До самой жизни

Чимин выпадает. Из жизни, из себя - то, что занимает опустевшее в нем место, вынуждает Юнги привыкать заново и искать новые пути подхода. Чимин роняет вещи, спотыкается на ровном месте и забывает по мелочам: ответить на смс, свои перчатки в машине Юнги, купить продуктов, забрать Юнджи из школы и то, что ей нельзя апельсиновое мороженое из-за аллергии. Он теряет вещи и время, иногда по нескольку часов, иногда весь день, Юнги теряет время - физически, напоминая в третий раз, что Рождество через две с половиной недели, а не через месяц. Чимин висит у него на руке, громко смеясь над тем, какой он придурок, и Юнги свою тяжело давшуюся, но искреннюю улыбку прячет в рыжей макушке. Они проводят все свободное время вместе, но чаще всего дома, потому что на долгие прогулки младшего не хватает. Юнги, не подумав, как-то предлагает арендовать инвалидное кресло и получает в лицо - кексом, который Чимин уже обглодал с одного бока. Понимание того, что хрен с ним, с креслом, приходит к Юнги как озарение, пока младший сквозь смех доедает остатки крема, собирая его с чужой щеки пальцем. Им хорошо вместе и оттого совсем плевать на все остальное. В редкие моменты Юнги иррационально начинает казаться, что все будет нормально. Как в этот - Чимин звонит ему после эфира и предлагает приготовить что-нибудь вместе; голос у него звонкий, радостный, жадный до жизни. Юнги так радуется снова слышать того Чимина, до которого не добралась слабость и необходимость пить еще больше таблеток, которые лучше гасят боль, но вместе с этим - его самого, что забирает Юнджи пораньше со школы и появляется на пороге чиминова дома с пакетами еды. Чимин бегает по квартире как упавшее с неба солнце, а за ним броским лучиком носится взрослый, такой же рыжий и славный котенок, которого ему пару дней назад принесла Юнджи, подобрав на улице. Юнги не успел вмешаться, Чимин, конечно же, принял, но стоит девочке скрыться в ванной, чтобы помыть руки, поворачивается к Юнги с пушистым чудом на руках и дрожащим от паники голосом шепчет: - Что я буду с ним делать? - И это первый раз с того страшного момента в отеле, когда Юнги видит в его глазах слезы. - Что я буду с ним делать, когда... Юнги притягивает его к себе безотчетно, и зажатый между их тел кот удивленно пищит. - Я позабочусь о нем, хорошо? - Юнги берет чужое лицо в руки, сжимает крепко и улыбается. - Ты ведь доверишь его мне? - Тебе я доверю что угодно, - наконец-то улыбается в ответ Чимин и судорожно выдыхает собственное беспокойство. Юнджи, как и всегда, когда бывает у Чимина в гостях, помогает ему с готовкой, а Юнги устраивается за столом на своем месте и складывает звездочки вместо Чимина. Выведать, о чем было новое желание, у него так и не получилось - на все вопросы Чимин отвечал таинственной улыбкой и даже под щекоточной пыткой не сдавался. Юнги вспоминает его громкий, звенящий смех, слышит его снова в реальности, пока два важных человека в его жизни пытаются без значительных потерь нарезать ингредиенты для пиццы. И ему так тепло от мысли, что все хорошо, что они могут наслаждаться мгновением простого, искреннего счастья все вместе, что он прикрывает глаза, наполняясь им, чувствуя, как оно накрывает волной спокойствия, хотя бы на короткое мгновение заглушая беспокойства, от которых Юнги не мог избавиться чисто по-человечески, пусть и остальные светлые чувства были в нем гораздо сильнее... Смех обрывается глухим стуком. Юнги открывает глаза, видит опрокинутую на пол доску с нарезанными помидорами, переводит взгляд на Чимина. Что-то остро екает у него в животе при виде напряженного, посеревшего лица, будто перед надвигающимся штормом. - Хм, кажется, у нас были еще помидоры, - невозмутимо