Нет воспоминаний без тебя

      Желтое пятно света от фонаря освещает небольшое пространство парковой дорожки, выхватывая из темноты ненужные детали наступающей холодной поры. Листья давно скукожились и практически потеряли свои краски, кучкуясь по аллеям и пространствам под деревьями неопрятными комками мусора или выстилая собой влажный засаленный ковер грязно-бурого цвета.       Грег прикуривает, с прищуром глядя на кованый фонарь.       Почему-то на ум приходит воспоминание о затхлом запахе старого платяного шкафа. Родом из далекого-далекого детства, которое сейчас кажется самым правдивым периодом его жизни. Он хмурится странному ощущению и снова смотрит на теплый свет лампы. И начинает раздражаться — собственному же непониманию.       Натренированные годами службы инстинкты заставляют обернуться раньше, чем ухо различает первые звуки невесомых шагов. Грег опускает ладонь с тлеющей сигаретой и упирается взглядом во встревоженное лицо Майкрофта. Морщинка между светлых бровей слегка разглаживается, когда Грег поднимает ладонь и осторожно машет ею в приветствии. И Майкрофт делает несмелый шаг к нему, ступая в полосу света.       Они долго молчат, придавленные тяжестью гнетущей реальности. Такие близкие в памяти одного, они просто невозможны в понимании другого, лишенного главного ключика к собственным чувствам.       Грег смотрит на страдальческий излом тонких нахмуренных бровей. И понимает, что внутреннее чувство вины основано вовсе не на утреннем инциденте, а на ощущении собственной непричастности к их... семье? Он не любит Майкрофта. Кажется. Наверное. Но в душе плотным клубком закручивается жалость — не к себе, к Майкрофту. За чувства, ответа на которые тот, возможно, никогда не получит. Удивляет, как вообще получил, но про себя Грег твердо знает одно — он никогда не сделает то, чего делать не хочет, а следовательно, замуж за Холмса он вышел добровольно.       А вина поедает сердце изнутри. Прогрызает себе дыру, чтобы вырваться на свободу, и тогда, наверное, Грег окончательно сломается, хотя, казалось бы, куда уж боле? Видит Бог, он не представляет, откуда Майкрофт берет силы и терпение на все это. Почему-то высокая фигура в тусклом свете фонарей выглядит настолько измученной, что приходит осознание — на грани тут не только Грег.       — Как ты? — тихо спрашивает Майкрофт.       Грег выдыхает дым и кидает окурок в урну.       — Нормально. Прости за утро.       — Ничего страшного.       Грег не знает, почему они оба практически шепчут. Словно стоит повысить голос — и то странное, повисшее между ними и не имеющее названия, рассыплется по дорожке опавшими мертвыми листьями.       — Ты...       Он почти готов. Но в последний момент решимость утекает сквозь пальцы, и Грег опускает глаза. Он и без того замучил Холмса своим появлением в его жизни, не хватало тупо повторять вопросы, ответы на которые он забудет на следующее утро.       — Я не виню тебя, Грегори.       Майкрофт подходит ближе и в нерешительности застывает прямо напротив фонарного столба.       — Почему?       — Потому что в том, что случилось, нет твоей вины, — Холмс недоуменно хмурится. — Ты же читал свой дневник.       — Почему ты до сих пор веришь? — Грег перефразирует вопрос, дополняя его пояснением. На лице Майкрофта застывает непроницаемая маска, пряча боль в разодранной ею же грудине. Холмсу больше всего хочется забиться под одеяло, словно в детстве, свернуться в комок и завыть, закусив подушку, чтобы не выдать себя. А не стоять на промозглой сырости под пристальным тяжелым взглядом, в котором уже, вполне вероятно, он никогда не увидит ни искорок искреннего смеха, ни тепла, ни...       — Потому, что я люблю тебя, — спокойно говорит Майкрофт такую сладкую и горькую одновременно правду.       Темные карие глаза расширяются от удивления.       А Майкрофт смотрит в горячие шоколадные радужки и пытается унять воющих под ребрами демонов. Смотрит и тяжело сглатывает, думая о том, как сильно, как до смерти, до беспомощного скулежа в стылое равнодушное небо соскучился по этому мужчине. По его доброте, его нежности, по ленивым часам, проведенным в постели, по совместным посиделкам за каким-нибудь фильмом, по приглушенным звукам пения из ванной, по спорам обо всем и ни о чем, по запаху блинчиков утром в выходные, по недовольному сопению, когда Грег тянется вырубить будильник, который зовет "адской машиной", но находит в себе силы поцеловать мужа и встать на работу...       