Белый олеандр. Pure hate

После занятий Ферги уже по привычке отправился на кладбище, чтобы пару часов провести наедине с теми, кого считал своими самыми дорогими людьми. Среди живых у него был всего один друг, остальные так и не смогли перешагнуть через планку приятельства. Но даже друг, живой, настоящий друг не мог заменить Ферги семью. Сколько себя помнил, столько Хиллс мечтал о семье, о заботливых родителях, возможно, о младшем братике или младшей сестренке, о которой можно и нужно заботиться. Но у него не было ни сестер, ни братьев. И семьи у него тоже не было. Обычно в интернатах царят законы джунглей, стандартный принцип «выживает сильнейший». Естественный отбор, что называется. В «Белом олеандре» против такого принципа выступала верхушка управленцев и попечителей. Именно по их инициативе учеников распределяли на группы, надеясь, что воспитанники научатся не только выживать, давя других, но и работать в команде, заботясь о своих товарищах, подавая им руку, если понадобится. В общем, их призывали жить по принципу: «один за всех и все за одного». На людях вроде бы получалось такую видимость поддерживать, но Ферги ясно осознавал, нет у них никакой неземной дружбы. Только видимость этакой, прекрасной семьи, в которой, если тебе плохо – все кинутся утешать, если хорошо – все порадуются за компанию. На самом деле, счастья все желают лишь себе, а остальные для них – массовка. Они могли улыбаться в лицо, а потом за спиной говорить гадости и строить козни. В комнате их обитало шестеро. Одна кровать пустовала. Но теперь, наверное, её займет новичок. Самой интересной темой для размышлений, на протяжении всех оставшихся уроков, у Ферги и Верджила оставался вопрос: с кем подружится новичок? Какой дуэт превратится в трио? Джошуа, по большей части, таскался со своим Лесли. Для него Блисс был чем-то вроде ручного хомяка, который может развлечь разговорами, умильно похрустеть палочками, привлекая к себе внимание, сказать что-то глупое, поставив себя в неловкое положение, но вызвав улыбку. Однако, положительные качества перечеркивал ряд отрицательных. Его истеричность и бесконечная ревность, а ещё склонность к самопожертвованию даже самого холодного и сдержанного человека могли довести до белого каления, не говоря уже о натурах взрывных и импульсивных. Ферги общался с Верджилом, как с другом, и каких-то мыслей о переводе отношений в иную, горизонтальную плоскость не допускал. Верджил, будучи убежденным натуралом, тоже подобных мыслей не высказывал. Себя Ферги тоже позиционировал, как натурала. Только вот любовь у него была странная. Но Хиллс успокаивал себя тем, что мертвая девушка у него только до тех пор, пока он находится в стенах интерната. Потом, выбравшись за его пределы, он найдет себе нормальную девушку и всё будет просто зашибись. Его романтичная душа требовала любви, спроецировать любовь было не на кого. Не в учительниц же влюбляться, на самом деле. Можно было, конечно, воспылать чувствами к мисс Симонс, ведь она была очень даже ничего, но Ферги понимал, что эта любовь заранее обречена, а страдать от придуманных чувств не хотелось. Вот он и выбрал самый простой, как ему казалось, способ реализовать желание любить и быть любимым. Он долго выбирал себе «невесту», остановил выбор на, как ему казалось, самой симпатичной и теперь наслаждался своими чувствами. Если такими чувствами можно наслаждаться. Во всяком случае, провала здесь быть не могло. Он мог сколько угодно воображать, придумывая сценки из прошлой жизни, до того, как девушка умерла. И в этих сценках не было места несчастной любви, в них у него была полная гармония. Вот и сейчас он шел на кладбище исключительно с целью поболтать со своими придуманными родственниками и придуманной девушкой. Он всегда исправно приносил им цветы, обычно срываемые в саду интерната. Садовнику никак не удавалось поймать вора, он каждый раз клялся задушить воришку, который разоряет его прекрасный сад, но так ни разу Ферги за срезанием цветов и не застал. Наверное потому, что тот имел привычку срезать цветы по утрам, когда все ещё спали, заворачивал в газету и прятал их в лесу, чтобы потом, по дороге с занятий прихватить подношение и отнести его тем, кому следует. На могилы предполагаемых отца и матери он клал по два цветка. Девушке обычно доставалось четыре или шесть. Ферги всегда перед ними извинялся, заверяя, что, если бы была возможность, он приносил бы намного больше, а девушке так вообще цветы охапками бы таскал. Сегодня у него тоже был повод поговорить с вымышленными родственниками. На самом деле, он у него постоянно находился. Как дети, воспитывающиеся в семьях, ежедневно, возвращаясь из школы, делятся новостями с родителями, так и Ферги делился своими новостями. И даже немного легче на душе становилось, как будто, его, действительно, слушали. Советами не помогали, но ведь слушали! А это уже достижение. – Привет, милая, а ты всё так же