T'extrano

Прохладная римская ночь. Трое выходят на сцену великолепного Коллизея, где ни зима, ни холод не помешали собраться нескольким тысячам зрителей, ведь события такого масштаба крайне редко происходят в этих древних стенах. Зрители замерли в ожидании, и вот уже к небесам взлетают три голоса, один лучше другого, переплетаются, составляя безупречную гармонию, проникая глубоко в сердца слушателей. Джанлуке казалось, что никогда еще он не пел так вдохновенно. Были ли этому причиной месяцы добровольного молчания или корчащаяся от боли душа..? Звуки вырывались из него с надрывом и, казалось, замолчи он сейчас вдруг, они разорвут стесненную грудь. Полные смятения глаза встречаются с восхищенными взглядами в зале: с одним, другим, десятью, сотнею. Джан не понимает уже, как ему удается петь, удерживать мелодию, настолько его захватывают эмоции, захлестывающие сцену, переливающиеся через него, просачивающиеся внутрь, заставляющие чувствовать себя одновременно Богом и дьяволом, ощущать свои силу и могущество. Как же он жил без этого! Он же умирал медленно не только без Бароне, но, оказывается, и без этого тоже! Джан прибыл пару дней назад, чтобы успеть порепетировать, ведь так давно им уже не приходилось петь вместе, а ему – петь вообще. При встрече он еле кивнул Пьеро, который, приблизившись, и ища упорно ускользавший взгляд, еле слышно прошептал «спасибо», на что получил еще один невыразительный кивок. Джанлука избегал смотреть на Бароне, разговаривать более, чем того требовали рабочие моменты. Он был очень зол, зол на них обоих, он чувствовал себя напряженным, как боец перед последним боем, и боялся сам себя, поэтому избегал малейшего раздражителя, не зная, во что раздражение может вылиться – в драку, истерику, ссору. И вот сейчас, внимая овациям, улыбаясь, чувствуя себя на вершине мира, Джанлука, собираясь оставить сцену, впервые прямо взглянул в глаза Пьеро. Глаза, оказавшиеся полными ужаса, растерянности и паники. Джан и Иньяцио уходили, оставляя Бароне для его персонального боя, и он был просто сам не свой. Никто другой, возможно, и не понял бы, что творится за маской внешней невозмутимости и некоторой надменности, но только не Джанлука. Ноги сами сделали шаг, руки сами протянулись, прижимая к себе, губы сами горячо прошептали: - Не бойся! - Да, не бойся! – шепотом рявкнул оказавшийся тут же Иньяцио, присоединяясь к объятиям и, под шумок, крепко щипая Бароне за задницу. Тот ойкнул, взгляд из панического превратился в возмущенно-веселый, щеки, до этого бывшие мертвенно-белыми, порозовели. Инья шустро утащил Джана за кулисы, пока старший сицилиец снова не занервничал. Джанлука стоял там, и его душили злоба, боль и восхищение. На сцене пел Пьеро. Как он пел! Каждый, кто видел его в этот момент, должен был понимать, что тот находится сейчас на том месте, что было предназначено ему Богом! Как же Джанлука любил его и ненавидел! Как знал каждую его черточку, каждое движение, и в тоже время, совсем его не понимал! Как же так? Как можно было шептать слова любви, ласкать ночи напролет, а потом просто уйти?! Как можно было вернуться на одну лишь короткую ночь, растравляя мучительную рану, и снова оставить без единого слова?! Как можно было стремиться сотворить это с ним вновь?! Потому что Джан, который хоть и старался не встречаться глазами с Пьеро, все же перехватывал порой устремленные на него, полные желания, взгляды. Потому что осознавал, что всегда, когда это только можно было, сицилиец хоть кончиками пальцев старался дотронуться до него, слышал, каким тяжелым у того становилось дыхание, стоило им оказаться рядом! Как же это злило и расстраивало! Что за бесчеловечную игру ведет с ним Бароне? Неужели не понимает, насколько мучительно для него все происходящее? Лишь остатки гордости и строжайший контроль за каждой мыслью, каждой эмоцией, пока еще удерживали Джинобле от того, чтобы сдаться, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой, чтобы больше не отпустить никогда! Пьеро, блестя глазами, растроганно принимал овации. Вернувшись за кулисы, он на мгновение бессильно обмяк в объятиях Иньяцио. Тот так и поддерживал земляка до тех пор, пока появилась возможность покинуть мероприятие, Джанлука, ничем особо не проявляя своего присутствия, следовал за ними. Не сговариваясь, все устало рухнули за столик в лобби гостиницы. Разговор не клеился, ощутимое напряжение зависло в воздухе. Наконец, Иньяцио, не выдержав, поднялся, попрощался и, кинув несколько настороженный взгляд на остающуюся наедине пару, ушел. Молчание продолжалось. Пьеро настойчиво пытался поймать взгляд Джанлуки, тот, не менее упорно, не поддавался, рассматривая что-то исключительно интересное в своем телефоне. Устало потерев лоб, Бароне встал и сделал последнюю попытку обратить на себя внимание. - Джанлу, может, пойдем уже? Сегодня был длинный день! – тихо позвал он. Друг коротко кивнул в ответ, и Пьеро решил уже, что это все, чем ему придется удовольствоваться, как тот поднялся и, продолжая переписку с кем-то, прошел мимо него к лифтам. Сицилиец понуро поплелся следом. Так ни разу и не показав, что