Они на расстоянии вытянутых рук друг от друга, а кажется, что между ними бездонная пропасть. И Майкрофт задыхается от боли и тоски, унимая дрожь в пальцах, затянутых в кожаные перчатки. Он вечно мерзнет. Плохие сосуды.       Вечно мерзнет и вспоминает горячее дыхание на своих пальцах. Вспоминает прогулки по заснеженным аллеям, глупое метание снежков и совершенно по-детски восторженное лицо мужа, когда он неоднократно валял "мистера Британское правительство" в сугробах. А потом отряхивал дорогое пальто очень старающегося казаться недовольным Майкрофта. Впрочем, долго удерживать на лице холодную суровость Холмсу не удавалось — не в отношении Грега. Никогда. Он вспоминает ладони в теплых руках, переплетенные пальцы и бережные, заботливые попытки согреть его окоченевшие конечности.       И улыбку. Господи, Майкрофт и сейчас готов продать душу за широкую мальчишескую и любящую улыбку этого мужчины. Которую он не видит уже триста девяносто пять дней, и мечте увидеть которую снова он мысленно уже отлил тяжелое надгробие.       "...— Ты же знаешь, что я замерзну, стоит тебе отпустить меня? Грегори, тебе неудобно так идти, отпусти уже, я не сержусь!       — Не отпущу, — задорно улыбается Лестрейд и сжимает ледяные пальцы. — Я же виноват, что ты дрожишь, как осиновый лист.       — Ты не выглядишь виноватым.       — Правильно, — он улыбается, как кот, которому дали сметану. — Потому что мне нравится перспектива совсем скоро согреть тебя дома.       — Чай, фильм и плед, — бурчит Холмс.       — Вообще-то...       — Нет уж. Почувствуй себя виноватым. А я помучаю тебя ожиданием. Чтоб знал, чем в следующий раз тебе будет грозить валяние меня в снегу.       — О, какие мы обиженные..."       Он оставил зонт в машине и потому прячет руки в перчатках в карманы, ощущая, как фаланги пальцев начинает сводить от холода.       Душа дрожит. Избитая, замерзающая в тоске и одиночестве, от которого хочется утробно завыть. Всхлипывает и мечется в своей клетке, кляня на чем свет стоит нарушенные принципы. Нарушенное обещание, данное самому себе — не позволять чувств. Не проявлять. Не давать слабину, словно ты обычный человек, потому что эмоции — это всегда слабость. По которой потом будут больней всего бить.       Майкрофту кажется, что он вывернут наизнанку этой пыткой. Что все вокруг видят его нутро, обнаженное в этом горе. Разбитое, раскуроченное, никому не нужное даром. Судьба стирает его, словно мелок о доску — долго, упорно, с садистским наслаждением и изящным умением всегда наступать только на самое больное место.       У Грега слишком проникающий взгляд. Понимающий. Горький, как кофе без сахара. Точно такой, какой любит Майкрофт, но терпеть не может сам Грег, отзываясь о нем не иначе, как "мерзкая бурда". Для него всегда решающую роль играли вкусовые качества, и кофе он пил сладким, нередко разбавляя молоком.       В распахнутых карих глазах недоверие, грусть и тишина — знакомая, успокаивающая, какая есть только рядом с тем, кто умеет её приносить вместе с собой. Окутывает ею, и вот тебе уже спокойно. Ты не один.       Обманчивая надежда вспыхивает тлеющим угольком и гаснет. Майкрофт опускает глаза.       Внутри холодно и пусто, как никогда. И он уже даже не в состоянии вспомнить, было ли когда-либо иначе.       — Ты меня не ненавидишь?       Невесомо. Удивленно. Надломлено.       Майкрофт делает шаг вперед так резко, что едва не заставляет Грега шарахнуться в сторону. И только природное упрямство помогает мужчине не сделать шаг назад. Нежелание показать свой страх. Холмс сдергивает перчатку с руки и замерзшими пальцами едва касается теплого лица. Подушечки очерчивают бровь, висок, лучики едва заметных морщинок, разбегающихся от уголка глаз, скулу, щеку с пробивающейся щетиной... Грег не отшатывается, просто наблюдает за ним, изумленно распахнув глаза. Как тогда, в прошлом. Майкрофт зажмуривается, на миг погружаясь в ощущение беспомощности.       Я так устал... Посмотри на меня, Грег. Неужели жизни еще не надоело меня ломать?       