Кот из "Грешников"

После бурной ночи, стакан воды казался бесценным. Шань делал жадные глотки, что жидкость неприятно застаивалась на секунду в горле. Тянь ещё спал в кровати, правда, как сам Шань там оказался, он не помнил. Красочные картины с развратными стонами всплывали в сознании, и щеки Рыжего вспыхивали, потому что врать, что «не понравилось», откровенно не выходило. Было неловко и неуютно наедине с собой: со своими мыслями и телом, в котором ниже поясницы все занемело от боли и усталости. И, наверное, именно из-за этого, как предположил парень, лгать и не получалось. Две таблетки обезболивающего были выпиты и наделены надеждой: помочь, как можно скорее. Мо упёрся о каменную столешницу и задумался: стоит ли ему возвращаться в постель? И если да, то как себя вести? Абсурдно, правда? Но, проснувшись утром, Рыжий, словно обезумел: подскочил с постели и, как в доказательство о вчерашней ночи, упал на задницу. Затем оглянулся вокруг, точно полосатые стены вот-вот должны испариться, как и чёрный барс, сексуально развалившийся на кровати. Шань тогда ещё чуть себя не треснул по лицу за мысль о сексуальности брюнета. И даже проскользнула истина, что отрицать очевидное нет смысла, но Мо решил, что пока не готов к этому и хочет дальше вариться в бессмыслице. И там ему хорошо. Наверное. И следовало бы приготовить завтрак или что-то вроде этого, но он не был уверен — что обычно делают после «таких» вечеров? Шань уставился в стенку и подвис. Наверное, да, наверное, все-таки завтрак. Мо направился к холодильнику, стараясь держать спину ровно и не сутулиться (боль, как оказалось, любит горбатых), и прикинул, что можно вообще из существующего в холодильнике приготовить. Выбор пал на пирог с дайконом, который Шань любил готовить в выходные. Только выходной ли сегодня, да и какой вообще день недели, черт его знает. Видимо, Тянь обладал хорошей «чуйкой» на еду, как предположил Рыжий, потому что, как только китайский «омлет» покрылся золотистой корочкой, в кухне появился Хэ, промурлыкав: — Утречко, — он подошёл сзади Шаня и через его плечо взглянул на сковородку. — Ух, ты! Сто лет его не ел, — и почему-то от такой незначительной радости брюнета, Рыжий уж очень обрадовался. Мо зацепился за ощущение, что ему не по себе, но оно быстро убежало с появлением Тяня. Гуань смотрел на деревянную обмасленную лопатку и не верил себе же: он действительно был как дома. Только мамино «доброе утро» и ласкающее «утречко» Хэ лежали в разных плоскостях. Брюнет что-то разглядывал и выискал между лопаток Рыжего, потому что в этом месте у Шаня закрадывались и рассыпались мурашки. — Ты надел мою футболку, — сквозь улыбку сказал Тянь. А потом снова вгляделся в чуть длинные рукава и расклешенный низ и по-чеширски улыбнулся — точно его. Шань замер, посмотрел на пепельного цвета материал и усмехнулся. Уверенность, несвойственная для Мо, срезала на корню стыд. Рыжий оставил в покое пирог, румянившийся на сковородке, и, ухватившись за футболку, снял ее. Он развернулся в пол оборота, позволяя взгляду Тяня облизать только косые мышцы и спину, и протянул одежду брюнету со словами: — Держи свою футболку. — И куда-то подевались бывалые страх, волнение, «точно пристрелят», словно их стёрли ластиком, как неправильно написанное слово в кроссворде: подошло, но не сыграло роли. Мурашки пробежались от шейных позвонков до копчика. Смотрит. Мо услышал тихие шаги позади себя: крадётся. Плечо обожгло дорожкой поцелуев, затем чувствительную шею, мочку уха. И тугой узел затянулся внизу живота. «Опять он за своё», — с теплотой подумал Шань, и ответ не заставил себя ждать. — Не опять, а снова, малыш Мо, — Шань упустил момент, когда брюнет беспрепятственно научился проникать в его мысли. Но, как ни странно, это не раздражало и не заботило, потому что на протяжении всей ночи Гуань убеждался, что «с ним». — Я голоден. Фраза прозвучала двусмысленно; язык Рыжего перевернулся, чтобы выкинуть что-нибудь острое, но застыл у ряда зубов — лучше он ещё посидит в бессмыслице. Потому что доверие, словно перевёрнутые песочные часы, по крупинкам скапливалась в груди. И было до одурения страшно — вдруг оно так же быстро уйдёт сквозь пальцы. Мо успел десять раз пожалеть, что снял с себя футболку — единственную преграду, разделявшую его кожу и соблазняющий взгляд темных глаз. Гуань накладывал блюдо в тарелку и думал: «В какой момент «тьма» стала такой привычной?» Ответа не было, даже у Хэ, который все ещё «гостил» в сознании Рыжего, переворачивая страницы воспоминаний. И правда. Когда стерлась граница между «отвали-от-меня-уебок» и «держи-свою-футболку». И была ли она вообще? Рыжий надеялся, что да — не хотелось признавать, что сам Мо Гуань Шань, отрицавший отношения между…парнями (он все ещё стеснялся произносить это вслух), так быстро попался в лапы барса. — Вкусно, — отозвался Хэ, уплетая завтрак. Рыжий кивнул — можно было и получше приготовить. — Самокритика тут ни к чему, Мо. Просто вкусно и без «получше». Шань сжал палочки и раздраженно выдохнул: — Бесишь, — Гуань сконцентрировался, что было труднее, чем обычно — у мозга был «отходняк» после полного отключения ночью, и выгнал надоевшего, не знающего чувство меры Тяня. Тот лишь фыркнул — видите ли смешно ему, и искренне улыбнулся, блеснув глазами. Шань опустил голову, рассматривая ломтики омлета — такой непривычный Хэ был опасен — западал в душу. — Прогуляемся? — Мо, не поднимая лица, буркнул: «Можно». — Отлично, — Тянь встал из-за стола и, остановившись рядом с Гуань, потрепал того по отросшим медным волосам. — Спасибо, Рыжий, — его рука задержалась чуть дольше, чем при обычном дружеском жесте. И Мо поймал себя на мысли, что отношения у них вовсе не «дружеские». Но тогда какие? Они не говорили об этом, и у Шаня заворочалось беспокойство — вдруг действительно он окажется игрушкой, удачно подвернувшейся дыркой. Ледяные пальцы с силой оттянули пряди, заставив Гуаня поднять голову вверх. — Не зли меня. Что за бред, Рыжий? — задав риторический вопрос, возмутился брюнет. Мо растерянно повёл плечом, не поняв, что именно его разозлило. Тянь покинул кухню, и Шань, просидев остаток утра за столом, осознал, что рассердил его «слишком высокими требованиями». Мо склонил голову, массируя виски, и, кажется, окончательно сломался под натиском собственной подтвердившейся теории. Он — удобная подстилка. Шань плёлся позади брюнета, неуверенно шагая и почти наступая на задники кроссовок. Погода не менялась: было мокро и сыро так же, как и сегодня на душе Рыжего. Он порывался вперёд, чтобы послать Тяня (особо не понимал почему, но очень хотелось), а потом оглядывался вокруг на старые домишки и думал: «Без него бы в гробу уже лежал». Хэ затылком ощущал непонятную для него тяжесть, однако не оборачивался — что-то подсказывало, что не стоит, нужно подождать. Правда, чем дальше они отходили от дома, тем больше у брюнета закрадывались сомнения: Мо какой-то не Мо. И на главной улице Тянь не выдержал: глянул одним глазком, увидел кислую мину на лице Шаня и пожалел, что превысил «лимит» использования своей способности — в сознание Гуань было невозможно пробиться. А так хотелось… — Слушай, Рыжий, ты в порядке? — начал Хэ, услышав очередное бурчание. — Отвали, — ощетинился Шань. — Что опять все по новой? — усмехнулся брюнет; в воздухе повисло молчание. — Отрицание. Гнев. Торг. Депрессия. Принятие? — в его голосе проскальзывала желчь, и Мо решил, что он, как обычно, уцепился за свой образ «мажорчика», а все что было до этого — фальш. Если бы Рыжий захотел узнать или хотя бы поинтересоваться, то, наверное, все бы изменилось, потому что этот самый образ «мажорчика» был создан исключительно для самозащиты. Ведь Тянь надевал его, когда рядом с Рыжим сердце начинало непривычно натирать, хотя за последние несколько дней (за пределами Тайбея) брюнет почти забыл чувство безликости, напяленного идеала. Он словно, наконец, принял себя или позволил себе быть принятым… Может, просто успокоился, видя, что Шань не шарахается от настоящего него (как минимум, по сравнению с первыми их встречами, в которых брюнету сразу срывало и крышу, и маску в придачу). Каждый из парней погрузился в свои мысли: Тянь крутил недавно прочитанную фразу Вольтера: «Зло исцеляют