говорит Юнджи и лезет в холодильник. - Ого, много помидоров. А я еще говорила папе, что это слишком много, надо же как интересно. Юнги переводит удивленный взгляд на дочь. Но та продолжает спокойно щебетать, пока достает овощи и идет их мыть. - Я помню, как уронила мамин кекс, вот крику было. Меня тогда даже отшлепать хотели, у мамы же какие-то гости были. Интересно, почему взрослых не шлепают? - Как ты себе это представляешь, милая? - включается Юнги, наконец-то поняв, в чем дело. Чимин, словно вырезанный из действительности, опускается и собирает оброненное, идет до мусорки, уходит за тряпкой, возвращается - на Чимина никто не смотрит, Чимина нет, и того, что произошло, не было тоже. Юнги готов расцеловать свою дочь за поразительную чуткость. - Ну не знаю, как вообще взрослых наказывают? - Юнджи берет новую доску, двигает свою маленькую табуретку, и начинает нарезать овощи. - Почему сразу тюрьма? Может, кого-то хватит просто отшлепать? - То есть, в суде надо сначала шлепать, а потом выносить наказание? - Или, может, не шлепать, а наоборот, закрыть в комнате с котиками на часик. Котики всегда делают лучше, правда, оппа? Чимин, севший на соседнюю табуретку, слегка улыбается. - Особенно, если не дерут диван. - Его взгляд светлеет и набирает прежней ласковости, и Юнги еле сдерживает вздох облегчения. Напряжение спадает с него как тяжелое, колючее одеяло. - Он это делает от большой любви! - звонко утверждает девочка, смахивая овощи в тарелку, и поворачиваясь. - Как папа, который запрещает тебе стричь волосы? - хитро спрашивает Чимин. Юнджи показывает ему язык. - Вообще-то, мы договорились, что, когда я пойду в среднюю школу, я запишусь на тхэквондо и смогу подстричься под каре! Чимин переводит удивленный взгляд на Юнги, тот вздыхает. - Сначала она хотела на стрельбу. Пришлось договариваться меньшей кровью, а ты знаешь, как тяжело ее переспорить. Переводя взгляд с одного на вторую, Чимин взрывается смехом. Юнджи и Юнги хитро переглядываются. Уничтожив все-таки приготовленную пиццу, они умещаются втроем - вернее, вчетвером, Моти лежит у Юнги в ногах - на маленьком раскладном диване и смотрят фильм. Юнги прижимает Чимина с одного бока, а Юнджи с другого, и все кажется таким естественным, будто по-другому быть не могло. Юнги хорошо, с Чимином - всегда, но сейчас особенно. Потому что сейчас балансировало на редкой грани спокойствия, когда можно было малодушно смаковать иллюзорное чувство, будто ничего другого не существует. Только они втроем на старом диване, чужие сцепленные руки у него на животе и совместная фотография около телевизора, сделанная около пусанского кафе каким-то прохожим: нелепая, смешная; Чимин как всегда корчит глупые рожицы, а Юнги как будто представляет, что его вообще здесь нет. Единственное, что Чимин оставляет в своей пустой комнате. Юнги хочет тоже - вот так навсегда. Навсегда заканчивается в ту секунду, когда он находит Чимина на полу без сознания. Тот приходит в себя уже при приближении к больнице и, быстро поняв, в чем дело, обрывает: - Вези меня обратно, - требовательность в голосе испуганная. - Нет, - рубит Юнги, выворачивая на парковку знакомой дорогой. - Ничего не случилось, я просто хотел подвинуть диван подальше! - Тебе нельзя этого делать. - А тебе нельзя за меня решать, что мне делать! Ругаются они долго, но очень неохотно; Чимин затихает в приемном покое и не говорит ничего до момента, пока его не уводят в кабинет. Потому что ему, в свою очередь, нельзя удерживать Юнги рядом с собой, тем более не сейчас, когда ему хреново как никогда, и скрывать это от Юнги становится все тяжелее. И Юнги, если бы слышал его мысли, обязательно сказал, что остается рядом по своей воле - ему