Осколки мнемокристаллов

Сны воина тени всегда одиноки. Под его веками вечно тлеет холодный огонь пустоты, а видения, дарованные сознанием, ускользают, как туман. В видениях тёмного прелата навеки застыли отблески искривляющего клинка, прорезающего беззащитную плоть матриарха, подставившуюся так доверчиво. — Посмотри на звёзды. Многие из них уже давно погасли. Ты сам видел гибель нескольких из них, но их свет всё продолжает лететь через бесконечность космоса, озаряя наш путь. Не значит ли это, что они бессмертны? В невыносимо замедлившемся времени он обречён, закрывая глаза, наблюдать, как отрываются от тела искры жизни, как стекают ручейки крови из рассечённой груди, пропитывая ткань на его ладонях. Она говорит с ним — её последние слова наполняют эфир эхом, и не то его воображение, не то сама пустота примешивают к ним другие, которых она никогда не говорила. — То лишь иллюзия вечности. Мёртвые звёзды светят на нас своим прошлым. И наши братья, ушедшие в пустоту — есть лишь огонь их памяти, — он отвечает, пытаясь прогнать, разбить наваждение, с каждым днём овладевающее его разумом всё сильнее. Но её шёпот, приносящий боль бесконечного раскаяния, приносит и облегчение, наполняя видения больным жёлтым сиянием её глаз. — Живые — это тоже память. Память, которая продолжает влиять на настоящее тех, кто обращается к ней. И она влияет, ломая то, что строилось в нём веками ради неё, ради служения ей, заставляя без оглядки бежать от своего предназначения и врезаться вновь и вновь в его осколки. И, прорвав ткань реальности, она сжимает его запястье и заставляет отвести руку в сторону, когда он хочет зажечь клинок и пронзить своё сердце, отравленное болью и пустотой. — Но у памяти нет самосознания. Она бездвижна, как мнемокристалл. Наши жизни уходят в пустоту. Ты — лишь тень самой себя, отпечатавшаяся во мне. А я — тень твоей тени. Он скользит меж живых, и никто не замечает тянущийся за ним шлейф холода. Те, кто сражались с ним бок о бок, едва узнают его даже в лицо, которое он теперь всегда скрывает маской. Тёмный прелат ловит себя на том, что завидует террану Рейнору — тому, как его несовершенный разум способен спасаться от самого себя, изгоняя боль утраты отравой. Известные ему наркотики, как ни сильны, не приносят желанного забвения. — Я смотрю на тебя, — слышит он её шёпот, совсем реальный, заглушающий голос древнего божества, отравившего окутавшее Айюр многоголосие Кхалы. Он видит её силуэт в уголке глаза, и утомлённый наваждением разум теряет ощущение реальности, в которой продолжается битва за спасение его народа. В которой удар одержимого падшим ксел-нага Иерарха поражает его сердце, прерывая его болезненную пульсацию. Тлевшая в его теле жизнь гаснет и оно рассыпается в прах, выпуская душу из мучительного плена. — Я иду к тебе. Клинок тёмного прелата лежит в ладонях Иерарха, вернувшего свободу воли и навеки потерявшего покой. Вместо света утраченной Кхалы тусклый огонь пустоты теперь осветит его сны.