Кот из "Грешников"

      Рыжий пребывал в шоке, ведь они действительно нашли гитару в этом захолустье. Пришлось обойти городок вдоль и поперёк, зайти в каждый бар, откуда доносилась музыка струн, и даже попробовать выкупить инструмент у уличного музыканта. Шаню не очень симпатизировало много ходить — ноги не слушались и были ватными, а поясница все ещё тянула болью. Но по светящимся глазам брюнета, которые будто искрились, видимо, игра стоила свеч.       Как только они вернулись в временную — их — квартиру, Тянь уселся на диван и, закинув руку на изголовье, восхищенно сказал: — Как долго я этого ждал, — Рыжий покосился на него, такого до безумия довольного и жаждущего чуда, и ухмыльнулся — фанат появился.       Мо взял гитару поудобнее, расположившись на одном из стульев кухонного стола. Шань провёл пальцами по натянутым струнам, то ли проверяя, настроен ли инструмент, то ли оттягивая момент, в любом из случаев звук был чистым. Рыжий посмотрел на свои пальцы, которые сами встали в аккорд и решили, какую песню сыграют. — Будет та ещё попса, но мне все равно нет никакого дела до твоего мнения, — Хэ хмыкнул и ещё больше развеселился, потому что если Шань попытался оправдаться (даже завуалировано), значит песня должна быть особенной. Конечно, брюнет и не подозревал, что это любимая песня Хлои и именно она заставила Рыжего выучить её к своему дню рождения.       Когда музыка полилась с струн, наигрывая одну из популярных мелодий, Тянь незаметно для себя «залип» на серьёзное лицо Шаня. Хэ соскользнул взглядом с медно-русых бровей на скулы и, заметив на них легкий румянец, прищурился.       Я хочу, чтобы ты был рядом, Чтобы я больше никогда не чувствовал себя одиноким…       Голос Мо забирался под кожу Хэ, вызывая табун мурашек. Брюнет сжимал руки в кулаках, чтобы не накинуться на его малыша Мо сию секунду, отшвырнув инструмент куда-то в сторону.       Ты никогда не танцевал так, как сейчас, Но мы об этом не говорим…       Тянь выдыхал по чуть-чуть, боясь спугнуть чувство уюта. Он только сейчас осознал, что давно не чувствовал раздирающего душу одиночества. Не впадал в раздумья о бренном существовании, а просто жил. На всю катушку. Хэ понял, что за несколько дней в маленьком городе далеко от Тайбэя он провёл лучшие часы в своей жизни. С его малышом Мо. И да, блять, вечером-утром надо было оставлять его до неопределённого срока. Но Хэ, мать вашу, очень-очень, сука, боялся, как бы «неопределённый срок» не обернулся блядским словом «навсегда».       Самая холодная зима для меня, И солнце больше не светит…       Он уже договорился с Чэном о том самом, о спасении Мо от проворных лап Интерпола, а главное, от их отца. Тяню не хотелось скрывать это от Рыжего, тем более получалось последние часы хреново: парень чуть не проговорился, когда они убегали от уличного музыканта, заливаясь звонким смехом. Но выбора не было — Шань вряд ли бы сыграл, как нужно, а от чёртовой реакции зависит его дальнейшая жизнь. Поэтому вопреки уговорам Тяня, Чэн категорически запретил брату раскрывать рот: «Иначе ещё приплетут статью о «Способствование совершению преступления». Чэн знал, как правильно, в этом брюнет не сомневался. Прошлым вечером старший Хэ списался со своей «должницей» и потом, позвонив Тяню, сказал: «Не беспокойся». Забавно… как тут, черт возьми, не беспокоится. Зато, хоть с его малышом Мо вопрос решился, осталось дело за неебически «малым»: договор с отцом.       Мой разум подавлен неизвестностью, Я не нахожу выход из этого состояния…       Тянь подпер отяжелевшую от раздумий голову рукой и не сводил взгляд с играющего на гитаре Рыжего. Казалось, голос Шаня успокаивал, зачищал неровности сомнений и будто говорил: «Да ладно, прорвёмся». Как бы Хэ этого хотелось. Прорваться. Его уже не волновала служба у отца — отработает своё, так и быть; он волновался за безопасность своего Рыжего счастья, которую не сможет обеспечить, если будет рядом. Да, Тянь подвергнет его смертельной опасности при таком раскладе; Да, отнимет у Мо спокойную жизнь; Да, поставит под удар все окружение Гуань. И ещё много да-да-да… Да и к черту. К ч-е-р-т-у. Без своего малыша Мо Хэ теперь вряд ли и дня протянет. Тянь — бессовестный эгоист. И если надо будет вовлечь Рыжего во тьму, к чёртовой мафии, то Хэ сделает, притянет поближе к себе, но шкурой и костями ляжет, чтобы с Мо даже волос не упал.       