нормально, правда, нормально, но это не мешает волноваться за Чимина до дрожи. Врач, который выходит из кабинета без Чимина, рассказывает Юнги те детали, которые тому так хотелось раньше. По глупости, конечно же, потому что сейчас Юнги не хочет этого знать совсем. - И с этим вообще ничего нельзя сделать? - задает он еще более глупые вопросы, ответы на которые знает сам. И потому переделывает вопрос: - Нельзя было сделать ничего, когда он только попал к вам? - Мы предлагали операцию, но уже тогда процент успешности балансировал на грани десяти. - А остальные девяносто? - зачем-то спрашивает Юнги едва слышно. - Он был бы недееспособен. Воспоминания мелькают в голове как красивые, живые фотографии: вот Чимин сидит на скамейке в их первую встречу и смотрит вдаль, вот он сжимает в руке бокал с глинтвейном и жарко твердит: "мне все это так важно, ты не представляешь, насколько", а в глазах - понимание всего, принятие в полной своей осознанности, отчаянное желание выжать из этой жизни по максимуму. Жажда, которой Юнги никогда не терзаться. До него, наконец, кажется, доходит. - Что я могу для него сделать сейчас? - Лучшим решением было бы оставить его под более тщательным присмотром. И под присмотром я подразумеваю профессиональный, если вы понимаете. Этими словами объясняется Юнги, когда привозит Чимина к небольшому двухэтажному зданию, скрытому от города в густой парковой зоне. Потому что он понимает, но, кажется, понимает только он - Чимин, заприметив табличку около главного входа, застывает на месте и оборачивается. Впервые в его глазах - боль преданного. - Хоспис? - ядовито цедит он, но голос обламывает хрипом. - Серьезно? - Так будет лучше, Чимин-а, - Юнги пытается успокаивать как можно убедительнее, только уверенность под горящим, гневным взглядом разъедает в пузыри. - Кому лучше? Мне? - младший нервно крутится перед крыльцом, лишь бы не показывать свое лицо, и бессильно опускается на ступеньки, смотрит снизу-вверх с отчаянием в красивых глазах. - Мне лучше - умереть дома, понимаешь? С тяжелым вздохом Юнги садится рядом и притягивает к себе за плечи. - Понимаю. Правда понимаю, я ненавижу больницы не меньше твоего, ты же знаешь, - Чимин утыкается лицом в воротник рубашки и улыбается. Ему хватило один раз застать ругающегося с медсестрой Юнги, который "срать хотел, что они с Пак Чимином не родственники". - Но подумай о Юнджи, - парень в его руках вздрагивает, - и я упоминаю ее не для того, чтобы манипулировать тобой, а потому что знаю, что ты не хочешь, чтобы она тебя увидела. Мы ведь можем прийти вместе и... - О боже нет, - Чимина передергивает, прижимает к чужой груди еще теплее. - Давай сделаем так: ты побудешь здесь какое-то время, но если тебе что-то не понравится, я заберу тебя к себе, хорошо? - мягко произносит Юнги, перебирая пальцами рыжие пряди. - А Юнджи поживет у бабушки. - Я не могу у тебя такое просить, - бурчит Чимин в пуховик. - Ты не просишь, я сам так решил, - Юнги прижимает его покрепче и оглядывает прилегающий дворик. - Потому что я хочу, чтобы ты был в безопасности, раз я не могу постоянно быть с тобой из-за работы. А это место хорошее, я сам выбирал. Здесь как дома, правда, даже животных можно держать, представляешь? - Ты... - смущенно бормочет Чимин, выпятив губы, - привезешь мне Моти? - Прямо сейчас привезу, - Юнги целует его в затылок, - как только мы зайдем, и ты скажешь, нравится тебе здесь или нет. Чимина хватает только на прогулку с экскурсией по первому этажу, чтобы понять, что здесь не может не понравиться, если забыть, что это за место. Потому что всё здесь напоминало о доме, таком, каким его рисуют мечтательные художники и пишут авторы-сказочники, настолько радушном, в каких