вообще замечает его присутствие, Джанлука дошел до своего номера, открыл дверь и лишь в этот момент позволил себе бросить последний взгляд на замершего позади него Пьеро. Сердце подпрыгнуло и шарахнулось о грудную клетку, ибо ответный взгляд был полон желания и боли, и готовности быть отвергнутым, и надежды. Этот взгляд будто тянул его к себе физически, миллиметр за миллиметром. Джинобле прикрыл глаза и прислонился лбом к косяку. Все эти дни он боролся с наваждением, оставаясь утешаться лишь удовлетворенной гордостью. Но делала ли она его счастливой хоть на миг? Радостнее ли становилось от того, что он поступал правильно? И вот оставалась одна последняя ночь. Завтра все они разъедутся по домам, и лишь судьба знает, свидятся ли вновь… Так что: провести ночь наедине с бокалом вискаря, убеждая себя в собственной крутости, или в горячих объятиях любимого? Он снова поднял голову, открыл глаза, молча протянул руку, за которую Пьеро тут же схватился обеими, и потянул за собой в номер. Едва закрыв дверь, Джанлука жадно вцепился в Пьеро, влепился губами в губы, без лишних слов, начал стаскивать с него одежду, грубо дергая и щипая. Они почти мгновенно оказались в постели обнаженными. Поцелуи Джана были похожи на укусы, руки сжимали, оставляя красные следы, он встряхивал, шлепал, отталкивал Бароне, чтобы тут же прижаться обратно, выплескивая всю накопившуюся агрессию, и требуя насилия по отношению к себе. Но Пьеро каким-то образом умудрялся, отвечая не менее страстно, оставаться бережным и ласковым, невероятно беся этим своего партнера. Развязными стонами и не менее недвусмысленными движениями Джанлука требовал немедленно взять его, но Пьеро настойчиво и мягко отстранил его, скатился с него и принялся рыться в своих вещах. Когда Джан увидел предмет, с которым тот вернулся в постель, то чуть не взвыл от злости! Это была смазка. Значит, Бароне был ко всему этому заранее готов, и не было у него сомнения в том, что жертва уступит! Пьеро попытался, как всегда осторожно, подготовить его, но Джанлука вовсе не хотел осторожности, вырвал из рук смазку и швырнул через всю комнату. - Пье, хватит! – прошипел он злобно, - Трахни меня, наконец! И завязалась новая схватка: один прилагал все усилия, чтобы не поранить, не причинить боли, а другой – чтобы получить ее сполна. Джан не любил, когда его телу было больно, но сейчас ему была необходима эта боль, чтобы вытеснила ту, что мучила душу, и, чтобы отдаваясь в теле, еще хотя бы несколько дней напоминала о свершившемся, о том, что эта ночь действительно была в его жизни, что это не был очередной мираж, очередной сон. Пьеро еле справлялся с извивавшимся под ним телом, все больше возбуждаясь и тоже начиная злиться. Получив с размаха звонкий шлепок по заднице, он сорвался. Не позволяя себе резких движений внизу, он принялся впиваться губами и зубами в шею, плечи, тихо ругающиеся губы, оставляя засосы, причиняя боль, требуя подчинения, но получая лишь шипение и чувствительные удары по спине. И непонятно уже, что происходит в постели – любовная схватка или настоящая драка. Окончательно потеряв терпение, Пьеро начал двигаться быстрее и быстрее, резче и резче, вызывая рычание и мучительные стоны у обоих. Разрядка встряхнула их почти мгновенно. Но это был еще не конец! Раз за разом Джанлука просил, требовал и вынуждал Пьеро брать его снова и снова, так, что тот каждый раз был вынужден капитулировать. Наконец, Джан, разбитый и опустошенный, обессилено распластался на кровати, чуть не рыдая от нежности скользящих по спине рук, мягко массирующих и поглаживающих. Агрессия ушла , он чувствовал себя маленьким, одиноким и несчастным, и, не выдержав, тихо жалобно простонал: - Пьеро, я так больше не могу! - Шшш, потерпи, потерпи еще немного! – сильные руки перевернули его, теплые губы заскользили, как когда-то, по лбу и прикрытым векам. «Потерпи – и я вернусь к тебе! Потерпи – и ты разлюбишь меня! Что значит «потерпи»?!» Джану хотелось кричать, но сил уже не было даже шептать. Он знал, чего от него хотят чуткие пальцы, перебирающие его волосы, губы, не дающие открыть глаза. Они хотели снова обмануть, усыпить, чтобы оставить, опять покинуть его! И он сопротивлялся, но потом, вдруг, сдался… « Раз он хочет ТАК, пусть!» Дыхание Джанлуки стало спокойным и глубоким, ресницы перестали дрожать., казалось, он крепко заснул. Пьеро все никак не мог оторваться от него, перестав целовать, все продолжал поглаживать, не сводя с него глаз. Через некоторое время он все же поднялся, тихо оделся и застыл, вновь не в силах оторвать взгляд от раскинувшегося на кровати парня. Тяжелый вздох, и дверь в номер закрылась за его спиной. И в тот же миг на нее уставились полные муки оливковые глаза. Над городом висела прозрачная, чуть морозная ночь. В темном номере Джанлука не сводил пустых глаз с двери, ничего не видя, почти ничего не чувствуя. В нескольких километрах от Рима, в машине, уронив руки на руль и уткнувшись в них лицом, плакал навзрыд Пьеро. К счастью, на этот раз у него хватило выдержки вовремя съехать на обочину, и аварии, как после последнего концерта в Вероне, не произошло.