Я хочу, чтобы ты был со мной, Чтобы больше никогда не чувствовать одиночество… — Лавочка закрыта, — подытожил Рыжий, доиграв песню. Его щеки продолжали гореть румянцем, а глаза светиться от старых добрых струн. — Остальное платно? — уточнил Тянь и проследил, как Мо бережно отставил инструмент. — Остальное — хер тебе, — Хэ хрипло посмеялся, почесав переносицу, и вынужденно согласился с решением Шаня. — Рыжий, — Мо напрягся, — есть разговор. — Валяй, — брюнет отвёл взгляд в сторону, потому что Гуань согласился быстрее, чем он предполагал. Хоть Чэн и запретил раскрывать карты, но уехать, ничего не сказав, было несправедливо по отношению к его малышу Мо. — Мне надо будет уехать, — помедлил Тянь. Он ждал, что Рыжий засыпет его вопросами, устроит скандал или ударит его, но парень молчал. Шань дотронулся до струн, провёл пальцами и лишь кивнул. Просто кивнул. Хэ стало так больно, что перед глазами рассыпались синие пятна. Он вдруг засомневался, а правда ли у них все взаимно? Его уверенность вмиг испарилась с появлением безразличия Мо. Так, наверное, будет лучше?.. Чэн советовал ему вызвать у Рыжего ненависть, неприязнь к себе, дабы ему было легче пережить его отсутствие. Но, мать вашу, Тяню хотелось орать, что делает это он только ради него! И увёз его хрен пойми куда и согласился на сделку только, сука, ради него. Брюнет поднялся; внутри бушевал ураган эмоций — неужели он опять вернулся к началу. К собственной ненужности? Дым заполнил изнывающие лёгкие. Тянь курил в окно лестничной площадки, несмотря на то, что мог выйти на улицу, потому что не хотелось, потому что привязался к чертовому Мо.       Он выкурил больше, чем следовало. Гораздо больше. Руки его дрожали, доставая сигарету за сигаретой, пока Шань не вмешался, оказавшись рядом. Рыжий положил ладонь на плечо брюнета и сжал, отрывая от открытого окна. — Пойдём. Хватит курить, — Хэ послушался, но остановился у двери, спросив: — Ты меня ненавидишь? — Всем сердцем, Хэ, всем сердцем, — с усмешкой отозвался Мо, и брюнет задумался, тот ли вопрос ему задал? Вдруг он сам не заметил, как выпросил признание?.. Тянь выдохнул, но остался стоять, так и не услышав честный ответ. Шань изменился в лице, обернулся и пояснил: — Временами, когда ты ведёшь себя так. — Как? — переспросил Тянь. — Как ебанная мать Тереза, — Хэ наклонил голову набок. Наконец-то… наконец-то Мо показал, что действительно чувствует. — Вот, куда ты уезжаешь? — К отцу, — брюнет тонул в хищных глазах, которые горели злостью. — Потому что хочешь? — Тянь иронично рассмеялся. — Нет. — А нахрена тогда? — процедил Рыжий, из последних сил сдерживая благой мат.       Хэ многозначительно посмотрел на Мо, поджав губы, и Шань ошарашенно выпалил: — Ты совсем ебанулся! — Гуань запустил руку в волосы и оставил ее на затылке. — Ты — чертов идиот! Какого ты творишь, мать твою?! — Не злись, Рыжик, — произнёс Тянь и сгрёб парня в свои объятья. — Так надо. — Нихрена «так» не надо, — бесился Мо.       И пусть Шань злился, продолжал материть Хэ на лестничной площадке, не переставая напоминать какой он «придурок гребанный», Тянь успокоился — все-таки взаимно… — А что скучать по мне будешь? — спросил брюнет, но, оказалось, Шань был не настроен на юмор. — Пошёл ты, — пробурчал Мо, успокоившись, — не буду. — Вре-ешь, Рыжик, — они вернулись к своим обычным ролям: Тянь-прилипала, Рыжий-отвали-от-меня, словно и не существовало вязкого страха: быть отвергнутым.       Хэ погладил Шаня по макушке и промурчал в висок: — Ты же помнишь, что я тебя люблю? — Мо заворочался в кольце рук. — Говоришь так, будто помирать собрался, — произнес Рыжий и пристально посмотрел на Тяня. Чёрные вкрапления в карамельных глазах грозно поблескивали, и Хэ знал, что в душе Шань покрывает его трёхэтажным матом — беспокоится. — Как пойдёт, Рыжик, как пойдёт, — честно ответил брюнет, потому что по правде не мог гарантировать ни своё возвращение, ни даже собственную жизнь. — Прости.       