Майкрофт перестает дышать, вглядываясь в глубокие темные глаза — так близко, так безнадежно близко, что удержаться невозможно. Дрожащие пальцы все еще гладят теплую кожу, а вторая рука, выронив бесполезную перчатку, поднимается вверх по предплечью замершего, как под гипнозом, Грега. Майкрофт наклонятся и касается губами уголка сжатого рта, тихо и невесомо, боясь нарушить чужое спокойствие. Разбить хрупкий стеклянный купол такой нужной тишины, укрывшей их. Целует, хотя больше всего боится, что сейчас, вот прям в эту секунду его оттолкнут.       И тогда что-то в нем умрет. Или он сам. Весь.       Уже до конца.       И что-то и впрямь сдыхает внутри на полпути между надеждой и отчаянием, когда Грег слегка наклоняет голову, касаясь своими губами его губ. И приоткрывает рот, согревая обледеневшего Майкрофта теплым дыханием.       Все застывает вокруг на мгновение перед тем, как Майкрофт делает рывок, впиваясь в желанные губы.       Чуть ли не с рычанием, судорожно дрожа всем телом от долго сдерживаемого желания, охватывая ладонью затылок и путаясь пальцами в густом ежике волос, прижимая к себе. Вжимаясь всем телом в такое родное, любимое, знакомое и до боли чужое, непомнящее. Ни губ, ни рук, ни любви. Ничего.       Майкрофт окунается с головой, с жестокой нежностью вминаясь в податливый рот, вспоминая умопомрачительный вкус и тепло. Зубы прихватывают нижнюю губу, оттягивая и всасывая, а потом язык нахально вламывается внутрь, слизывая забытое ощущение эйфории. Переплетается с языком Грега, исступленно лаская, срывая глухой стон в собственный рот. Прерывистое дыхание опаляет щеку, язык сам скользит навстречу — влажно, тесно на грани боли, нужно. Так дьявольски нужно, что даже демоны в груди утихают, перестают скулить и тянуть свои поводки в направлении Грега. Потому что — вот он.       Глубокий поцелуй едва дает возможность дышать. Губы въедаются в такой знакомый рот, будто желая выпить до дна, сожрать, пропустить в самого себя и никогда больше не расставаться, стать единым целым. Будто хотят высосать душу до последней капли. Ощущать это сладкое, трепещущееся, бьющееся рваным пульсом в клетке из ребер.       Лишь спустя несколько минут он находит в себе силы остановить это сумасшествие. Поймать судорожный выдох губами и уткнуться лбом в лоб Грегори, не находя в себе смелости открыть глаза. И сил разжать пальцы, чтобы отпустить его.       Носа касается знакомый до боли запах — сигарет, одеколона с ноткой яблока, молока и кофе, — отдаваясь густым послевкусием на языке. Это живет в нем. В Майкрофте. И каждый раз он удивляется ощущению и задается вопросом.       "Почему тебя так много во мне?!"       Мир сужается до карих глаз, в которые он смотрит в упор и спрашивает, но не находит ответа.       Что ему делать? Извиниться за свой порыв? За свое отчаяние? Грег не мог не почувствовать его, не мог от него увернуться.       Майкрофт смотрит в лицо мужа и не знает, как себя вести. Как не спугнуть хрупкое чувство невесомости и как сдержать себя, не поцеловать этого мужчину снова. Грегори растерян. Скользит взглядом по его лицу, словно пытаясь что-то отыскать. А Майкрофт наблюдает, как дрожат темные ресницы. Как на долю секунды кончик языка касается влажных губ и исчезает в манящем тепле рта — движение, от которого низ живота сводит судорогой. Майкрофт сдерживает себя невероятным усилием воли и чувствует, как уголки губ приподнимаются в мимолетной улыбке. Кажется, искренней и практически счастливой впервые за долгие месяцы.       Грег ощупывает взглядом его лицо и внезапно:       — Ты не любишь запах старых бельевых шкафов.       Сердце подскакивает к горлу и падает вниз. Майкрофт изумленно смотрит, стараясь не обронить челюсть и вернуть себе дар речи одновременно.       — Что?       Он не узнает свой голос — охрипший от волнения почти до неузнаваемости.       — Глупо, да?       — Нет. Нет, Господи, Грег! — восклицает Холмс и обхватывает ладонями лицо мужа, не давая отстранится. В карих глазах практически испуг, но Майкрофт осторожно гладит его висок кончиками свободных от перчатки пальцев и просит: — Расскажи.       — Я знаю, как это глупо звучит, честно, — едва слышно шепчет Грег. — Я смотрел на этот фонарь и вдруг подумал, что не люблю запах старого шкафа. Черт, какая тупость!..       — Дальше! — Майкрофт слегка встряхивает супруга, опуская ладони на его плечи.       — Какие-то ассоциации. Я не мог вспомнить, откуда это и правда ли это. Потом дошло — у меня никогда не было бабушек и дедушек, мои родители познакомились еще в детском доме, где выросли. Дома никогда не было даже намека на затхлость и старые вещи. И только сейчас я понял, что это не мое. Так ведь?       Майкрофт почти задыхается. Горло дерет когтями, и ему требуется время, чтобы выдавить из себя слова:       — Да. Мы... Как-то осенью ты отвез меня в короткий отпуск в дом родителей. В Дорсет. Тебя... Тебя давно там не было, и в первые часы мы долго проветривали помещения и шкафы, потому что я тебе тогда признался, что не люблю запахов заброшенности и затхлости — в детстве родители часто отвозили меня к бабушке, потому что у них было много работы. А у нее дома пахло именно так и... Бог знает почему я невзлюбил старые шкафы. Ты ворчал тогда, что мы окончательно выстудили дом, но... Это был прекрасный отпуск.       Грег не отстраняется, только смотрит внимательными глубокими глазами и впитывает в себя сказанное.       — А причем тут фонарь?       — Фонарь? — недоуменно переспрашивает Майкрофт.       — Он стал катализатором размышлений о старом белье и платяных шкафах, — поясняет Грег и ждет. Ждет ответа.       — Фильм. Мы часто так проводим... проводили, — поправляет сам себя Холмс, — свободные вечера раньше. До тебя я не был фанатом современного кинематографа, но ты всегда мной довольно легко манипулировал.       — Правда? — Грегори недоверчиво приподнимает брови.       — Да, — признается Майкрофт и улыбается. Грег по-прежнему стоит, позволяя держать себя, практически обнимать, притягивая ближе. Не вырывается. Хмурится, отыскивая в памяти хоть что-то, что объяснит ему странные ассоциации.       — А что за фильм? — наконец, сдается он.       — Экранизация так любимых тобой книг Льюиса.       — "Хроники Нарнии", — вспомнив, Грег облегченно выдыхает.       — Наконец-то, — усмехается Майкрофт.       — Ты смотрел со мной сказки?!       — И не только сказки. Но мне нравилось, если тебя это так волнует. Меня удивляет диапазон твоих вкусов — от современного фэнтези до фильмов Хичкока и немого кино.       Грег рассматривает мужа, словно видит впервые. По-новому. Другим взглядом.       — Мне нравилось смотреть, как ты замирал и наблюдал за той девочкой, обнаружившей фонарный столб посреди заснеженного леса, — признается Майкрофт. Руки на пальто Грега хочется сжать сильнее, впечатать его в себя и никогда не отпускать.       — А ты, наверное, говорил что-то вроде: "В твоем возрасте глупо верить в чудеса"?       Улыбка Грегори гаснет сразу же, как только звук его голоса оседает в прохладной тишине поздней осени. Майкрофт печально улыбается, слегка сжимая его плечи.       — Ты научил меня в них верить, — тихо произносит он.       Грег застывает. И осторожно улыбается — мягко и немного грустно.       — Домой? — Майкрофт легко поглаживает мужа по щеке и ловит взглядом короткий кивок.       Отпускать Грега ему не хочется. Но он собирает силы и делает шаг назад. Поднимает перчатку с дорожки, отворачивается, стараясь успокоить эмоции и перестать выглядеть таким нуждающимся — а Холмс уверен, что супруг видит его именно таким.       Воздух холодит легкие с каждым вдохом. Помогает прийти в себя.       Майкрофт медленно идет в направлении выхода из парка, как вдруг понимает, что слышит только звуки собственных шагов. И настороженно оборачивается. Грегори покусывает нижнюю губу, волнуется и нерешительно спрашивает, после того, как Майкрофт бросает на него вопросительный взгляд:       — Посмотрим фильм вместе?       Кажется, свершилось маленькое чудо. Майкрофт кивает и протягивает руку мужу, снова стаскивая перчатку. Грег мнется. Его сомнения можно прочесть на напряженном лице, но потом он решительно шагает вперед и переплетает пальцы с пальцами Холмса.       "Тебя зовут Грегори Лестрейд-Холмс".       Глядя на Майкрофта сейчас — спокойного, уверенного в себе и даже немного счастливого, — Грег понимает, почему когда-то сказал этому мужчине "Да".       *       Июнь 2006 года, Скотланд-Ярд, Лондон, Великобритания.       Дверь кабинета бесшумно открылась. Майкрофт несколько мгновений сверлил взглядом спину детектива-инспектора Лестрейда. Мужчина задумчиво перебирал папки с делами в картотечном шкаф у в углу кабинета и, кажется, не слышал его появления.       — Добрый день, Грегори, — мягко и спокойно произнес Холмс, но даже тихий тембр заставил Лестрейда вздрогнуть и напрячься. От рабочего спокойствия едва ли не до истеричной взвинченности за доли секунды. Инспектор слегка приподнял голову, глубоко вдыхая и собираясь с силами, чтобы посмотреть на визитера, и резко обернулся. Широкие плечи напряглись, желваки играли на скулах от того, как сильно мужчина стиснул зубы, а глаза... Грег не знал, как Майкрофт мысленно проклинал себя каждый раз, когда видел у него этот взгляд.       Напуганный. Сломленный. Раненный. Злой. Обиженный. До кровоточащей дыры в самом сердце.       И Майкрофт не знал, чем вылечить эту колючую ненависть в темных глазах.       — Я стучал, — он приподнял вверх открытые ладони, показывая, что пришел с миром. — Вы были слишком сосредоточены на работе. Простите, если напугал вас.       Грег так сильно сжал челюсти, что зубы грозили раскрошиться от давления.       — День был добрым до вашего появления, — нисколько не стараясь смягчить тона и совершенно наплевав на субординацию, ответил он. Майкрофт тяжело вздохнул и прикрыл за собой дверь, войдя в помещение. Грег и не рассчитывал, что прохладный тон отпугнет этого человека — никогда и никто, даже танк, наверное, не мог сбить с намеченной цели Майкрофта Холмса.       Тот, тем временем, снова обернулся к нему и окинул внимательным взглядом. Тем самым, от которого хотелось спрятаться. Увернуться. Бежать без оглядки, сверкая пятками, на самый край света.       Грег сглотнул и беспомощно осмотрелся, ища повод слинять из собственного кабинета.       Глупо было бы надеяться, что Лестрейд сможет находиться в его обществе. Майкрофт с затаенной горечью наблюдал за мечущимся взглядом, полным отчаяния и обреченной муки, которая бывает в глазах жертвенного животного на алтаре. Каждый рваный судорожный выдох разрывал его на части не проходящим чувством вины.       Майкрофт устало вздохнул, в очередной раз спрашивая сам себя о том, что же он творит?       Едва ли Грегори чувствовал себя в безопасности в собственной постели. Что же говорить о его, Майкрофта Холмса, пренеприятном обществе?       — Вы рано вышли на работу, Грегори, — Майкрофт убрал руки в карманы и застыл возле двери, отрезая Грегу путь к отступлению. И в глубине души уже сам себя ненавидел за ту настойчивость, с которой наступал на свежую воспаленную рану.       Грег никогда не напрашивался ему в друзья. Да даже в коллеги — инспектор уверенно и четко расставил приоритеты в их совместной работе. Шерлок — дела — возможная заинтересованность спецслужб — снова присмотр за Шерлоком. Он никогда не выводил Майкрофта за рамки своеобразного начальника, правительственной персоны, которая заинтересована в его совместной работе с гражданским. Сухие приветствия, письменные или устные отчеты, относительное доверие — да, до произошедшего Грег вполне доверял Холмсу и его словам, а Майкрофт, хоть и не озвучивал вслух, но тоже всегда был уверен в том, что к Лестрейду можно спокойно повернуться спиной. Сейчас же витавшее в кабинете напряжение едва ли не искрило. Страх, который Грег так старался преодолеть, хоть и не прорывался наружу, но Майкрофт опасался, что это шаткое самообладание он может нарушить одним лишь неосторожным словом или жестом. И старался оставаться на расстоянии.       "Это пока что", — насмешливо хмыкнул внутренний голос. Чьи звонки и ехидные комментарии уже просто не получалось игнорировать.       — В каком смысле рано? — сухо поинтересовался инспектор. Ящик картотеки с легким шорохом закрылся, а Грег так и остался стоять в углу кабинета. Подальше от Холмса.       — Вы плохо спите, — вежливо констатировал Майкрофт. Вид Лестрейд имел самый что ни на есть вымотанный. Темные круги под глазами единственной мрачной краской выделялись на бледном, практически сером осунувшемся лице.       — Вас это не касается. И к работе отношения не имеет.       Работа важней всего. И она и впрямь была смыслом жизни этого мужчины. Майкрофт почти ощутил, как волосы на загривке встали дыбом от исходившей от Лестрейда волнами агрессии. Инспектор мгновенно ощетинился, стоило постороннему намекнуть на то, что он по состоянию здоровья может плохо справляться с должностными обязанностями. Мало кто и когда рисковал говорить с Холмсом в таком колком и недоброжелательном тоне, и как правило, огрызались на него люди куда более значимых должностей. С рук такое, разумеется, не сходило никому. Майкрофт Холмс не просто не мог — он не умел проигрывать. И приказной тон в его отношении всегда превращался в заискивающий, а люди после нескольких минут общения с ним больше никогда не рисковали выказывать ему свое недовольство.       — Утром моя помощница отправляла вам сообщение с просьбой подготовить информацию по одному человеку, — Холмс тактично переключился на рабочие моменты.       Грегори подошел к своему столу, ни на миг не выпуская Майкрофта из поля зрения, закрыл папку, с которой, видимо, работал до прихода Холмса, и положил ее на край стола, что был ближе к двери.       — Этот мужчина уже ранее был осужден, а сейчас интересует Ми-5 в связи...       — Мне не интересно, — отрезал Грегори ледяным тоном, заставив Майкрофта удивленно воззриться на него. Плотно сжатые кулаки детектив спрятал в карманы. У него прямо-таки на лбу было написано пожелание Холмсу провалиться в самую глубокую расщелину Ада. Или просто испариться из кабинета инспектора. — Мне. Не. Интересно, — повторил Лестрейд. — Я и мой отдел никак не соприкасаемся с делами службы внутренней безопасности на данный момент. Потому, до официального обращения к нам, то, чем сейчас занят интересующий вас человек, меня не волнует.       Майкрофт старался не показать всего спектра эмоций на своем лице. К своему удивлению, раздражения от слов и тона Лестрейда он не почувствовал, хотя любого другого уже припечатал бы к полу тяжелым взглядом и аурой власти. Однажды уже едва не сломав этого мужчину, Холмс поймал себя на мысли о том, что интерес к Грегу после случившегося лишь возрос. Несмотря на весь сонм чувств по отношению к Холмсу, Грегори находил в себе силы оставаться невозмутимым в его присутствии. Держать себя в руках, хотя Майкрофт хорошо понимал, что тот с огромным удовольствием вышвырнул бы его из своего кабинета пинком, а не выполнял какие-либо поручения или разговаривал.       Жизнь Грегори Лестрейда нельзя было назвать простой, а теперь судьба написала в его жизни еще один сомнительный поворот. Наградила за упрямство и силу воли своеобразным, почти невозможным для любого другого человека подарком — заинтересованностью самого Майкрофта Холмса. Того самого, который никогда не упускал выпадающих возможностей.       Для них обоих этот поворот станет, скорее, наказанием — это Майкрофт осознал, сделав шаг вперед и взяв папку со стола. Шаткое доверие Лестрейда им было утрачено по собственной глупости, и чтобы вернуть его, потребуется время и настойчивость, которой он, к сожалению, не проявил раньше. Не принял во внимание, что любопытство по отношению к Лестрейду плавно переросло в нечто большее. В то, о чем Холмс старался поменьше думать. В то, чем пренебрег, принимая решение об аресте Лестрейда.       В то, что могло изменить его жизнь или даже оборвать её, став слабостью, "Ахиллесовой пятой", смягчить его и внести свои коррективы в работу и сознание. Чего он и побоялся допустить, от чего отступился, запирая эмоции и позволяя разуму взять верх над чувствами. И это помогло ему, оставаясь внешне спокойным, наблюдать и анализировать ответы, боль и эмоции Лестрейда на допросах. Несмотря на жуткое ощущение неправильности происходящего, несмотря на то, как каждый крик и стон отзывался гулкой болью в собственном теле, сердце и разуме. Несмотря на странное желание защитить, Майкрофт остался верен своим принципам, своему профессионализму и своей рациональности, которая исключала эмоциональную вовлеченность в расследование.       "Дьявол!"       Подхватив папку, Майкрофт снова взглянул на детектива. Приподнятый подбородок, появившийся довольно внезапно едва заметный мятежный огонек в темных глазах, напряженные плечи и... Хотелось привычной язвительности. Сарказма. Слегка циничной манеры разговора опытного копа. Усталой снисходительной улыбки и теплой доброты в бархатных радужках.       Все, чему Майкрофту оставалось радоваться, так это несгибаемости характера Грегори. Разумеется, прошло еще мало времени, да и видит он инспектора впервые после разыгравшейся февральской драмы. Больше всего Холмс боялся именно того, что Грегори замкнется в себе. Закроется от мира, который причинил ему такую боль. Возвращать к жизни сломленных людей... Майкрофт виновато опустил глаза, уставившись на папку в своих пальцах. Воспоминания давно минувших дней были живы в его памяти. Проживать их снова Холмс не хотел, но, если бы случилось непоправимое, он твердо знал, что сделал бы для Лестрейда все возможное и невозможное.       