Три года счастья. Так мало.

She said her daddy was an alcoholic Она сказала, что её отец был алкоголиком And her mother was an animal А её мать - животным во плоти Now she's living like a rolling stone Теперь она живёт, как перекати-поле She said that the law will never take her alive Она сказала, что закон никогда не возьмёт её живьём If you take her home Если они вернут её домой Hurts - Rolling stone.

Элайджа Майклсон был готов абсолютно ко всему, даже к смерти. Сейчас он ступает по тротуару и дорогу ему освещают фонари и вывески витрин. Он ведь был готов сам умереть, только бы его семья была счастлива. Элайджа Майклсон тот, кто привык жертвовать всем рада семьи, но может, пора отпустить? Он не знает, где искать ее и поэтому просто слушает свое сердцебиение. Он просто слушает и медленно шагает. *** В маленькой квартире студии, пропитанной кофе и алкоголем царила тишина. У нее кружится голова, она пьяна и даже не осознает, как оказалась здесь. Закутавшись в мягкий бежевый плед, уставшая Кетрин лежала на медленно вздымающейся грудь Элайджи. На экране телевизора сменивались кадры, а Кетрин словно растворялись в душевной атмосфере всего происходящего. В его объятьях она забывает о выпитом алкоголе, ночь, которую она провела мерзнув на улице, допивая алкоголь. Единственной версией почему Элайджа нашел ее — судьба и то, что сердце чувствует и знает лучше нас самих. Может это то, что знают только они. Все ведь так просто и сложно одновременно. Может они заботятся друг о друге. Почему в жизни так сложно быть собой? Кетрин мысленно сравнивает себя с ночной бабочкой, не героиней фильма « Красотка». История Вивьен закончилась тем, что в ее жизни появился спаситель, она встретила свою любовь. Вся эта ситуация нелепая, но Кетрин Пирс всегда останется Кетрин Пирс. Она ведь мечтала, что встретит свою любовь при свете фонарей, закроет глаза и поймет, что слышит, как бьется ее сердце и будет надеется, что это никогда не закончится. Это ведь восхитительно, когда любовь одерживает победу и фейерверки не заканчиваются. Не в ее истории. Истории, в которой она потерялась среди игр без правил, идя по головам гордо поднимая голову с идеальной укладкой и маникюром. Кетрин Пирс играла роль записывает в свой личный внутренний дневник фразу «Мы похожи с тобой Элайджа Майклсон ибо у тебя тоже черное сердце. Мы похожи с этой черной кошкой. Мы обе бедные, безымянные, но гордые и всегда готовый выпустить когти и защищаться». Кареглазая девушка медленно поднимает усталые, опухшие глаза. Забравшись на холодный подоконник, Пирс не спеша отворила форточку ведь ей нужен воздух. Алкоголь для нее, как метод и способ прийти в себя. Свежий и немного прохладный воздух окутал хрупкое тело и почему — то прикрыв глаза Пирс вспоминает, как в двадцатом столетии сидела на балконе своей лондонской квартиры и смотрела на этот город во тьме. Тогда ей казалось, что весь мир у нее ног. Тогда она смотрела на Лондон во тьме. Тогда она была полна надежд и просила Бога, чтобы она смогла найти путь к себе. Не вышло тогда. Не выйдет и сейчас, ведь единственные цепи, которые связывали ее с Катериной — дочь и Элвйджа. Дрожащими руками, аккуратно Элайджа берет ее руки в свои и ему кажется, что она восхитительна в этот солнечным свете. Тьма портит любого. Тьма испортила и ее. Ей кажется, что едкий прикус сигарет распространяется по организму вместе с приторным вишневый вкус ее стойкой помады для губ. Время невозможно вернуть назад. Вчера она лечилась алкоголем и в голове роится сотни мыслей, а спину обжигает холодная стена. Она ухмыляется, с неким пафосом смотрит на Майклсона, который смотрит на нее с сожаление, ведь для него она была сейчас похожа на маленького беззащитного черного котенка, а не на гордую черную кошку. Он подхватывает ее на руки, относит на диван и кутает в плед и та буквально сворачивается в калачик, пытаясь бороться с наступившей