Мо поджал губы и рвано выдохнул. — Опять ты пропадаешь, — Хэ сначала не понял, почему «опять», а потом, вспомнив, что уже однажды пришлось оставить его малыша Мо, улыбнулся.       Да… и правда пришлось, самое забавное, что тоже из-за отца… Тяня поглотила злоба, кончики пальцев незаметно для него вцепились в кофту Рыжего, а зубы сжались, показывая острую симметричность лица. И когда брюнет готов был найти Чэна, взять пистолет и пристрелить создателя себя и своих проблем, руки Мо легли ему на лопатки, прижимая к себе. Убийство… убийство… нет, его ещё и посадят в добавок. Хоть его отца и хотели свергнуть, но у старшего Хэ было пару крупных контрактов с конкурентами. Потерять создателя договора — значит потерять бизнес, а с ним и деньги. Так действовать нельзя, иначе Белладонна, династия Майориты, малышка Юонг объединят силы, чтобы отомстить двум оставшимся наследникам и точно не оставят его малыша Мо. Устроят геноцид семей Шань и Хэ, блядство. А так хотелось пристрелить папашу… — Пойдём, Рыжик, уже поздно, — Мо медленно опустил руки, точно не веря в происходящее, и побрел первый наверх.       Тянь проводил его фигуру взглядом и, когда она скрылась в дверях спальни, упал на диван. Как же сложно было сохранять маску спокойствия, но если Хэ бы дал слабину, то старания брата пошли бы насмарку. Брюнет положил ладони на лицо, закрыл глаза и выдохнул. Внутри, признавать ему этого не хотелось, засел комок страха, который щекотал рёбра. Удастся ли похищение Мо? А главное, не навредят ли они его Рыжику? Интерпол — те ещё ублюдки, и полагаться только на чэновское: «Они пустоголовые имбецилы, не загоняйся — точно клюнут», — было слишком шатко. Ещё и непонятная «должница»? Много сомнений, скрытой информации — это не нравилось любящему держать все под контролем брюнету. Тянь еле остановил себя, чтобы снова не начать раздражать брата вопросами о безопасности его малыша Мо. Благо телефоны-пустышки кончились. Когда он вообще успел превратиться в заботливого папочку? Куда делся эпатажный, надменный парень? Хэ усмехнулся от собственных мыслей.       Он не мог понять, несмотря на дар Мо: проникать в головы чужих людей, Рыжий никогда не использовал его на Тяне. Ведь так?.. От этого стало обидно — чем он хуже? Есть ли у его малыша Мо специальные критерии? Предпочтения? Брюнет опять тихо посмеялся — о чём он только, блять, думает? Что за идиотская ревность? Чем больше Хэ печётся о Рыжем, тем больше превращается в мягкотелого, заботливого Тяня. Вот только было одно «но»: Шань не менялся: оставался колючим и дерзким Мо. Хэ вдруг захотелось ощутить: какого это на самом деле чувствовать его нежность и ласку? Ведь в их отношениях брюнет с самого начала взял вожжи и поставил себя на пьедестал… Как же, черт возьми, это все сложно.       Не загоняйся, Тянь. Завтра уезжать, только больнее будет. Обоим. — Иди спать, а? Че ты разлёгся в гостиной? — кожа Хэ покрылась мурашками — не это ли та самая «забота»? «Забота» оказалась схожей с лежанием на молодой траве: мягко, но в то же время по-шаневски колюче. Сладость раскатилась по горлу и упала прямо в желудок, к порхающим в животе бабочкам. — Иду-иду, — отозвался Тянь. Рыжий юркнул в небольшую комнату с салатовый наволочкой, пестрым пододеяльником и полосатыми обоями. Хэ пошёл следом за ним, поднимаясь по старым ступеням, заходя в мрак комнаты и ложась рядом. Запах розмарина и имбиря окутывал, будто облако вершину горы, нагоняя туман в мысли. Отдаваясь сонной тьме, Тянь прошептал Мо в затылок: — Я исчез тогда, потому что приезжал отец.       И этой фразы было достаточно — она поясняла многое: все. Хэ слышал, как с его любимых вечно ободранных губ слетело судорожное дыхание, как Шань пробормотал неясные чертыхания, наверное, покрыв брюнета очередной порцией мата, и как его малыш Мо развернулся — впервые — к нему лицом и прижался к груди Тяня, в котором галопом заскакало сердце.

***

      Рыжий проснулся и продолжал лежать в постели, боясь открыть глаза и столкнуться с одинокой реальностью. Вчера он старался держаться, вести себя так, будто Тянь никогда и ничего для него не значил, будто уход никак не повлияет на него (скатертью дорожка), а сейчас, когда в квартире стояла страшная — ужасающая — тишина, Мо осознал: а на кой-черт это нужно было? Дрянная замкнутость. Увидит ли он его ещё? Сможет ли сказать ему то, что он, сука, любит его так, что скоро взорвется? А вдруг… вдруг Тянь и правда погибнет?.. От одной мысли природный двигатель вонзился в грудную клетку. Нет… нет… это же Хэ, верно? Мудак, которому всегда везёт, который всегда выходит из воды сухим?.. И в этот раз все обойдётся, правда?..       Кислород встал поперёк горла, и грудь жалостно вздымалась, стараясь насытить изголодавшиеся лёгкие. Шань закашлялся и глубоко вдохнул, согнувшись пополам. Пришлось открыть веки, Мо не хотел оглядываться, но все равно не устоял и осмотрелся. Никого. Лишь скомканное одеяло рядом и запах сигарет на подушке. Рыжий ударил со всей силы — кулаком — по идиотской салатовой наволочке и бессильно упал на пахнущие древесиной одеяло. Его аромат вызывал дрожь во всем теле, оно откликалось, вспыхивая мурашками там, где когда-то касались его руки.       Мо сгорел, затух, как спичка. Он понимал, что надо что-то чувствовать — печаль, радость или презрение, но он не ощущал ничего. Огромная тоска выжрала душу, оставив внутри неподъемный камень тревоги: жить лишь одной проклятой надеждой? Получается так. Не знать, что с ним, где он, как он? Получается, сука, так. Получается, Мо считал, хуево. Очень и очень хуево. Шань стал бесцветный. За одно гребанное утро. Эмоции будто стёрли — их не существует, поставили на паузу, вырвав кнопку «воспроизвести», выключили, блять, совсем.       Рыжий спустился вниз, так же смотря на диван, в котором сбоку торчала дверца тайника, так же пройдя на кухню. И вроде бы день начался как обычное утро: с приготовленного завтрака. «Вроде бы», оно бы таким и было, если бы Мо не задумывался над каждым блядским движением, над тем, чтобы он сделал, если бы идиот-Тянь был сейчас рядом. Блядство.       Лопнуло. Дошло. Рыжий всего лишь нёс ебаную тарелку в раковину, когда заметил на столешнице это. Коричневую кожаную зажигалку, прямо, как у него, Шань отчетливо помнил. Первый удар пришёлся в лёгкие, выбив из них весь воздух. Мо дотронулся дрожащими пальцами, которые только вчера касались его тела, только вчера играли ему на гитаре, до маленькой бумажки. Второй удар пришёлся точно в сердце, потому что на крохотном стикере, поганым почерком, было написано два чертовых слова: «Верь мне». Треснуло. Перед глазами поплыло, и гребанное осознание накатило девятой волной, заставив Мо содрогнуться.       Он чувствовал, как щиплет глаза, как слезы без остановки льются, обжигая веснушки, и как эти же соленые бусины высыхают. И снова, и снова, и снова… Пока внутри все сжимается, стирается в порошок, осыпается, точно пепел с его сигареты.       Прошло время, около двух часов, может, больше. Шань сидел на диване, на том самом диване, откуда вчера его согнал, и смотрел в одну точку. Сверлил кружево старого торшера взглядом. И просто старался хотя бы дышать. Абстрагироваться, чтобы опять не нахлынуло. Слышно было, как в давящей тишине громко шумит холодильник, как фонит не пойми откуда взявшееся радио. Все такое вязкое… тягучее и презирающее Мо и его бездейственность.       Щеки Шаня онемели, и от этого казалось, что лицо точно вытянулось под этой тяжестью. Зубы врезались друг в друга, но не скрипели, как прежде от раздражения, вместо этого ныли десна, будто кровоточат. А даже если и кровоточат, то плевать… Веки, будто свинцовые, с трудом поднимались и норовили закрыться на совсем. Рыжий словно мог контролировать каждую клетку, каждый мускул, все кроме чертовых чувств.       Мо ощущал себя живым трупом, гниющим изнутри. Но когда замочная скважина издала звук, внутри что-то екнуло, и Шань резко повернул голову. Фокус не желал настраиваться после измученных слезами глаз. Но вошёл кто-то очень маленький, до безумия знакомый. — Прости, Мо, — сказала девушка и приложила платок к носу Рыжего. Он и не сопротивлялся, подался вперёд, вдохнул глубже, желая поскорее очутиться рядом с привычной темнотой.       Картинка ещё больше смазалась; веки закрывались, оставив крохотную щелку, в которой мелькнули вздернутый нос и каре.