Чимин никогда не жил. Здесь было тепло, по-домашнему уютно и тоска, неизменно существующая в таких местах, оттенком напоминала светлую ностальгию, будто Чимин приехал в гости к бабушке, у которой не был двадцать лет. Ему выделили комнатку, гораздо уютнее, чем была вся его съемная квартира, и Чимин, сев на кровать, заправленную ворсистым, теплым покрывалом персикового цвета, с улыбкой выдохнул Юнги: - Остаюсь. Дни, летевшие все ближе и ближе к Рождеству, обрели единый ритм: Юнги заканчивал эфир и ехал к Чимину; иногда, когда эфир переносился на вечер, его сменяла Хана, которая после работы заезжала домой, чтобы привезти младшенькому ужин; иногда они гостили у Чимина вдвоем, но Юнги так и не решился сказать жене, что как бы сильно Чимин ни любил ее еду, "я потом доем" не всегда было правдой. Чимин гас, затихал и отдалялся, и Юнги чувствовал это как никогда остро, находясь рядом. Им все еще хорошо было вместе, хотя они почти не разговаривали, купаясь в тишине и легком бормотании телевизора. Чимин складывал звездочки с маниакальным упорством человека, решившего побить собственный рекорд, но Юнги и в этом не прерывал молчания, просто лежал головой чуть ниже его коленей и наблюдал за тем, как Моти лениво цепляет лапой болтающиеся бумажные хвосты. Чимин складывал и складывал, все время, иногда сминая бумагу судорожно сжавшимися пальцами, посмеиваясь от собственной беспомощности, а Юнги никогда ничего не говорил. Только, стоило Чимину уснуть, выронив звездочку из рук, Юнги осторожно поднимал голову, брал чужие руки в свои и прикасался губами к слегка стертым бумагой подушечкам пальцев, замирая надолго. Внутри было тихо, словно что-то подключало дополнительный ресурс сил за них обоих, и Юнги краешком сердца надеялся, что часть этой силы может передать Чимину. Может, в этом и был секрет того, что они превысили обещанный им лимит на много ценных дней вперед - слабый огонек в разрастающейся темноте упрямо тлел, как старый маяк, в надежде держать свет для кораблей, которым это действительно нужно. В один из дней Юнги приводит к Чимину Юнджи по его же инициативе, которую сам не одобряет. Не то чтобы его пугают слова "последний раз", когда младший заявляет, что хочет попрощаться, пока может это сделать без бесконечных провалов в сон и долгих возвращений в реальность. Просто Юнги не знает, как его дочь отреагирует на прощание. А на самом деле, не знает он свою дочь. Разговора их двоих он избегает намеренно, устраиваясь в коридоре на диване, потому что уважает их хрупкую, нежную привязанность друг к другу, а не потому что боится увидеть слезы на лице дочери. Но Юнджи выходит из комнаты через час и, прикрыв за собой дверь, подходит ближе. Юнги выискивает в ее глазах хоть какой-то сигнал к тому, чтобы обнять ее или успокоить или приободрить, но на чужом лице - ровное, честное спокойствие. - Все в порядке? - неуверенно спрашивает он. Девочка поправляет лямки рюкзака и кивает. - Я пойду, мама, наверное, заждалась в машине. Его настолько сбивает с толку ее непоколебимость, что он сам не замечает слетевшего с губ "хорошо, иди", после которого она разворачивается и спокойно идет в сторону выхода. - Милая? - неловко окликает он зачем-то. Девочка поворачивается и забавно приподнимает брови. Что-то неуловимо знакомое было в этом. - Да, пап? Юнги кусает губу. - Хочешь вечером поесть вкусного и посмотреть мультики? - Хочу, - она улыбается, и Юнги уверен, что никогда не видел у нее такой улыбки. Он никогда не видел свою дочь - такой, потому что смотрел в ее глаза, лучистые и уверенные, и больше не видел своей миленькой, смешной дочурки. Юнги видел равного. И не знал, виноват ли Чимин, что сделал ее такой, или он сам, что лишь сейчас