сонливостью и сухостью во рту. Для обоих последние пару дней выдались тяжелыми: она переживала за него, Элайджа узнал о том, что у него есть семья, о которой он забыл. К тому же, его возлюбленная стала причиной смерти Хейли и все это давит на его разум. Моральная усталость была намного сильнее, чем физическая, и давила на кости и сознание с огромной силой. Элайджу бросало в нервную дрожь от мысли, что ему нужно идти на похороны Хейли, говорить речь или утешать других, когда сам он ходит по тонкой ниточке, которая в любой момент может оборваться, а Кетрин морщилась от недовольного взгляда первородного надоевшего омлета по утрам, который он каким-то чудом успел приготовить для нее. — Поехали в куда-нибудь Элайджа? — внезапно спросила Пирс. — Повтори, — сощурившись сказал тот. — Поехали отсюда, Элайджа? Мы же хорошо жили во Франции и были счастливы— спросила брюнетка. — Поехали туда, где свободно. Там не нужен будильник, мы сможем нежиться до утра в кровати и не спеша пить кофе, ты будешь опять играть в каком-нибудь баре. А еще мы сможем читать в тишине и блуждать уличками городков. Майклсон ухмыляется и задумчиво чешет затылок, опускаясь на диван. — Катерина — устало шепчет он, — Мы жили во лживой сказке. Тебе нужен отдых, а мне уходить. Это была не жизнь. Взгляд Пирс заметно тускнеет. Тускнеет тот самый огонек, который она всегда разжигала в нем. Для себя в голове она решила, что будет бороться до конца. Для себя в голове он решил, что что сейчас не время бороться за любовь. Может завтра расставит все на свои места. Элайджа встает, смотрит на нее и тихо открывает деревянную дверь в комнату и, затаив дыхание, ждет чего-то. На столике около дивана стоит тарелка с омлетом и чашка кофе. На полу стоит полупустой стакан с водой, которой он поил ее прошлой ночью. Прежняя тусовщица и невероятная стерва Пирс просто выдохлась, словно карандаш, который может просто закончится, а еще его можно просто сломать. Она сломалась. Она аккуратно поправляет плед и, рассматривает его ловля себя на мысли, что может больше никогда не увидеть его. Пирс с трудом размыкает веки, пытаясь пробудиться от некого подобия сна. — Что происходит, Элайджа? — Мне нужно идти. Я нужен своей семье. — Просто… Просто доверься мне… Она просит довериться и он ведь должен так поступить — довериться любимой женщине во имя любви и их будущего. Он должен довериться ей, ведь впервые она просит. Любовь причиняет боль всем нам, и каждый несет свой крест. Каждый будет нести свой крест. Но чтобы понять друг друга, им нужно разделить заботы, боль и любовь на двоих. Во имя любви. Во имя понимания. Элайджа слегка напрягает мышцы лица, а Кетрин недовольно поджимает пухлые губы — она ненавидит, когда ее слова оставляют без ответа. Она стерва, привыкшая получать ответы на все вопросы. — Катерина, — шипит тот, на что вампирша лишь довольно улыбается, встаёт с дивана и, подойдя в притык к нему, злится. Они ощущают нервность в воздухе и поэтому сдаются, обижено отводя глаза в сторону. — Мы едем, Элайджа. Он сменит гнев на милость или просто разорвет ее. Неужели правду говорят, что ради любви способны на любые безумства. Он злится и забавно морщится на переносице, что ей хочется засмеяться. Он понимает, что она любит и одна не сможет больше тянуть этот крест. Возлюбленные все должны делить на двоих. Он молчит, даже пытается улыбнуться и целует её в лоб: Элайджа где-то слышал, что это мило, а вот внутри Кетрин все переворачивается ибо перед глазами то самое прощание. Поцелуй в лоб к прощанию. Она не верит и зарывается носом в груди, прижимается всем телом к нему и не желает отпускать. Ей нужно, чтобы он доверился ей. Он отпускает, а та задумчиво топчется на месте и пытается найти хоть каплю надежды в его глазах, в то время как он просто собирается уходить и это покалывающее чувство внутри. Никак стерве вновь разбивают сердце.Кто-то из поэтов даже, что так ощущается свобода. Свобода от всего. Свобода даже от самого себя. Он уходит, а она после будет танцевать под какой-то трек и заваривает зелёный чай с мятой, пока тот идя по кварталу сдерживает слезы и готов упасть на колени прямом здесь и сейчас. Упасть и орать во весь голос, что больше не может нести на себе этот крест любви. Орать вспоминая ее лицо, глаза полные слез и последние слова, прежде, чем он захлопнул за собой дверь. — Мы свободны, Элайджа? — Мы счастливы, Катерина? Когда — то они были счастливы и свободны, потому что доверяли друг другу. Но, может завтра все расставит на свои места и они будет счастливы вместе. Не сегодня, но завтра. Хоуп Майклсон заслуживает счастья, но не сегодня. Сегодня на ее глазах слезы и облачена она в черное. Сегодня она не станет извиняться за все, что сделала или сделает. Сегодня, если посмотреть в ее глаза, то можно увидеть только пустоту. Пустые и безжизненные глаза. Хоуп Майклсон увидела смерть. Хоуп Майклсон впервые столкнулась со смертью. Хоуп Майклсон клалась, что живой ее не возьмут, если попытаются вернуть домой. Ей только казалось, что она сильная. Хоуп Майклсон ощущает всю тяжесть мира. Не секрет, что за плечами самого Клауса Майклсона слишком много грехов и тысячу лет он несет на своих плечах этот крест. Клаус Майклсон явно не причисляет себя к числу героев, потому что он не герой, а создание природы и магии. Клаус Майклсон и не человек вовсе, а монстр, гибрид от упоминании имени которого все дрожали. И, быть может, ещё бесконтрольное вседозволенность, статус и деньги, подвели его именно к этой черте — безжалостный убийца и названный король Нового Орлеан. А на языке так и ощущался привкус крепкого алкоголя наравне с ощущением опасности и беззакония, и того, что его дочь раз и навсегда может сравнять с землей этого город. Его любимый город. Он кожей ощущает то, как от Нового Орлеана остались Время остановилось. Сердце забилось чаще. Как ему сказать, что он чувствует? У него ведь одна душа с Хоуп. Они отец и дочь и эта связь сильнее других в это мире. Эта любовь выше любой другой. Это невозможно описать, но он чувствует. Клаус смотрит в наполненные слезами глаза дочери, ощущает покалывание на кончиках пальцах и понимает, что живой Хоуп не возьмут, если попытаются остановить или вернуть домой. Клаус единственный, кто понимает это и то, что столько лет его дочь жила, как перекати — поле. Клаус Майклсон знает, каково это жить, как перекати- поле, быть лишенным счастья, любви, понимания близких и строить вокруг себя стену одиночества, которую не так легко разрушить. Клаус на себе ощутил все то, что сейчас ощущает его дочь и возможно он единственный, кто понимает ее и может вернуть домой, доказать, что иногда лучше жить, как перекати — поле. Он ведь плохой и свободный и гордый волк — одиночка всё же. Свободный в своём желании управлять всем миром. В жизни Хоуп Майклсон не было ощущения свободы никогда. Она росла без отца, а мать превращалась в животное, когда дело касалось безопасности ее любимой дочери. Хоуп жила словно в золотой клетки, без возможности быть той, кем она являлась на самом деле. Она была лишь проклятием для ведьм и болевой точкой Майклсонов. Разве может быть Хоуп такой жестокой? Разве может она так коварно вырывать сердца и не извиняться? Никто не знал, что творится внутри Хоуп Майклсон. Внутри у нее расцвели черные розы. Его замысел никому не ясен, ведь Клаус стоит на месте и просто смотрит в глаза дочери пропитанные страхом, болью, а от него несет металлическим запахом крови и алкоголя, ведь не просто Хоуп было признать, что ее отец алкоголик. Хоуп оказалась ведь в совсем новом мире, где нет матери и жить теперь ей придется без крыльев. Вот только никто не сказал Хоуп тогда, что, назвавшись самой сильной ведьмой в мире и позволив усадить себя на трон. Пленница своих страхов. Пленница гордыни. Впрочем, пленницей она была и