И сделает.       Мысль зашуганно металась в голове, в панике осматриваемая со всех сторон. Но анализ всех чувств, всех эмоций, которые вызывал у Майкрофта этот сильный, волевой и упрямый мужчина, только подтвердил Холмсу, что мысль вовсе не безумная. Хотя и пугающая.       В тот миг, подняв глаза и встретившись взглядом с недоумевающим и хмурящимся Грегом, Майкрофт принял самое странное, жуткое и нелогичное решение в своей жизни. Принял, проанализировал еще раз, буквально дав самому себе карт-бланш на сумасшедший жизненный поворот. И улыбнулся Грегу — тепло и искренне, насколько вообще умел. Вызывая еще большее удивление на побледневшем лице.       Столь пристальное внимание не способствовало душевному равновесию Лестрейда. Но Майкрофт не сделал попытки сократить расстояние между ними, решив начать с малого. С начала.       Всё у него, всемогущего серого кардинала Великобритании, уже было. И это "всё" он разрушил собственными руками.       — Грегори, вы не могли бы пообедать со мной? — мягко проговорил он, наблюдая за вытягивающимся лицом полицейского. Впервые по-настоящему оценивая уже осознанный выбор. Немолодое, но красивое, с явным отпечатком породы и по-мальчишески задорной улыбкой. Майкрофт не видел ее на лице Грегори вечность. И второй его намеченной целью стало добиться от Лестрейда именно её. Искреннюю. Но перед тем нужно было вернуть самое главное — доверие. Хотя бы его зачатки. А это целью само по себе становилось проблематичной, особенно учитывая, с каким отчаянием потрясенный Грегори выдохнул, когда обрел, наконец, дар речи:       — Нет.       Голос подвел мужчину, и Майкрофт побоялся, что если надавит сильнее, то может его все-таки сломать.       — Или...       "Или у меня нет выбора?" — повисло не озвученное, но такое горькое и осознанное. Осознанное в своей никчемности в сравнении с властью, которой жизнь и Великобритания, а, возможно, и целый мир, наделили Майкрофта Холмса.       — Я не настаиваю, Грегори, — отступив на пару шагов, Майкрофт постарался не упустить из виду малейшие изменения в лице Лестрейда. — Но вы не сможете выжить на одном лишь кофе.       Лестрейд окинул его диким взглядом, не понимая перемен в отношении и интонациях. Он даже не пытался скрыть шок, потому затряс головой, словно пытался скинуть непонятное ему наваждение.       — Нет, — выдавил он наконец. — Позже я пойду на ланч с ребятами из отдела. Спасибо за заботу.       — Что же, — Холмс постарался улыбнуться самой мягкой и доброй улыбкой из своего арсенала. На тот момент его даже не смущало, что действовать он начинал слегка топорно и даже не обдумав конечную цель начатого. Это требовало отдельного анализа, которым он займется, когда Грег хотя бы перестанет шарахаться от него. — Меня несколько дней не будет в стране. И перед отлетом мне хотелось бы побеседовать с вами. Касательно Шерлока, — впервые он поймал себя на мысли, что сделал брата предлогом, когда дело того вовсе не касалось.       Майкрофт не мог не заметить, как слегка расслабилось лицо Грегори, когда он упомянул о своем отъезде из Лондона, но сообщение о предстоящей встрече снова заставило мужчину напрячься. И, прежде чем Лестрейд начал бы выдумывать причины для отказа, он произнес тоном, не терпящим возражений:       — Мой шофер заберет вас завтра в шесть с работы. Всего доброго, Грегори.       Выходя из кабинета, Майкрофт ощутил легкий укол совести, напомнившей о собственном нежелании давить на Лестрейда. Но с чего-то надо было начать. Глубоко вдохнув и успокоившись, он направился к лифту под настороженным взглядом сержанта Донован.       В конце концов, он Холмс. Он никогда не опустит руки.       *       Никогда.       Не опустит.       И не отпустит.       