прекрасна, – произнес Ферги, обращаясь к своей избраннице. Он наклонился, чтобы собрать засохшие цветы, вытряхнул из пакета новые и уложил их на могильную плиту. С фотографии на него смотрела девушка лет восемнадцати со светлыми кудряшками, в шляпке, по моде двадцатых годов прошлого столетия. «Моника Стайлз» гласила надпись под фотографией. Она, действительно, умерла в возрасте восемнадцати лет, а жить ей довелось как раз в начале прошлого века. При всём желании она не могла стать девушкой Ферги при жизни. И вообще неизвестно, – возникло бы у нее подобное желание или нет. Но в мире фантазии возможно было всё. – Я по тебе скучал, – продолжил он, расстилая на земле пакет и присаживаясь прямо на него. – Надеюсь, ты тоже без меня скучала. Да, ладно, не расстраивайся, я же шучу. Я знаю, что ты тоже скучала. Одиночество – совсем не сахарная вещь. Нет, у меня, конечно, есть Верджил. Но это немного не то. Я не хочу надоедать ему своими проблемами, потому что прекрасно знаю, что у него проблем не меньше моего. И он, несмотря на то, что чаще всего ведет себя вызывающе, на самом деле, тоже мечтает о родителях. Вообще каждый из тех, кто находится здесь, о родителях мечтает. Ну, или не о родителях. Все, однозначно, хотят, чтобы их любили. Но это же такое, нормальное желание. Любимыми все хотят быть, даже, если тщательно свои истинные чувства скрывают. Я вот, например, тебя люблю. Честно. Ты хорошая собеседница. Не перебиваешь, не говоришь гадости. А ещё с тобой поссориться невозможно. Ты красивая. И, если бы мы с тобой встретились, я бы, наверное, в тебя влюбился. Не так, в шутку. А по-настоящему. И носил бы тебе огромные букеты. Такие, что в руках не помещаются. А ещё дарил бы мягкие игрушки. Нет, ну один раз я тебе принес мишку. Помнишь его? Да, тот самый, с сердцем в руках. Куда он делся – ума не приложу. Мне не жалко, конечно. Но ведь приносил я его тебе, а не кому-то. Прости, что больше тебе их не приношу, но не очень-то хочется выкидывать деньги на ветер. Знаешь, у нас в интернате событие. То есть, ты, конечно, знаешь, ведь ты всегда здесь. Я всё-таки расскажу, хорошо? Так вот, у нас пополнение. Новички приехали. Да, их несколько. Но в нашей возрастной категории только один, остальные – малышня. Верджил этого парня заранее возненавидел. Ну, не то, чтобы возненавидел. Он просто терпеть не может новеньких, потому что в них эмоции бурлят, и они сюда на позитиве вечном прибывают. Верджил уже привык к тому, что даже в этом интернате чудес не происходит. «Белый олеандр» вроде и считается элитным заведением, если, конечно, так можно выразиться, но, по сути, он такое же застоявшееся болото, как все другие интернаты. Здесь живут без энтузиазма, без надежд на светлое будущее. И новички, которые сюда приехали, они тоже скоро поймут, что «Белый олеандр» – далеко не рай. – А, если они с самого начала понимают, что «Олеандру» далеко до рая? – раздался голос за спиной. И Ферги вздрогнул. Никто и никогда прежде с ним не разговаривал во время визитов на кладбище. Да и кто мог бы разговаривать, если все здесь давно мертвы? А одноклассники шарахаются в разные стороны, стоит только предложить им вместе прогуляться на погост. Верджил всегда находил сотни причин для того, чтобы отказаться. Другим Ферги даже не предлагал, понимая, что в лучшем случае покрутят пальцем у виска, в худшем оскорбят. К тому же, голос Хиллс не узнал. То есть, он его вообще не знал. Это наводило на определенные подозрения. И он решил, что от своего одиночества совсем свихнулся. Резко обернувшись, Ферги увидел высокого шатена, стоявшего у одной из могил. Парень сложил руки на груди, немного прищурил глаза и внимательно рассматривал любителя спящих красавиц. – Ну, так что? – вновь обратился к нему парень. – Если новички сразу понимают, что не в сказку попали? Что тогда? Уже на выходе из комнаты Доминик понял, куда направится. Ему не хотелось рассматривать классы, голод особо не мучил, потому решено было прогуляться по кладбищу, раз уж бывший друг так вероломно отправил его в это королевство спящих вечным сном. Найти кладбище оказалось довольно легко. Всего-то требовалось отыскать тропку в лесу, и по этой тропе выйти к могилам. Кладбище было старое, практически заброшенное, ухоженных могил насчитывались единицы. И трудно было не заметить на одной из них яркие, живые цветы. Доминик сразу же решил полюбопытствовать, к кому проявляют такую заботу, и наткнулся на парня, сидевшего на пакете. Парень рассуждал вслух, будто ждал ответа или встречного вопроса. Вот Вебер и решил поддержать разговор. Когда парень обернулся, появилась возможность рассмотреть его лучше. Философ оказался брюнетом с голубыми глазами и большим ртом, причем губы у него были очень тонкие. Он был бледным, и эта бледность даже немного в зелень отдавала. Доминик невольно подумал, что именно так, наверное, выглядят зомби. – Ты кто? – спросил Ферги, поднимаясь на ноги. