Лев в гнезде

Стоя перед высоким, с человеческий рост, зеркалом, Гермиона рассматривает длинную, рваную, еще только начавшую заживать рану на внешней стороне бедра. Она красная и болезненная, похожа на магловскую молнию для одежды. Потяни за язычок — и явит себя миру сырое кровоточащее мясо. Шипя сквозь зубы, Гермиона очищает рану заклинанием, накладывает густой слой лечащей мази и заматывает бинтом. Такие простые, казалось бы, действия вызывают у нее учащенное сердцебиение и пот, Ниагарой льющийся по вискам. Закончив, женщина с трудом натягивает узкую черную юбку, скользя тканью по бинтам, и откидывает с лица влажные волосы. «Никто не должен узнать», — говорит она своему отражению. «Никто не должен узнать», — твердит она мысленно, швыряя себе под ноги горсть летучего пороха и проговаривая вслух точку назначения. «Никто не должен узнать», — бормочет она сквозь зубы, шагая по фойе Министерства Магии и дежурно кивая на утренние приветствия. «Никто не должен узнать» — эта фраза ноющей болью отдается в ноге и мозгу, когда Гермиона видит возле лифта Гарри и машет ему ладонью, успешно имитируя радость. Где-то в душе скребут кошки оттого, что приходится обманывать даже лучшего друга. — Как выходные? — спрашивает глава аврората, складывая свежий номер «Пророка». На закрываемой странице мелькает фото самого Гарри, нацелившего палочку на какую-то женщину, и очередной по-скитерски кричащий заголовок. Ногу колет, и Гермионе хочется рассказать другу правду. Ведь Гарри никогда не посмеется над ней, он даже начнет искать выход из ее положения, перевернет мир верх дном… но не найдет ничего. А значит, не стоит его беспокоить. А значит, она промолчит. — Неплохо, — вежливо улыбается в ответ Гермиона, опираясь на стену, якобы в ожидании лифта. Никто никогда не узнает, что в эту секунду она чуть не потеряла сознание. — А твои? — Были с Джинни на матче, — охотно отзывается Гарри, — оставили Лили на Молли и немного отдохнули вдвоем. Слышала про новое дело Артура? О взбесившихся рождественских елках? — Гарри, — сдержанно заметила Гермиона, — если я Министр, это не значит, что я должна знать о делах всех своих подчиненных. Кажется, сказано это было слишком резко. Поттер удивленно смотрит на подругу, но благоразумно не затевает спор. Кажется, ее болезненное состояние не осталось незамеченным. — Ты хорошо себя чувствуешь? — из-под круглых очков на нее смотрят внимательные зеленые глаза. — Что-то случилось? Я могу чем-то помочь? — Со мной все в порядке, — отвечает — и снова слишком резко — Гермиона. Рана под повязкой с каждым мгновением жжет все сильнее, все труднее становится стоять, все труднее поддерживать видимость «порядка». — Пожалуйста, не надо этой заботы, я в состоянии справиться со своими проблемами сама. Пятнадцать минут спустя, запершись в своем кабинете, Гермиона взахлеб рыдает от острой боли, пронзающей буквально все ее существо. Она ощущает, как по ее сосудам несется отрава, чувствует, как меняется организм, неспособный бороться с древним неукротимым проклятием. Из ее груди вырываются странные полувздохи-полухрипы, напоминающие стоны утопающего. Лежа на голом полу, она обхватывает руками колени, до крови раздирая ногтями кожу на запястьях. Но это приносит лишь секундное облегчение, а потом боль возвращается. «Я могу помочь». Поздно. Уже поздно. Поздно стало уже в тот момент, когда на Гермиону, слишком понадеявшуюся на слепую удачу, из темноты грязного переулка бросилась серая тень. Когда оборотень, прежде чем она успела вскинуть палочку, полоснул ее когтями по бедру, а после свалился, получив прямо в жуткую клыкастую морду сектумсемпрой. Гермиона до сих пор не смогла понять, почему в такой критической ситуации ей на ум пришло именно это заклятье. Самодельное заклятье из старого школьного учебника по зельям. Римус однажды сказал, что детская память сохранила лишь одно, единственное воспоминание о ночи, когда его укусили. Крепче всего въелся в его мысли глубокий укус на маленькой руке и черная кровь, сочащаяся из-под клыков Сивого. Гермионе станет сниться алый росчерк на бархатно-серой шкуре и стеклянный блеск лишенных разума глаз. Поднимаясь с пола, она одергивает одежду дрожащими руками, дотягивается до палочки, смотрит на нее пару мгновений и, решительно сжав пальцы на ее теплом древке, направляется к столу. Дорогим белым пером по полотну нового пергамента Гермиона строчит аккуратным мелким почерком испуганное и умоляющее письмо единственному, кто сможет ей помочь и никогда не выдаст ее тайну. Она пишет отважному аврору, отличному зельевару, умелому магу и лучшему другу, какого только могла подарить ей судьба. Она нечасто просит помощи. Но сейчас одной ей просто не справиться.