противоположным», а Шань философствовал: когда разодранные костяшки стали его атрибутом, ведь если бы не они, сволочи, то он бы сейчас преспокойненько сидел дома. — Пожертвуйте, пожалуйста, на реставрацию храма, — старушонка склонилась над Мо, переведя грозный взгляд на Хэ: я-помню-твою-«щедрость»-милок. На что брюнет лишь хмыкнул — не колышет. Мо слегка растерялся, потому что за карманом не было ни гроша, да и за душой тоже. Рыжий промычал невнятное: «Проститеянемогувампомочь». — Жмоты, — процедила женщина и ретировалась. — Что за попытка протянутой руки помощи, малыш Мо, — издевался Тянь. Рыжий пнул ногой камушек и чертыхнулся: все видит, гад ползучий. — Вдруг жизнь решит приколоться и так же стоять буду. — Да хрена с два я тебя пущу попрошайничать! — удивился брюнет; Шань опешил: «А ты-то тут при чём?» Но потом смутно и долго, точно после сотряса, начало доходить. И, казалось, придётся отковыривать собственную челюсть с асфальта. — Нет, я не против, если ты хочешь постоять на коленях и «попросить», — Рыжего током прошибло — голос Хэ спустился до мелистого шёпота и наполнился вязкой похотью. Мо интуитивно дёрнулся и фыркнул: «Кто тебя так обманул?», но внизу, черт побери, живота защекотало. «Блять… — подумал Шань и украдкой посмотрел на Тяня, с прищуром, будто пытаясь выведать, почему тот оказывает на Рыжего такой эффект. — Может, опять его штучки-принуждения или другая байда…» — размышлял Мо. Брюнет остановился по середине улице, повернул голову в сторону витрины, а потом будто ошпарился и двинулся дальше. Шань замедлился на том же месте и увидел экран телевизора. «Психиатрическая больница «Лайер» нуждается в финансовой поддержке…» — Рыжий метнул взгляд на чёрную впереди ветровку, обратно на броский заголовок и нахмурился — с чего бы это ему так реагировать? Мо поравнялся с Хэ, но тот лишь продолжил идти, витая в облаках. «Может, оно мне не надо?» — спросил себя Рыжий, потому что Тянь странно уставился в асфальт: вдруг что ещё взбредёт в голову. — Слушай, Тянь, все в порядке? — Шань нажал кнопку вырезать-вставить, скопировав слова брюнета. — В порядке, — кивнул Хэ и обернулся, точно измерив: насколько далеко они ушли от дома. Мо чувствовал, что не «в порядке» и что Тянь солгал, закрываясь от него. И ситуация поделилась на ещё больше непонятных для Рыжего частей: надо ли лезть в его жизнь, расспрашивать? Кто он для него? Очередное развлечение, собачонка, как выразился старший Хэ? Или же нет?.. А кто Тянь для самого Мо? Слишком много вопросов, которые хотелось и не хотелось решать одновременно — неведение иногда идёт на пользу. Только относилась ли эта ситуация к «иногда» или к «в других случаях»? Шань был без понятия. Как все запутано… мать вашу. Романтичная прогулка, которая представлялась Мо (удивительно) не оправдала ожиданий — они дошли до какого-то непонятного знака и повернули в сторону дома. Ни парка аттракционов, ни мороженого, ни смеха или душевных разговоров, последних тем более: дурацкое «в порядке», не было. Коридор их встретил привычным блеклым светом, который парни «на всякий» оставляли, чтобы, если что успеть скрыться, увидев движение в окне. Тянь первый вошёл в глубь квартиры и свалился на диван, тяжело вздохнув, то ли от усталости, то ли…от чего-то другого, чего Шань опять не знал. Бесило. Бесило это чувство сомнений. Хрен пойми это или то, или все вместе? Мо повесил ветровку на погнутый крючок и встал в коридоре — а куда идти? Наверх? На кухню? Рыжий ощущал себя чужим — общение с Тянем обеспечивало ему «проходку» в квартиру, поэтому сейчас с безразличием Хэ на парня давили четыре стены, как амбалы. — Рыжий, а где твой отец? — донеслось с дивана. «Самому бы хотелось знать», — в мыслях ответил Мо, но раз у брюнета «все в порядке», то у Шань: — Не твоё собачье дело. Рыжий понимал, что отчасти ведёт себя как ребёнок с «Раз ты так, то и я так», но ничего поделать не мог — неприятный осадок от осознания собственной ненужности приносил свои плоды. Мо притих, потому что, хоть дерзость била ключом, у неё всегда были последствия, особенно с Хэ. Но Тянь продолжил лежать на диване, уставившись