наконец-то понял, о чем парень ему говорил. Бесшумным и незамеченным Юнги возвращается обратно и замирает на пороге, просто глядя вперед с улыбкой, сдерживать которую нет ни сил, ни желания - Чимин сидит на подоконнике своей комнатки, будто влетевший в окошко, оживший солнечный зайчик. Бездумно нежит развалившегося на коленях котенка и провожает глазами бегущую по парковке девочку, берет котенка в руки, машет ей лапкой, улыбаясь так ярко, что ей точно видно с первого этажа. Солнце катится по бесснежным улицам Сеула, но Юнги кажется, что это не более, чем обманка, потому что, стоит только Юнги забраться на подоконник, солнце, настоящее и нежнейше-теплое, лезет ему в руки и, не выпуская котенка, прячет улыбку в теплом воротнике. Раздавшийся в три часа ночи звонок по своей внезапной громкости мог сравниться с упавшим посреди комнаты колоколом, будь у Юнги силы, чтобы испугаться. Но он весь день провел у Чимина, до ночи торчал на радио и жалкий час сна вцепился в него коматозными клещами, поэтому страх, равносильный низкому, вибрирующему грохоту пробирает до поджилок, лишь когда он нашаривает телефон и сцеживает имя сквозь сонную пелену. Сна после вспыхнувшей на экране фотки Чимина не остается ни капли. - Чимин? - хрипит Юнги то ли с пробуждения, то ли с испуга. - Что-то случилось? Точно случилось, конечно, почему еще люди могут звонить в три ночи. Чимину плохо, ему больно, за ним не уследили и, черт, это была самая глупая идея оставить его в хосписе - Юнги уже готов услышать жалобный, полный боли стон и умереть на месте... Но в трубке раздается радостный смех и Юнги, чувствуя как спадают с шеи тугие цепи, спокойно опадает обратно на подушку. - Какая глупость - спать в рождественскую ночь! - весело льется с той стороны. Юнги кидает взгляд на Хану, которая из-за той же измождённости не просыпается, но ворочается, потревоженная звуком, - и уходит из комнаты, прихватив сигареты. - Я уже говорил тебе, что я идиот, да? - бурчит он. - Значит, я могу спать дальше? Чимин смеется, весело и ласково, с прежней открытой очарованностью удивительным характером Мин Юнги, и тот позволяет себе расслабленно улыбнуться. - Нееет, - тянет младший и выдыхает задорно: - Приезжай. - Ты с ума сошел? Три часа ночи, Чим. Договорились же завтра подарками обменяться. - А желание под звездой загадать? - Юнги прижимается лбом к прохладной балконной двери и закрывает глаза. Он по голосу знает, как выглядит в такие моменты Чимин: у него глаза щурятся по-шкодливому и улыбка добрая-добрая, почти снисходительная, будто он знает всё, но поделится обязательно. - Рождественской звездой, Юнги! - Звезды в Сеуле, как же... - Приезжай! Юнги тяжело вздыхает - и ведется ведь на тонкий, обманчивый голосок, нашептывающий сердцу тепло, по которому он так скучал, но отринул осознанно. Чимин хохочет, подначивает, упрашивает с нежной детской непосредственностью. Совсем как раньше, будто ничего не изменилось. Одно не изменилось точно: Чимину не нужно просить - Юнги срывается к нему по первому зову. Чимин встречает его на крыльце в накинутом поверх пижамы пуховике. Его улыбка становится первым, что Юнги выцепляет под слабым светом наддверного фонаря, когда выходит из машины. Его улыбка, широкая и счастливая, как пожар по сухим веткам, с губ перекидывается на глаза, тлеет искорками - Юнги безотчетно тянется к теплу, которое греет совсем как раньше, тянет руки, намереваясь пожурить за то, что кое-кому нужно теплее одеваться. Но Чимин прижимает палец к улыбающимся губам, берется за руку и тянет за собой внутрь. Сопротивляться ему Юнги так и не научился, но чувство, охватившее его параличом, совсем не похоже на обычное желание выполнить любой каприз. Юнги шагает в полумрак спящего здания, не сводя с Чимина завороженных глаз, не дышит почти - Чимин улыбается ему через плечо, мягко сжимая пальцы, и крохотные цветные огоньки гирлянд, развешенных под потолком, плавятся поверх силуэта; Чимин живой, настоящий, броский. Чувство ностальгии комом застревает в горле, Юнги до мельчайшего полутона переживает потрясающее чувство свободы, сопровождавшее его рядом с Чимином все то время, когда им еще было позволено так много. Когда много, казалось, было всего: времени, желаний, порыва успеть сделать вместе как можно больше. Юнги отдается этому чувству с четким ощущением границы под ногами, за которой может не оказаться ничего, кроме ложной надежды. Но Чимин - живой, настоящий, полный удивительного цвета и улыбается так искренне, что Юнги верит. Верит ему как всегда. Чимин выводит его во двор, в котором они никогда вместе не были. Слабость Чимина ограничила его передвижения до уровня первого этажа, но вот они двигаются сквозь тихий, спящий сад рука об руку и... Юнги дышит морозным ночным воздухом, словно дышит самой жизнью. Ему давно не было так спокойно и легко. - Я стащил ключи у охранника, - смеется Чимин, утягивая старшего на скамейку в глубине сада. - Ну и бессовестный же ты, - ухмыльнувшись, дразнит Юнги, но на скамейку все-таки садится. - Какая совесть, когда на небе такие звезды! - Младший стреляет озорной улыбкой и внезапно вытаскивает из глубины пуховика свернутый в рулон плед, приговаривая тихонько: - теплый еще... С нескрываемым умилением Юнги наблюдает за тем, как парень копошится рядом, пытаясь ровно натянуть ткань на плечи обоих, - и ужасно хочет сказать, что по-настоящему теплый здесь Чимин, а не плед. Хотя бы чтобы посмотреть, как у Чимина забавно алеет на скулах. Но Чимин поднимает голову и у него действительно красное лицо. Может быть, от холода - Юнги на этой мысли безотчетно притягивает его ближе за талию, чтобы места между ними не осталось вообще, - или все-таки по какой-то другой причине. - Почему ты так на меня смотришь? - не удерживается Юнги. Чимин, прикусив губу, краснеет еще сильнее, но не скрывает этого совсем, улыбается ярче. - Просто очень рад тебя видеть, - выдыхает он и прижимается порывисто, укладывая голову Юнги на плечо; тот не сдерживается, смеется тихонько, жмется виском к чужой макушке. И все-таки смотрит на звезды. Предрассветное небо теряет цвет, линяет в темно-синий, но звезды, усыпав собой все полотно от края до края, сияют с упрямой яркостью, будто утро никогда не наступит. Юнги вспоминает ночи на морском берегу с прежним теплом под боком, но даже там звезды не казались такими яркими как здесь, на окраине Сеула. Юнги, кажется, никогда не видел таких ярких звезд. - Как ты себя чувствуешь? - не может не спросить. Его рука неосознанно находит маленькие пальцы, гладит ласково, и Чимин притирается ближе. - Хорошо, - спокойно выдыхает он, глядя на светлеющее небо между верхушками деревьев, - давно не было так хорошо, - и Юнги сжимает его пальцы чуть крепче. Они почти не разговаривают - нежно прижавшись друг к другу, смотрят на небо, качаясь в космической колыбели, провожают мерцающий свет засыпающих звезд. Чимин под боком Юнги спокойный, умиротворенно расслабленный; заражаясь его безмятежностью, Юнги жмется к чужим волосам щекой и закрывает глаза. Самое ценное чувство, существующее между ними - словно жизнь остановилась ради них двоих. - Вот бы пошел снег, - мечтательно выдыхает Чимин, глядя в небо. - Ты уже загадал желание? - Парочку. - Даже так? И что, не поделишься со мной? Чимин поднимает голову, щурится хитро и по-детски невинно мотает головой. Юнги смеется, просто от того, какой Чимин удивительный и непостижимый, и от его смеха на лице парня вновь расцветает улыбка. Оно близко-близко, красивое, нежное, слегка розоватое от мороза; Юнги сокращает буквально пару сантиметров и с улыбкой целует холодную кожу: щеки, висок, лоб, переносицу. Пушистые ресницы с трепетом опускаются, пряча за собой темные, полные нежности глаза - Юнги целует и их, а следом веки, уголки глаз, скулы. Чимин хихикает тихо и смущенно, и Юнги приходится запоминать его драгоценный смех губами, сцеловывать, согревая. С их последнего поцелуя прошло столько времени, но чувство любви греет сердце с прежней силой. - Ладно, хорошо, - сквозь смех произносит Чимин, отстраняясь, но все еще держась очень близко, - одно желание ты выполнил. - У меня все еще отлично получается их исполнять, - Юнги треплет рыжую макушку, ждет, что Чимин как обычно рассмеется или ткнется ему под ухом холодным носом, с нескрываемой привязанностью, но парень все еще смотрит в глаза, и в его лице столько спокойствия, столько благодарности, столько знания, только ему доступного. У Юнги отчего-то трепетно сжимает между ребер. - Я счастлив, - признается Чимин. Он тянется, на секунду прижавшись лбом и закрыв глаза, шепчет со вскрытой наголо, жаркой искренностью, - я так счастлив, Юнги. Он снова приникает к его плечу, прячет губы под теплый кокон укрывающего их пледа. - Мы давно не встречали рассветы. Юнги поднимает голову и видит, как свет нового дня топит нависшую над городом темноту, с ласковой осторожностью меняет под себя - с надеждой, обещанием лучшего, намерением отдать себя целиком. Точно как Чимин, ворвавшись в жизнь Юнги с их первым рассветом. - Мы приедем завтра с подарками. Чимин кивает, обтираясь об его плечо виском. - Посиди со мной еще немного? Вместо ответа Юнги, сжимая его ладонь, переплетает пальцы. Со светлеющего неба медленно сыплется мелкий рождественский снег. Юнги просыпает все три будильника, и с его пробуждением квартиру накрывает хаос. Следующий час в ожидании Ханы, которая повезла Юнджи к матери, он носится по комнатам, собирая и перепроверяя все: сменную одежду, угощение, подарочные пушистые носки с оленями для Чимина, ищет для них упаковку, но дома как назло ничего не находится. Хана влетает в квартиру в пик его раздражения. - Почему ты так долго? - бурчит он, чуть не перепутав ботинки, пока пытается в них залезть как можно быстрее. - Ты в окно смотрел? - ворчит Хана в ответ. Юнги поднимает глаза и видит, что она вся усыпана снегом. Фыркает сам себе под нос, тянется к ней, улыбаясь, снимая снежинки с темной челки. - Как снеговик, - нежно подначивает он. Хана сдается с взаимной улыбкой. - Поехали скорее. Скорее не получается - снег засыпает Сеул огромными хлопьями. Юнги уверен, что снежинки точно с его ладонь, но проверять не лезет, хотя машина застревает в пробках почти без движения. - Красиво-то как, - вздыхает Хана, завороженно глядя в окно. Юнги наблюдает за внезапным сказочным снегопадом с тем же восхищением; раздражение царапает на подкорке - они страшно опаздывают, он ведь обещал приехать с утра, - но без особой прыти. Кажется, ему очень не хватало рождественского волшебства. С парковки они несутся как оголтелые - снег облепляет волосы, лицо, мокрым тяжелеет на ресницах. Хана несется в комнату к медсестрам, чтобы занести им подарочки, купленные из чистой признательности, а Юнги несется сразу на второй этаж. Чимин никогда не ругается за опоздания, потому что сам постоянно опаздывает, но Юнги стыдно опоздать в такой день. В комнате Чимина не оказывается. Кровать идеально заправлена, Моти спокойно сопит на покрывале. Неужели ушел на кухню? Конечно, так долго ждать еды - любой не выдержит. Юнги на всякий случай стучит в туалет, но и там пусто. Руки почему-то дрожат. В туалете нет