T'extrano

С событий, описанных в последней главе, прошло несколько месяцев. Парни по-прежнему колесили по миру, радуя поклонников концертами, выматываясь, отдавая все силы. И по-прежнему, Джанлука находил утешение и поддержку в объятиях Пьеро. Но кое-что, к его сожалению, изменилось: теперь временами приходилось терпеть то, чего он так боялся в прошлом и то, что возненавидел в настоящем, а именно – проникновение в свое тело. Раз за разом, глядя на то, как Джанлука корчится под ним от отвращения и боли, Пьеро клялся себе, что никогда больше не будет обладать им подобным способом, что ограничится оральными ласками и прикосновениями. Ему не нравилось чувствовать себя виноватым, а он чувствовал каждый раз, как только приходил в себя после очередного фееричного оргазма. А еще больше – в следующие дни, видя, каким раздавленным морально выглядит Джан. Исчезала недавно приоберетенная раскованность в движениях, он, казалось, хотел стать невидимкой, хотя и не пытался увернуться от прикосновений и объятий Пьеро. Бароне был нужен ему все больше и больше. Сильней и сильней становилась потребность видеть его, слышать, а объятия просто стали жизненной необходимостью. Пьеро тоже все больше времени стремился проводить с ним. Он, возможно, и не признался себе в том, что влюблен в друга, но это было определенно так! Они достигли первого пика влюбленности, когда глаза горят при встрече, когда руки сами тянутся дотронуться, когда замечательно смеяться над всякой ерундой вместе и, не менее прекрасно, молчать. Когда обычный переезд из города в город, и его голова лежит на твоем плече, он спит, а ты улыбаешься от счастья. Каждый раз, не удержавшись от неприятного другу вида секса, Пьеро старался загладить вину, без устали обнимая, целуя, всячески балуя. И Джанлука пропадал все больше, растворяясь в нем и в своем чувстве, в такие моменты чувствуя себя любимым и нужным. Он никогда, ни единого раза не отказал Пьеро. Джан по-прежнему не мог себя заставить разговаривать с Пьеро после секса и смотреть ему в глаза, хотя уже почти уговорил себя, что несколько неприятных минут с лихвой компенсируется тем, какой тот нежный с ним всегда потом. Таким он ни с кем не был. Никто и подумать не мог, что авторитарный Бароне на такое способен. Слушать занудные цитаты философов и непонятные стихи, кормить с ложечки нутеллой, бесконечно долго и нежно целовать после того, как оба уже опустошены разрядкой, разглядывая черты Джана так, будто видит в первый раз такую красоту и наглядеться не может. В такие моменты Джанлуке хотелось кричать и плакать от счастья, такого огромного и всеобъемлющего, что неприятные моменты физического контакта вполне можно было бы и забыть. Но было одно но. Тело было не согласно. Когда парни в очередной раз оказывались наедине и начинали ласкаться, никогда не было известно, сможет ли Пьеро в этот раз ограничиться иными формами удовлетворения, кроме анального секса. Он и сам не знал этого, и всячески старался избежать. Но, порой, удержаться не мог. А Джанлука не отказывал ему, покорно принимая. Но так это было для него болезненно и физически, и морально, что начала происходить очень обидная и даже трагичная в свете отношений двоих вещь: чувствуя прикосновение губ и рук возбужденного Пьеро, Джан, не зная, что за этим последует сегодня – чистое ли наслаждение или боль и унижение, не мог уже полностью отдаться удовольствию. Тело замирало, возбуждение с каждым разом становилось все слабее и слабее. Получалось, что влюбляясь с каждым днем все больше и больше, Джанлука, так же, с каждым днем, все меньше и меньше хотел физического контакта с сексуальным подтекстом. Более того, он стал его уже чуть ли не панически бояться. И пребывал в состоянии близком к отчаянию. Он тянулся к Пьеро за лаской, за объятиями, но лишь они становились более интимными, все в нем будто замирало. Боясь, что когда-нибудь не выдержит и начнет кричать и вырываться, он постарался думать о чем-то другом. Но это была дорога в никуда. Бароне тоже чувствовал, что происходит что-то неладное. И не только во время так ненавистного другу проникновения, но и во время предварительных ласк. Он не понимал, что это, но ему казалось, что Джан будто отдаляется от него, что не горит, как прежде, ответным огнем. И это чертовски пугало Пьеро. Он не хотел терять того, что было между ними. Уже и неизвестно, кому эти отношения были более необходимы. Частенько утешая и уговаривая Джанлуку, Пьеро одновременно, не осознавая этого, уговаривал и себя. Ведь часто проблемы у них были схожими, а значит и пути разрешения – тоже. Бывало, что лишь объясняя что-то расстроенному другу, Пьеро в действительности только тогда до конца понимал смысл произносимого. И самому становилось легче. Находя ответы на вопросы Джана, он находил ответы также и на свои. И так спокойно становилось на душе, когда Джанлука, удовлетворенный, лежал, прижавшись к нему, сонно улыбаясь. Пьеро чувствовал себя на вершине мира. Ах, если бы он мог всегда радовать Джана, не причиняя боли! Пьеро постоянно боролся с собой, но раз за разом проигрывал бой и срывался, а потом чувствовал себя омерзительно! Вот уже больше двух недель парни не были вместе. Сначала Пьеро сознательно старался держаться подальше, давая Джану время прийти в себя после очередного срыва. А затем график стал таким экстремально-плотным, что стало ни до чего. Апогеем оказалась чья-то дурацкая ошибка, благодаря которой трем парням придется теперь провести пару ночей в одном номере. Да еще и кровать там оказалась одна большая, а не две. Спасибо, хоть дополнительную раскладную поставили, на ней сейчас и спал Джан, потому что, посовещавшись, решили, что лучше, если вместе лягут сицилийцы. Иньяцио было без разницы. Джанлука очень хотел бы, конечно, провести ночь рядом с Пьеро, но оба понимали, что слишком уж велик риск того, что они не смогут удержаться от ласк, оказавшись в одной постели… Расстроенный и усталый, Бароне ушел гулять в одиночестве, наказав не ждать его, и закончил вечер в близлежащем баре. И вот теперь, пьяный вдрызг Пьеро стоял и смотрел, как, вольготно раскинувшись, спит Джанлука и, злясь, недоумевал, какого черта они вообще должны от чего-то воздерживаться… На соседней кровати тихо похрапывал Иньяцио.