сейчас. И взглядом голубых глаз сейчас скользит по него и Клаус пытается убедить ее, что она — его дочь, величайшая и сильнейшая ведьма на этой плане истинная воительница, с грустью осознавая, что убедить ее ему не удастся, а ей можно только сопротивляться. Её участь — быть вечно за крепкими стенами и железными воротами этого особняка, пока она сама же не поймет, что больше не может так жить и не разрушит эту стену, прекратит извиняться за все страдания и боль, ложь и то, что живет, как перекати — поле. Все собравшиеся люди были ещё более странными, чем сама Хоуп от крика которой разбились все стеклянные окна в особняке. Говорили о похоронах и времени, употребляя столько разных незнакомых ей слов, о чем-то рьяно споря и бросая на неё косой взгляд порой. Дочь самого Клауса Майклсона на коленях. Клаусу нужно было проникнуть в разум Деклана, который просто не мог сдвинуться с места, мокрые глаза, от слез. Бред ведь, что мужчины не плачут. Плачут, если дело касается любви и тех, кто им дорого, когда теряют. И Клаус не хотел оставлять перепуганного Деклана одного с лекарствами, ведь знает, что когда наступит ночь, тот будет плакать и медленно сходить с ума от потери той, которой отдал свое сердце рядом никого не будет и поэтому Клаус решив проявить к нему милосердие, если внушение можно назвать милосердием. — Ты забудешь Хейли Маршалл и все, что связывало тебя с ней, собери свои вещи, продай кафе и уезжай из Нового Орлеана и никогда не возвращайся.Уходи! — прорычал вдруг он, словив его взгляд и вновь посмотрел в глаза. И ему остается только уйти в забытье и одиночество. И ему остается уйти задев плечом странного мужчину в костюме, который кажется был больше похож на статую. И лишь один Элайджа остался в стороне, расположившись вальяжно в углу комнаты и просто прижавшись к стене. А что может испытывать тот, кто всегда скрывал эмоции и внутреннего зверя. Глубины разума не возможно познать и понять. Элайджи лучше бы уйти, упасть на колени, орать во весь голос выплескивая свою эмоцию, но на его лице нет слез и вздрогнул ни один мускул. Элайджа Майклсон принял решение вновь остаться с лекарствами, которые растворят его боль и заставят забыть обо всем. Такой Элайджа явно бы испугал её, малютку Хоуп, встреть она его восемь лет назад, если бы открыла ту самую красную дверь. Слишком грозный, поистине угрюмый и устрашающий, вызывающий всё же любопытство и отвращение, потому что монстров из себя они сделали сами. И Элайджи хотелось бы сказать в этот миг, что ему плевать на ту, кого считают самой красивой и хитрой женщиной на этой планете. Она свела в могилу столько мужчин. За тысячу лет Майклсон видел женщин и красивее, и добрее и с открытым сердцем и прекрасной душей. Взять, к примеру, его первую любовь темноволосую Татью или, или волчицу Хейли, в которую он так влюблён. Влюблён в ее хищные черты и сильный дух. Хейли ведь одинокая и гордая волчица.Но во всех его женщинах не было той хрупкости, стойкости, решимости и стервозности, что источала эта Кетрин каждым сантиметром своей фигурки окутанной черной тканью, ведь для Пирс этот цвет никогда не был цветом траура и печали. Даже взгляд карих глаз был таким серьезным и печальным, задумчивым, попадал всегда прямо в сердце, но иногда ласковым и умиротворяющим, но таким обречённым? Это определённо была обречённость, которую он видел порой в глазах и других людей, даже своего брата, но Кетрин старалась не замечать и не извиняться. Не ее проблемы. Ей нет дела до других и она не мозгоправ. Элайджа мог видеть в её глазах, что ей всё это не нравится и она не выносит одиночества. Он всегда благодарил её за обаяние или благодарил за ночь, заключал в свои объятья, но она не отпустит его просто так, ведь перед его глазами картина прекрасной Джульеты, на коленях, в храме Вероны. Почему-то после возвращений воспоминаний именно этот образ не покидает его разум. Она здесь, в его разуме и не собирается покидать его. — Что это? — Форбс указала осторожно пальчиком на обгорелое тело Хейли. — Хейли, — прорычал в ответ Клаус, поморщившись в ответ на жест блондинки. Явно Керолайн не привыкла, что так реагируют на смерть. Привыкла, хлопать своими ресницами и читать нотации. Пусть Клаус и готов был признать, что она весьма красива и горяча. Белокурая воительница и спасительница душ отчего-то замявшись и тут же стушевавшись перед тяжёлым взглядом Клаусом, совсем не зная, как реагировать на все это и эмоциональное состояние Хоуп. Ведь если говорить об эмоциональном состоянии Хоуп, то сейчас она легко может выйти на сцену и разломать микрофонную стойку, как обычно делают исполнители на концертах или фестивалях. Еще можно стучать барабанными палочками выплескивая всю свою боль и не бояться, что такую игру не оценят. Хоуп бы это определенно помогло и в первую очередь психологически. Клаус в ответ на то, что появившеяся Надя увела Керолайн, лишь нахмурился на мгновение чуть сильнее, пытаясь всё осмыслить, а затем отбросила поспешно эти мысли, понимая, что Хоуп сейчас самое важное. — А ты? — поинтересовалась Фрея спеша подойти к племяннице, но та только сжала руку в кулак и Фрея упала к ее ногам. — Я Майклсон и это часть моей жизни, — очередной смешок сорвался с ее губ, и она чуть тряхнул ногами, дрожащей рукой указывала на тело матери. Почему все происходит, ведь Хоуп не хотела навредить своей тети и Фрея это понимает, поэтому уходит из комнаты, как только у нее появляется момент, ведь Клаус берет все внимание дочери на себя. И почему его дочь напоминает ему сейчас его злейшего врага – Кетрин Пирс. Кетрин никогда не позволяла до этого мужчинам за неё решать, до того, ведь она сильная и уверенная стерва. Но, как оказалось, не всегда и даже она выражает эмоции и может быть умной, ласковой, податливой черной кошкой, которая вьется у ног хозяина. В этом Клаус убедился в истории с Элайджей. Любовь может проникнуть даже в черное сердце. — Нет! — Хоуп фыркнула, покачав напряжённо головой из стороны в сторону. — Я рядом, — выдержав небольшую паузу, тонко ощущая смену проговорил Майклсон пытаясь прижать к себе дочь. От размышлений её оторвал вдруг оклик Ребекки, говорящей, что лучше бы ему доверить Хоуп ее и вернуть ее домой. Никогда. Никогда Клаус не позволит никому утешать свою дочь. Клаус только махает головой сестре, а та переводит взгляд на стоящего рядом с ней мужчину, она кивнула и осознала, что лучше ей уйти вместе с Марселем. А что касается Хоуп, у которой отрезали крылья, что ж, надежда семьи, надежда найти своё место, обрести собственную семью, что сделает её воительницей и опасностью для ведьм, и стать свободной от оков проклятия этой семьи и врагов, которые разжигают только войну и желают стереть с лица Земли всю ее семью. — Папочка рядом. Он хочет для тебя только лучшего и ты не живешь, как перекати — поле, Хоуп. У тебя есть отец. У тебя есть семья. Ты никогда не будешь одна. Перекаты его рыка после тихого хрипа, руки оказавшейся привычно хрупкой и тонкой талии, и кажется звуки рыданий затихают, от которых принцесса содрогается всем телом, как и в первый раз, когда он взял ее на руки и Хоуп выглядя такой беззащитной, а он самым одиноким на всем этом свете, не говоря уже о мрачном королевстве, где царствует волк, бросивший к ногам своей дочери все, включая золотую корону, только бы его надежда всегда была с ним и его семьей. Без надежды ведь нельзя жить. — Папочка заботится о тебе и всегда будет рядом. Теперь навечно… Вторит он Хоуп, уже на ухо, гладя ее по волосам. Лишь он всегда оберегал ее. Лишь он заботился о ней с момента ее рождения. Лишь он достоин ее любви… Лишь он понимает ее… Лишь только он не знает, что именно так и рождаются черные, одинокие сердца. И с этого момента она убьет любого, кто попытается свести ее в могилу. С этого момента у нее черное сердце.