в потолок. — А у тебя есть братья? — Не твоё собачье дело, — повторил Шань. И к чему все эти расспросы? — А сестры? — задал вопрос парень, и у Мо сложилось впечатление, что ответы не играют роли: Тянь прекрасно без них обходиться. — Не твоё собачье… — Да-да, дело… Понял уже, — Хэ смутился, а потом добавил: — А кто такая Ая? Гуань промолчал, вызвав интерес (ревность) Тяня: он мимолетно окинул Рыжего взглядом (в комнате стало душно) и предложил: — Сыграем, — брюнет выдержал паузу. — Каждый задаёт вопрос и получает на него ответ. Если лжет, то штраф —желание, — Мо усмехнулся — опять правила устанавливает Тянь, и опять они выгодны только ему. Или нет?.. — Как я пойму, что ты лжёшь, хм? — брюнет тихо посмеялся: а-почему-это-сразу-я-врать-буду? — А ты не поймёшь? — Хэ хитро улыбнулся, взяв Шаня на слабо: знает же куда давить. — Какая мне от этого польза? — А тебе нет от этого пользы? — издевался Тянь, наблюдая, как бесится Мо. — А должна? — парировал Рыжий. Хэ оголил ряд белых зубов — его школа: он сразу начал подмечать, как Шань меняется рядом с ним: копирует повадки, ехидничает и хитро ухмыляется. Самостоятельно привязывает себя к Тяню. — Почему нет? Или тебе слабо? — Мо оперся о косяк двери, ведущей в гостиную, и сложил руки на груди: мне-то? — Может, мне просто неинтересно знать о тебе что-то? — С тебя желание, малыш Мо, — Рыжий непонимающе взглянул на парня, — ты соврал. — Видимо, слово «обоюдное согласие» тебе не знакомо, — бросил Шань и, кажется, пожалел о сказанном — слишком двусмысленно. — «Обоюдное согласие»…хм, что-то припоминаю, — растягивая слова, начал брюнет. — Да, точно, — он наклонил голову набок и облизнулся, прикусив нижнюю губу. — Заткнись, — произнёс Мо, потому что понял, во что вляпался. — Твои стоны — это ведь «обоюдное согласие», так? — щеки Рыжего вспыхнули. — Или… — Замолчи, пока не поздно, — угрожал Мо, только вот тело уже отзывалось по-иному: ласковым, тягучим жаром внизу живота. Довольная улыбка помедлила на бледном лице. — Ах, «Черт возьми, Тянь, как хорошо» — обоюдное же? — Шань подлетел к дивану, — О, ещё одно «Тянь… — и зажал рот брюнета рукой со словами: «Да закрой же ты свой поганый рот!» Лицо Мо зарделось, как и уши. Он почувствовал влагу на ладони и, догадываясь, что бы это могло быть, отдернул руку. — Ты совсем конченый! — воскликнул Рыжий; Хэ схватил его за запястье и потянул на себя. Одной рукой Шань опирался об обивку дивана рядом с бедром брюнета, а другая была зажата ледяными пальцами. Тёмные глаза окунулись в паточную карамель. Холодные пальцы обвили разгоряченную шею Рыжего, долбанный контраст, и рывком притянули к себе. Тянь прошептал прямо в губы:  — Я решаю, когда мне его закрыть, а когда нет, малыш Мо. Усёк? — Шань попытался дёрнуться; на другое Хэ и не рассчитывал. Он сильнее надавил на позвонки, заставляя Гуаня наклониться ниже, к самым губам. — Сука, — процедил Рыжий. — Опять показываешь характер, — с умилением произнёс Тянь, ещё больше распаляя Мо. Скрывать было нечего: играться с ним, выводить на эмоции, читать его, как раскрытую книгу, приносило брюнету бешеное наслаждение. Потому что Рыжий был перченным, острым, пряным, таким, об которого хотелось обжигаться. И видеть смущение, вызванное его словами и действиями — значило видеть отдачу. Настоящую отдачу. Не интерес к деньгам, хорошей репутации, сливкам общества, а к самому брюнету. К обычному подростку, слегка властному (больше, чем «слегка») и любящему контроль, но ценящему свои игрушки. Был ли Шань игрушкой для него? С самого начала — да, по приезде в деревушку — тоже, Тянь убеждал себя, что странное шевеление в груди — чушь собачья: чувство вины за семью, только фишка скрывалась в том, что «вины» как таковой он никогда не испытывал, тем более из-за «семьи», которую даже не считал родней. Говорят, что любовь любит тишину, а ещё, что она оставляет след на всю жизнь — тёплое воспоминание. И смотря в янтарные глаза Мо, вдыхая терпкий запах имбиря, целуя потресканные губы, Тяня озарило: он, мать вашу, не хочет, чтобы это превратилось в ебанное тёплое воспоминание. — Я люблю тебя, малыш Мо.