Home where it hurts

— Волк-волк-волк, — они кричат, шепчут ей вслед. — Волк идет, прячьтесь! — а она купает руки в их крови, горячей, черной в свете луны. Взрезает горла — от уха до уха — мягко и плавно, почти любовно, словно это не враг, а любовник. И опускает на мягкий мох, напоследок гладя по лицу. Кто погладит ее? За папоротником разрастается гниль, и тот, что коснется ее, сам станет проклят. — Волк... — иногда ночью ей кажется, что это шепчет и он, первый и последний из тех, что всегда видел в ней человека. И отворачивается, показывая только спину, закаменевшую от страха. Но нет, это только снится, и на ее плечо опускается рука, тяжелая и теплая, и лба касается его дыхание, а затем — словно щекочет словно крылышки бабочек — его поцелуй. — Спи, Элли, — сонно бормочет он и зевает, укрывая их с головой, и теплое одеяло смыкается коконом, убежищем, логовом. — Завтра моя очередь, так что спи.