никаких принадлежностей. Уборку они затеяли, что ли? Юнги возвращается в комнату, неосознанно осматриваясь. В комнате нет вещей Чимина. Внутри поднимается тяжелая волна кислого, душного страха. Он дергает дверь, чтобы сходить на общую кухню, узнать, что происходит, куда забрали вещи, Моти же здесь... Но за дверью - Хана, и слезы текут по ее щекам ручьем. Юнги знает, что происходит. Он знал, когда только зашел. Почувствовал, тонко, на уровне энергии, словно не хватает чего-то важного, чего-то, что присутствовало в его жизни естественно, как вода и воздух, чье отсутствие невозможно было не заметить, но легко - отринуть ради чувства стабильной безопасности. Юнги отступает обратно в комнату с чувством, будто у него забрали всё. Он подходит к кровати, чешет за ушами дремлющего кота, водит отсутствующим взглядом по его рыжей шерстке, покрывалу... - Юнги... ...тумбочке, вазе с цветами, которые он привез только вчера утром, перевязанному ленточкой кошельку. Юнги берет его в руки узнавая в нем кошелек Чимина, темный, маленький, который всегда идеально помещается в его крохотных ладошках. Развязывает ленточку; внутри кошелек совершенно пустой, пустота эта сливается в тональности с пустотой сердечной. Юнги машинально проверяет карманы, сам не знает, зачем, просто нужно что-то делать - но кошелек пустой. До тех пор, пока Юнги не открывает боковой кармашек, и ему на руку не выпадает золотистая звездочка. Которую Чимин, видимо, хочет подарить вместе с кошельком. Хотел подарить. Юнги сжимает золотинку в кулаке и медленно оседает на кровать. Он чувствует чужое присутствие совсем близко, тянет руки безотчетно, отчаянно, обнимает за талию, так и не разжав пальцы, не найдя сил, и утыкается лицом в мягкий свитер на животе Ханы. - Я не знаю, что делать, - хрипит он сухим, спазмированным горлом. Свитер Ханы под его лицом почему-то насквозь мокрый. - Я не знаю, что делать без него. Он научил меня всему, а что без него делать - не сказал. Он... Хана нежно гладит его по волосам влажными пальцами, и Юнги, сжимая ее в своих руках, содрогается в рыданиях. Но она гладит и гладит его волосы, трясущиеся плечи, сгорбленную спину. - Ему так будет лучше, - ее голос дрожит, но льется нежностью, - ты же знаешь. - Я знаю, - выдавливает он, или ему просто так кажется, потому что внутри его разрывает так сильно, что он не слышит собственного голоса. Он знает, он знает, но он такой эгоист, Чимин так ошибался... - Мы взяли у него больше, чем могли. Четыре месяца вместо обещанных трех, Юнги знает, Юнги считал, он все знает... - Боже, как он будет тебя дразнить, когда увидит, что ты плачешь, - смех Ханы, сдавленный от слез, но искренний, знакомый интонациями - Чимин дразнил его точно так же, когда хотел подбодрить. Чимин всегда хотел для него самого лучшего. Юнги наспех вытирает слезы рукавом, снимает руки жены с головы, целует их порывисто, прижимается к ним щеками. - Он ведь счастлив, правда? - голос Чимина, еще свежий в воспоминаниях, вторит ему вслед, но сливается с тихим, успокаивающим голосом Ханы: - Он счастлив, я уверена. Рыжий, пушистый кот, словно подслушав их диалог, лезет к Юнги на колени, трется об него с невиданной раньше нежностью, и Юнги ласково, осторожно, словно боясь навредить самому живому из воспоминаний о Чимине, берет его на руки, обнимая. Смотрит в окно на летящие хлопья снега, ищет светлого мальчишку где-то там, наверху, но небо прячется в серой, дымчатой вате. Юнги закрывает глаза. "Если ты там, будь счастлив так долго, сколько понадобится, чтобы нам встретиться снова". Солнечный луч, упрямо проникая сквозь облака, теплом щекочет ресницы Юнги. В Сеул в первый раз за много-много лет приходит солнечное, снежное Рождество.