Писарь, роза и безногий черт

А Гоголь все хлестал свою лошадку и несся через все село к избе Александры Осиповны. Задыхался он при этом так, будто бежал сам. Быть может, рассуждал он, все это вздор. И молящий его о помощи призрак, и ночной похититель… но подвергнуть опасности Александру Осиповну было выше сил Николая. Он чувствовал перед нею какой-то долг — и сам толком не мог понять, почему. Наконец впереди показалась изба, которую он искал. Еще издали Николай увидел, что дверь распахнута и сломана. Изнутри изба была залита светом. Неужели опоздал? Гоголь спешился так быстро, как только мог, и ворвался внутрь. Тяжело дыша и предчувствуя недоброе, огляделся по сторонам. Постель была растерзана и зловеще пустовала. Самой девушки нигде не было. Особых следов борьбы — тоже. Как видно, она почти не сопротивлялась. «Не уберег», — больно кольнуло Николая в сердце. Он подбежал к окну, что выходидо на темную стену леса, оперся на ставни ладонями. Выгнулся почти по пояс, выть от досады готовый. И вдруг увидел вдали знакомую фигуру с громадной спиной. Вне всякого сомнения, то был силуэт разбойника. Через плечо у него был перекинут какой-то алый шелковый шарф — который, верно, и был несчастная девушка. Сам же черт отправлялся в лес. *** Гоголь ехал за похитителем, всякий страх потеряв. Правда, оказавшись в лесу, он быстро упустил из виду разбойника, а с ним и его несчастную жертву. Деревья с радостью сомкнулись над головой юноши, закрыв и луну, и звезды. Дыхание от волнения сбилось, но отступать было некуда. Вокруг не было ни души. Где-то раздавались приглушенные крики. От мысли, что это кричит Александра Осиповна, сердце сжалось. Но как в такой чаще понять, откуда крик идет? Гоголь беспомощно вертел головой. Гадал — справа или слева? Куда бы он ни пошел, точно заблудится. Это у леса закон такой. В особенности — у заколдованного. Однако заколдованный и неприветливый лес подозрительно быстро вывел юношу на залитую лунным светом опушку. На ней, по всей видимости, вот-вот должно было совершиться смертоубийство. А может, и еще что похуже. Разбойник уже сорвал с головы девушки мешок. Рот ее был перемотан грязным платком, который впивался в зубы. На помощь она звать не могла — только глухо стонала. Да и кто бы ее здесь услышал? Разве только такие отчаянные, как Гоголь. Барышня рвалась и упиралась в грудь бандита худыми руками. Силы, разумеется, были неравны — эдакий увалень локти ее мог переломить, как веточки. Он тащил ее за собою и рычал что-то неразборчивое. Времени оставалось в обрез, и Гоголь решился. Спрыгнул с коня и дрожащим — пожалуй, даже чересчур дрожащим для доблестного спасителя — голосом крикнул: — Отпусти ее! Разбойник медленно повернулся. Лицо его, размалеванное масляно блестящей краской, и впрямь казалось в темноте каким-то свиным рылом. Он расплылся в улыбке, обнажив желтые островатые зубы. Глазищи его недобро сверкнули. — Вот так встреча! — прохохотал он. — Да це ж мой товарищ старый! Об чем толк, товарищ, зараз отпущу. И он действительно разжал руки. Александра Осиповна громко всхлипнула и пропала из виду. Оказалось — она провалилась в яму, прикрытую листьями, которую Гоголь раньше не видел. Крик девушки отдался каким-то странным эхом, а потом все стихло. Какой глубины была яма и не свернула ли Александра Осиповна себе шею, оставалось только догадываться. Гоголь вскрикнул и бросился вперед. Протянул руку, будто еще надеялся дотянуться до девушки — но тут же застыл на месте. Смелости у него значительно поубавилось, когда увалень, помахивая топором, тяжело пошел прямо на него. — Славно, що ты мне зустрився, — лицо его скрылось в тени, однако в голосе угадывалась глумливая ухмылка. — Я твой шнобель давно, еще с того дня оторвать хочу. Оторвать и в борще сварить… Он угрожающе свистнул в воздухе топором. Это испугало не столько Гоголя, сколько его коня. Скакун дернулся, встал на дыбы и громко, жалобно заржал. Взмахнул в воздухе копытами раз, другой — и, конечно, мазнул Николая по спине. От резкой боли у юноши весь воздух из легких вышел. Он пошатнулся и завалился прямо в ворох грязных, влажно и спело пахнущих листьев. Конь тут же скрылся за деревьями, а Николай с трудом поднялся на локтях, задрал голову вверх — и едва успел откатиться в сторону. На то место, где только что была его голова, с влажным звуком обрушился топор. Тут уж Николай всерьез пожалел о том, что не удосужился захватить с собою какого-нибудь оружия, хотя бы перочинного ножика. Только и оставалось, что вспоминать краткие рекомендации Якова Петровича. «Лучшая защита против человека с холодным оружием в руках — отступление», — вот первое, что пришло на ум. И, признаться, этот совет был Гоголю по душе более, чем какой-либо другой. Превозмогая дикую боль в спине, Николай вскочил на ноги. Прихрамывая, постарался отбежать как можно дальше. Разбойник догонял, земля под ним тряслась. Николай огляделся по сторонам, сколько хватало зрения: искал, чем можно было отгородиться от противника. На глаза попался какой-то острый сук. Видно, откололся от дерева во время грозы. Юноша обеими руками поднял его с земли. Тяжесть была такая, что ноги подкосились. Не удержав равновесие, Гоголь развернулся, поднял свое орудие над головой — и тут же напоролся на топор черта. Лезвие с треском врезалось в сук. Это Гоголя и спасло от участи быть разрубленным надвое. Надолго защиты не хватило. Разбойник одной рукой вырвал сук из пальцев Николая и отбросил его в сторону. Гоголь опять оказался обезоружен. «Если контакт с оружием неизбежен, — вновь зазвучал в голове голос Якова Петровича, — старайтесь защитить самые важные органы». Гоголь напряг мысли. Какие там самые важные органы? Глотка, шея, сердце, артерии… словом, центральная часть тела. Ее-то защищать и надо. Не найдя ничего лучше, юноша поднял руки и кое-как заслонил шею. Снова начал пятиться назад, стараясь удерживать черта на расстоянии. Луна прорезалась тоненькими ниточками сквозь густую листву и выхватила из темноты топор. Лезвие сверкнуло не хуже настоящей молнии. Живое воображение тут же нарисовало Николаю, как это самое лезвие чиркает его по шее, словно остро заточенное перо по бумаге. Он сглотнул. «И не вздумайте концентрироваться на оружии! — строго одернул Гоголя следователь. — У вас на то есть периферийное зрение. Грудь противника — вот, что должно представлять для вас интерес. Любое движение рукою рождается в верхней части торса. Туда смотреть и учитесь». Повинуясь этому внутреннему голосу, Николай перевел взгляд на могучую грудь разбойника. Помогло это, правда, мало. Черт приближался. Смерть, кажется, тоже. Но об этом Николай себе думать не позволял. Если умрет, Александре Осиповне никто не поможет. Разве может он, Гоголь, быть таким эгоистом? Эта мысль придала юноше сил. У него словно открылось второе дыхание. Мысли замелькали быстрее, и в голове у Гоголя за считанные секунды сложился план дальнейших действий. Сначала отразить атаку коротким ударом в уязвимое место между запястьем и предплечьем. Потом — удар в глаза: заставить противника потерять бдительность. После этого — захватить ослабленную атакующую руку и вырвать топор, чего бы это ни стоило. И в конце концов, навалиться всем весом и пригнуть руку врага локтем к земле. Отразить, прервать, захватить, нейтрализовать. Все предельно просто. Все, как учил Яков Петрович. Главное — не бояться… Так страшно Гоголю, наверное, не было никогда в жизни. Издав подобие боевого клича, он понесся прямо на разбойника. Тот — на него. Первый этап гениального плана — отражение — юноше удался. Почти. Воспользовавшись своим небольшим ростом, он пригнулся и изо всех сил треснул черта по каменному предплечью. Тот зашипел — хотя слабо представлялось, чтобы он почувствовал что-нибудь. Кисть тут же обожгло такой адской болью, что у Николая даже в глазах помутилось. На этом, собственно, все и закончилось. — Да ты, я бачу, не уймешься, — прорычал разбойник и зачем-то бросил топор на землю. Зачем — стало ясно уже через мгновение. — Шею сверну, как цуцику, — сообщил черт о своих намерениях и медлить не стал. Стальные пальцы сомкнулись у Николая на горле. Юноша захрипел, забился, пытаясь вырваться, но куда там. Ноги подогнулись, и он, извиваясь, опустился на землю. Разбойник навалился сверху, напрягся и стиснул руки крепче. *** …в это время на краю ямы показалось тонкое смуглое запястье. Потом — острый локоть. Потом — изорванный ярко-алый рукав. А потом и сама Александра Осиповна. Бледная, дрожащая, всклокоченная, она дико озиралась вокруг и едва ли понимала, что происходит. Когда разбойник отпустил ее, она подумала, что помощь близко и попыталась закричать. Но крик оборвался в груди и ухнул куда-то вниз — вместе с опорой под ногами. Каким-то чудом она ухватилась пальцами за край ямы. Замерла и даже задержала дыхание, качая в воздухе босыми ногами, как повешенная. Первое инстинктивное желание было — подтянуться на руках и выкарабкаться наверх. Но то ли у Александры Осиповны в руках и спине недостаточно было силы, то ли земля под пальцами оказалась слишком мягкой и рыхлой — но девушка почувствовала, что край, за который она цеплялась, крошится и разламывается с ужасающей быстротой. Однажды в детстве Александра Осиповна упала в полынью и знала, что если не цепляться за тонкий лед так быстро, как только возможно — соскользнешь и уйдешь под воду. Здесь принцип был примерно тот же самый, да только сама девушка была так ослаблена и парализована страхом, что поделать ничего не могла и медленно сползала вниз. Чья-то рука судорожно схватила ее за ногу и потянула на себя. Александру Осиповну точно обожгло. Мышцы все разом напряглись, как у хищника, попавшего в капкан. Девушка задергала ногами, пытаясь вырваться, и стала загребать землю ногтями с поистине медвежьей силой. Под пальцы подвернулся какой-то корень. Потом еще один, еще… Рука, державшая ногу мертвой хваткой, вдруг ослабела и отпустила. Александра Осиповна и сама не помнила, как оказалась наверху. Пятясь, она тут же отползла от края ямы как можно дальше и спряталась за деревом. Пока она старалась унять дыхание и сверкала глазами из-за толстой шершавой коры, ее похититель уже повалил на землю того молодого человека, который так внезапно пришел ей на помощь. *** — Да помирай ты вже, — пыхтел разбойник, стискивая пальцы. Лицо его было таким же пунцовым, как и у Николая, и блестело от пота. Юноша скалился, из глаз его катились слезы. Он пытался разжать пальцы черта, но силы его уходили. В глазах начало меркнуть. Сердце, прежде готовое выскочить из груди, пропускало удар за ударом… Вдруг влажный звук, будто что-то острое вошло в плоть, обжег Николаю уши. Грубые ладони, что сдавливали его горло, словно бы обмякли и разжались. Гоголь страшно закашлялся и несколько секунд жадно хватал ртом воздух. Разбойник же коротко хрюкнул и округлил глаза. Лицо у него сделалось странного, удивленного выражения. Переместив взгляд чуть ниже, Николай снова забыл, как дышать. Из груди черта торчал острый конец сука. Того самого, которым Гоголь чуть ранее пытался защититься. Но не это потрясло юношу сильнее всего. Дело в том, что на спину разбойника, крепко сжимая сук обеими руками, навалилась Александра Осиповна. Пока противники боролись, она, пошатываясь, кралась по направлению к ним. Орудие, случайно найденное у дерева, гнуло ее к земле, но она не падала. Все внимание ее было обращено к спине разбойника. В глазах ее было красно от жажды мести, желания сделать этому черту больно. В десять, а то и в сто раз больнее, чем было ей там, на дороге, — и здесь, в этом проклятом заколдованном лесу… Точно средневековый меч, занесла она сук над лопатками разбойника. Со всей силою своей злости, ненависти и отчаяния опустила его вниз — и одним ударом пронзила черта насквозь. Разбойник попытался обернуться, но шея у него не поворачивалась. Он покряхтел, повалился наземь, дернулся и больше не шевелился. Гоголь запросто мог бы оказаться погребенным под его телом, но в самый последний момент выскользнул и вскочил на ноги. Тяжело дыша, он окинул быстрым взглядом мертвого увальня. Запустил руку в собственные волосы и сжал до боли грязные космы, будучи не в силах выразить потрясения словами. А потом опомнился. — Александра Осиповна, — бросился он к своей нежданной спасительнице, — вы ранены? Александра Осиповна едва стояла на ногах. Взгляд ее был пуст и лишен всякого выражения. Гоголь брал ее руки в свои, накрывал ладонями ее бледное лицо, тряс за плечи — но ей было все равно. Она действительно была ранена. Во всяком случае, пятна крови по рваным краям алой ткани сочились и стремительно увеличивались в размере. Но как ей помочь, Гоголь не знал. — Александра Осиповна, — заглядывал он в глаза девушке, — вы помните меня? Николай я, писарь. Мы виделись утром, когда к вам следователь приходил. Вы меня еще хохликом назвали. Потому что я из Малороссии, как и вы. Помните? Александра Осиповна медленно взглянула на Гоголя. И вдруг расплакалась. Нервы, очевидно, не выдержали. Николай мог это понять — и все равно смутился, когда девушка, рыдая в полный голос, обняла его за шею. — Ну, ну, — пробормотал юноша, осторожно погладив ее по волосам и худой узкой спине, — не плачьте… не плачьте. Мы выберемся отсюда. Я вас не брошу. Вы в безопасности… Слова эти прозвучали не слишком уверенно, но вряд ли Александра Осиповна это заметила. Даже босиком, стоя в какой-то ямке, она была очень высока ростом, намного выше Гоголя. Чтобы положить голову ему на плечо, ей приходилось наклоняться и сутулиться. Сам же Николай осторожно касался подбородком ее ключицы, — и право, совершенно не знал, что ему делать дальше.