Осколки мнемокристаллов

Линхан пришлось научиться скрываться. Как, ступая через иссохшие корни, она поднимала остатки подола некогда красивого платья, так, скрываясь от миллионов зергов, заполонивших поверхность некогда цветущей родины, она подбирала свою ауру, некогда сверкавшую чистым огоньком в созвездии великого единства. Сейчас полотно Кхалы казалось столь же истрепавшимся и изодранным, как ткани её одежд, а её мысли перестали звучать где-то, кроме её сознания, и их порядок был безнадёжно разрушен. Она не знала, зачем продолжала прятаться и хвататься за жизнь. Очевидно, сделав Перворожденных совершенными, боги всё же оставили им инстинкт самосохранения, толкая даже самых слабых из них бороться до конца. Или же дело было не в инстинкте, а в том, что Линхан была слишком слаба, чтобы просто убить себя, как поступили многие. Слишком многие. Её семья отказалась оставить Айюр. Наставник и старший брат после долгой молчаливой медитации пронзили свои сердца ритуальными кинжалами. Она должна была последовать их примеру, но её рука дрогнула и оружие упало на пол. И долго ещё она сидела, поражённая, созерцая то, как вместе с водопадом крови сияние жизни покидает последних, кому она могла доверять во всей вселенной, которую, казалось, окончательно покинул здравый смысл. Они гордо стояли на коленях, до последнего повторяя что-то о чести и достоинстве служителей света. Они безвольно упали в неестественных позах лицами в тёмно-синюю лужу, растёкшуюся до её коленей. Лужа пахла металлом. Линхан сбежала, закрыв разум от голосов, попытавшихся окликнуть её. Смерть пугала её слишком сильно, но её жизнь — то, что осталось от её жизни — не имела больше никакого смысла. Те немногие, что остались в живых после настигшей планету катастрофы, либо покинули Айюр, доверившись падшим, либо остались и приняли смерть вместе с родным миром. Всё, чего достигла цивилизация Перворожденных за тысячи циклов, превращалось в руины, которые зарастали не джунглями, но ветвившимися прямо из растёкшейся по земле слизи щупальцами. Омерзительная серо-лиловая плесень заменила некогда приятную ногам землю и пожрала всё живое. Но некоторые виды растений и животных оказались способны пережить нашествие зергов и теперь менялись, пытаясь приспособиться. Линхан и сама чувствовала себя диким животным, которым двигали лишь страх быть разорванным на части другими хищниками, и голод, заставлявший тянуться к свету, подвергая себя опасности быть обнаруженным. Привыкшая считать себя слабой, она вдруг нашла, что в ней было достаточно сил, чтобы убить небольшого зерга голыми руками. Остроты выросших до считавшейся неприличным для её касты длины когтей оказалось достаточно, чтобы вспороть брюхо гидралиску, случайно столкнувшемуся с ней. Силы рук, окрепших за время её скитаний, оказалось достаточно, чтобы разбить о камни панцирь зерглинга и вырвать его передние лапы. Вид их крови, её запах, осевший на ладонях, взбудоражили ещё один инстинкт, отчего-то оставленный богами в геноме совершенства формы, очевидно когда-то бывший основой их выживания. Сейчас у проснувшейся в Линхан жажды крови не было логических оснований, но каждый раз с упоением разрывая на куски очередного зерга, осмелившегося отбиться от утратившей единый контроль Сверхразума стаи, она чувствовала, как её сломленный разум, почти лишившийся мыслей, заполнял прохладный покой. Её не так волновала природа того, что происходило в ней, как неожиданный жар в крови, побудивший перестать скрываться. Жертва, потерявшая счёт дням, которые она убегала от рыскавших по Айюру тварей, осознала себя хищником, единственным смыслом существования которого стало созерцание смерти других живых существ. Но эти убийства не имели ничего общего с теми, что совершали воины, защищавшие родной мир. Прошло несколько лун, возможно, даже полный цикл, прежде чем Линхан снова увидела другого протосса. Тот был совсем ещё подростком, на пару десятков циклов моложе её, и свисавшие с его бёдер обрывки ткани уже нельзя было назвать одеждой. Его аура была раздражающе яркой и заметной, как и серебристо-белая кожа, слишком чистая для того, кто прятался в поредевшем лесу, и двигался он шумно и неуклюже. Сама Линхан, казалось, была идеально сконструирована для охоты в джунглях — тёмно-серая полосатая чешуя, жёлтые глаза, которые можно было принять за блики солнца на листьях, и тонкие, но ловкие конечности, способные совершить молниеносный бросок и нанести смертельный удар намеченной жертве. Она теребила когтями подсохший крип, выжидая, чтобы он повернулся спиной, и, даже будучи всего в паре метров, он не смог ощутить её присутствия. Она медлила — остатки разума, ещё помнившие обрывки того, чем она когда-то была, говорили, что ни один Перворожденный не должен был поднимать руки на своего брата. Но тут же в её памяти встало противоречие — её народ воевал сам с собой, вместо того чтобы спасать собственный мир от зергов, поправ многовековые заповеди. Короткая вспышка осознанности угасла, и расслабившиеся было мышцы вновь сократились, выбрасывая Линхан из укрытия. Жертва обернулась на шорох до того, как она успела приземлиться, и выставила перед собой короткое самодельное копьё, поразившее нападавшую на лету. Вес её тела вызвал отдачу, и юный протосс выпустил импровизированное оружие из руки и отскочил назад. Его аура медленно наполнялась осознанием и ужасом содеянного. Линхан упала на колени и провела рукой по нанесённой ей ране — копьё скользнуло по грудине и пропороло шею, разорвав сосуды, питавшие мозг. Запах собственной крови, фонтанировавшей светящимися брызгами, заставил разум вновь проясниться на пороге гибели. — Я думал, что ты зерг! Только... только не умирай, прошу тебя! — долетели до неё слова того, кого она сама секунду назад готова была с упоением разорвать и разломать на куски. Его дрожащая рука легла ей на шею, пытаясь пережать повреждённые артерии. Линхан с лёгкостью заставила его отнять руку. — Что... что же ты делаешь? — Спасибо... — стало последней мыслью на поверхности угасающего сознания. Закрыв глаза, Линхан отпустила контроль над телом, и за миг до смерти ей показалось, что её поймали ласковые руки брата.