***
Но хуже всего даже не это. А когда они смотрят. На них двоих, на нее и Джоэла, стоит им появиться вместе в городе. Эти взгляды его совершенно не трогают, иногда Элли кажется, что у Джоэла не все в порядке со зрением, или же просто стальные яйца. А вот у нее так не выходит. Когда все видят в тебе угрозу, пусть и прирученную, надежно запрятанную, дружелюбной быть не выходит. Оно куда-то само испаряется, все желание улыбаться. — Что такое? — косится на нее Джоэл. — Ты в порядке? — Нет, — хочется заорать Элли. — Нет, черт бы все побрал, и тебя заодно, потому что... Но она молчит как рыба, рот на замке, потому что и сама не может ответить на этот вопрос. Почему? Что с ней вообще происходит? Она только прижимается к его боку сильнее, касаясь плечом оголенной кожи на его предплечье. Тепло жжется даже сквозь одежду, через эти чертовы три слоя одежды. И ей самой так жарко, что удивительно, как она не вспыхнула спичкой. Люди пялятся еще больше — они слишком приметная парочка, мужик под пятьдесят, с сединой в волосах, и она, черт знает, кто, но уже не ребенок. Поэтому они шепчутся у них за спиной, поэтому здороваются предельно вежливо, но не более того. — Элли, что черт побери, происходит? Ты где витаешь? — его голос возвращает ее обратно, на землю, где ей и положено находиться. — А? — она только замечает, что нога ее на его ботинке, основательно оттоптанном за время прогулки. Действительно, кто бы сказал, что происходит. — Прости, я только... все как-то... пффф.... — она тут же отодвигается. — Я задумалась. — Потрудишься рассказать о чем? — Нет, абсолютно точно нет. Не дождешься. — Ты знаешь, что ты все еще самая странная из тех, кого я встречал? — он немножко издевается над нею, самую малость поддевая, и в глазах его смешинки. — Ага. Ужасно польщена, что хоть где-то я самая-самая, — это вырывается изо рта куда раньше, чем Элли соображает, что несет. Запоздавшим жестом она хлопает себя по губам и смеется, громко, фальшиво, избегая его взгляда, потому что он один способен вытрясти из нее всю правду, до последней крошки. Но внутри гулко бьется странное и непонятное, и от него никуда не деться, потому что оно УЖЕ тут. Зачем? Почему я это сказала?***
Есть ночи, когда она спит у себя, наверху. У Элли даже своя спальня есть, маленькая, с единственным окном, выходящим на крышу, хотя тут не так уютно, как у Джоэла. Но она держится. Вовсю держится за себя, обхватив руками плечи, чтобы не рвануть к нему, уткнуться в плечо и только тогда начать дышать. Потому что кошмары — это не то, от чего можно сбежать, как бы ни старался. И она продолжает лежать, уткнувшись носом в подушку, и слушает тишину кругом, цепляясь за это как за якорь, что может остановить ее от падения. — Да ладно тебе, Элли. Ты сможешь, — хотя она даже глаза закрыть боится, потому что тогда появится чертов Дэвид и его жуткий оскал. Он ухмылялся перед тем, как она вогнала ему лезвие в лицо, и теперь это навечно отпечаталось где-то внутри памяти. Оно не стирается, не уходит, жуткое окровавленное лицо с остатками победной улыбки. — Просто... дыши. Но ее спасает не это. И даже не короткие размеренные вдохи на раз-два-три. Музыка. Тихие ноты, они такие слабые, что их можно принять за галлюцинацию, но они настоящие. Это Джоэл, и тогда Элли позволяет себе заплакать. Затыкая рот ладонью, она давится слезами, пока внутри не затихают последние хрипы. Под звуки его гитары. Потому что она боится идти к нему, боится того, что засело внутри занозой, боится, что он поймет, что обо всем догадается. Она боится, что это разочарует его. И это так больно. Так чертовски больно.***
— Иди сюда, — манит он ее. — Давай, — хлопает на пол перед собой. — Я помогу, - ему хорошо, он расслаблен и, наверное, даже счастлив после домашних посиделок с братом, хоть ни за что и не признается. А темные глаза блестят после выпивки. Она идет покорно, но внутри все уже обрывается, ноги как ватные, и сидеть рядом с Джоэлом, так близко, что ей нужно просто чуть отклониться назад, чтобы упасть в его руки, сплошное безумие. — Вот так, — он проводит расческой по ее спутанным после ванны волосам, размеренно и аккуратно. Ему нравится это — как будто эта странная игра в отцы-дочери сможет заполнить здоровенную пропасть недопонимания, возникшую уже после возвращения домой. Элли вздрагивает от каждого его прикосновения, морщится и вертится, а затем подскакивает, точно ее на раскаленный гвоздь усадили. — Я... давай я сама, — она выхватывает расческу из его рук. — И вообще... мне пора. Она никогда не спрашивала его, зачем он это все делает, потому что какая-то часть ее уже знает ответ, тот самый, что убьет ее. Но сейчас оно вертится на языке, и Элли изо всех сил загоняет его обратно, чтобы оно не вырвалось наружу. Потому что... Потому что это страшно. На стене, одной, скорчившись под бревенчатым настилом, тоже страшно, но не так. Там больше нет его взгляда, задетого за живое, такого печального, словно она только что убила его. Только тишина и холодный ветер, толкающий в спину, в пустоту под ногами.***
Есть ночи, когда все сложно, так сложно, что никто не поймет. И тогда Джоэл приходит к ней. Элли всегда лежит с закрытыми глазами, она прекрасно знает, что он меньше всего хочет разбудить ее, потревожить, и поэтому она притворяется спящей, пока Джоэл укладывается рядом, обнимая ее и притягивая к себе. Затаив дыхание, она ждет, пока он не начнет дышать сам, потому что кошмары преследуют не только ее, но у него они другие. И только тогда она засыпает. Под размеренное биение сердца совсем рядом с щекой. Оно стучит мягко, его старое изношенное сердце, убаюкивая ее.***
— Не надо, — однажды просит ее Джоэл. Она ничерта не понимает, непонятливо оглядывается на него, перебирающего струны гитары. — О чем ты? — Не взрослей так быстро, — какая дурацкая просьба, как будто это зависит от ее собственного решения. Тело выросло, сердце растянулось следом, заполненное одним единственным чувством — болезненной привязанностью к Джоэлу, такой громадной, что она сожрала Элли заживо, а он так запросто уговаривает ее, как будто это легко. — Ты о чем? — Просто... — иногда ему тоже нелегко находить слова, и Элли становится немного легче, может, она не одна такая? — Просто что, Джоэл? — это важно, дожать до конца, добиться, чтобы он ответил, не ускользнул от ответа, как делает это обычно за своим хмыканьем и смешками. — Ты же знаешь, что я не буду с тобой вечно. Так что просто... побудь еще такой. Сердце рвется, и она не знает, почему оно еще не выпрыгнуло из груди, не свалилось ему на ладони, ее обескровленное сердце, заполненное одним им. Она не будет. Не важно, насколько это больно, она подождет.