонкую нитку ясности, улыбается восхищенно. - И ты правда этого не понимаешь, потрясающе. Юнги нервничает. - Чимин, что ты вообще... - Ты когда-нибудь задумывался, отчего люди на самом деле так переживают за своих близких? - Это же очевидно. - Да? А я бы так не сказал. Они за себя боятся, Юнги. - Тот фыркает. - Только подумай. Мы боимся того, что будет с нами, если человека не станет. Мы боимся этой боли, мы боимся страданий, которые придется испытать, когда останемся без дорогого человека. Мы боимся того, как придется учиться жить заново без него, привыкать, забывать. А не того, что человеку придется исчезнуть. Это эгоизм, который присущ всем нам, но ты... Ты видел, как мне было больно, и настоящее сострадание в тебе оказалось сильнее. Ему хочется сказать, что все это чушь собачья, что все, что льется с его губ это так неправильно, такое нельзя говорить, что это все не про него, потому что эгоистичнее него нет никого - надо же, так привязаться к мальчишке, его привязать, как им отдираться друг от друга после такого, мать его, проявления сострадания? Но Юнги сжимает руль и только говорит тихо: - Я очень испугался, Чимин. Очень. - Я знаю, Юнги, - выдыхает Чимин нежно. Плывущее в его голосе тепло касается Юнги внутри бережно, успокаивающе, словно возвращая безмятежность встревоженным ветром цветам у него под сердцем. - Может, я... Может, я вообще хотел этого, чтобы все поскорее закончилось, чтобы мне не пришлось мучиться больше, может, я на самом деле самый большой эгоист из всех. - Тогда бы ты ушел. Нет, ты бы еще в тот день не подошел к моей скамейке во второй раз. Или в третий. У тебя была куча возможностей уйти, но ты остался. Поэтому не называй себя эгоистом. Долгое молчание первым обрывает Юнги. - Я все равно переживаю за тебя. - Я знаю, прости. Я сам виноват, я не должен был к тебе привязываться, но сделал это осознанно, - все-таки признает Чимин. Услышав свою самую беспокойную мысль чужим голосом, Юнги немного затихает. - Прости. - Нет. Раз уж ты так уверен, что я гребаная мать Тереза - играй по моим правилам, - твердо говорит он. - Ты шлешь чувство вины в задницу. И переживания за меня тоже. И вообще, пообещай мне, что оставшееся время проживешь как самый счастливый человек в мире. А я тебе в этом помогу. Чимин улыбается, прокручивая в голове теплое, ласковое, настолько ценное, что он не станет произносить это вслух. "Я уже счастлив". - Это сильно плохо, что мне снова хочется тебя поцеловать? Юнги смеется и оставляет его вопрос без ответа. Но, когда они останавливаются на той же заправке, Юнги, передавая в руки сидящему на капоте Чимину теплую чайную баночку из автомата, наклоняется и целует еще раз.