Наблюдая за расслабленным лицом спящего Грегори — спящего на его груди, в его руках — Майкрофт легко пробегает пальцами по теплой коже, приоткрытым губам, практически полностью поседевшим вискам... И не может остановиться, испытывая смешанные и противоречивые желания. С одной стороны, мгновение хочется растянуть в вечность. Ласкать взглядом любимое лицо, гладить и едва слышно целовать, прислушиваясь к спокойному дыханию. Дарить всю эту нерастраченную нежность, накопившуюся за долгие дни одиночества вдвоем. Наблюдать, как дрожат темные ресницы, как движутся глазные яблоки под закрытыми веками, и бороться с желанием поцеловать. С другой стороны, сон отнимает Грегори у Майкрофта. Сводит к нулю все старания, весь налаженный с таким трудом за короткие совместные часы контакт. Эгоистично? Нисколько. Может, только слегка. Но этот эгоизм простителен тому человеку, каждый день которого начинается с враждебности в глазах человека, которого он любит больше жизни.       Майкрофт вытягивает ноги. Широкий угловой диван, больше напоминавший размерами полноценную кровать, они в свое время выбрали вместе. И оба обожали лежать на нем перед разожженным камином или просто смотреть телевизор, вытянувшись и пристраивая голову на груди другого. Как сейчас. Майкрофт даже не замечает, как один фильм сменяется другим, но чутко улавливает момент, когда голова Грегори начинает клониться к его плечу. И осторожно перехватывает сонно хлопающего глазами мужа, мысленно умоляя его не пугаться. А Грег несколько секунд смотрит ему в глаза и поддается рукам. Майкрофт ласково целует его за ухом, помогая устроиться удобнее.       И вот уже час как не может заставить себя закрыть глаза или пошевелиться. С долей недоверия к милости судьбы, подарившей ему сегодня самый счастливый вечер из трехсот девяносто четырех.       Грегори чуть более шумно вздыхает, морщится во сне — каждое его движение Майкрофт отслеживает, словно завороженный, словно в его руки опустилась самая диковинная в мире птица, а он боится сделать выдох, чтобы не спугнуть её. Густые ресницы вздрагивают.       Через секунду Грег распахивает глаза, растерянно упираясь взглядом в светящееся нежностью лицо мужа. И захлебывается воздухом на середине вдоха. Потеплевшие кончики пальцев замирают в нерешительности в тот момент, когда он просыпается, но, видя, что Грег спокоен и задумчиво рассматривает его, продолжают ласку.       В груди дергает и сжимается. Почти безболезненно. Почти. Просто обреченно. Тоскливо. До глухого бешенства от предопределенности следующего пробуждения.       Грег сглатывает. Ловит руку Майкрофта, прижимая к своей щеке, и слегка трется о мягкую ладонь. Чем-то похоже на их утро, только вот... Горечь затапливает доверху, начиная щипать в области переносицы. Грег с силой зажмуривается, поворачивает голову и целует изящное запястье. Пульс под губами сперва замирает, а потом срывается в истошный ритм, а Майкрофт бережно целует его висок и прикрывает глаза.       Так они замирают, провожая последние мгновения уходящего дня.       Грег первым поднимает голову, и сердце Майкрофта заходится ударами, когда он видит тоску — темную, беспросветную и густую, вязкую, как патока — в бархатных глазах мужа.       И как удар под дых, едва уловимое:       — Я не хочу засыпать.       Майкрофт сглатывает мешающий дышать ком в горле и нежно целует мужа. Не веря до конца, что сегодня ему позволена эта малость.       — Я тоже, — тихо признается он и через силу улыбается, ощущая, как горячая влага дрожит в уголках глаз. Он не боится показать Грегу свои слезы, нет. Он боится ледяной отчужденности, граничащей с ненавистью, которые, скорее всего, встретят его поутру.       Он раскидывает два теплых пледа, укрывая себя и мужа. Крепче обнимает Грегори, который вытягивается рядом и обнимает в ответ, прижимая Майкрофта к спинке дивана. Какое-то время они еще смотрят друг другу в глаза, и Грег осторожно поглаживает подушечкой пальца отметину на губе мужа, оставленную утром его собственным кулаком. С таким сожалением, что Майкрофт дергает головой, уходя от прикосновения, и целует мужчину, успокаивая глодающее Грегори изнутри чувство вины.       Это похоже на соревнование. Кто дольше продержит глаза открытыми. И они беспомощно цепляются за ускользающий день, соприкасаясь лбами на прощание. Грег тихо вздыхает и прячет лицо у Майкрофта на груди, а тот устраивает подбородок на его волосах и прикрывает глаза.       Засыпая, он чувствует волны тепла, слышит потрескивание поленьев в камине и тихое сопение мужа, и ненадолго этот звук создает иллюзию, что все вокруг как раньше. Впервые за долгое время Майкрофт засыпает с улыбкой.       Утром Грег его не помнит.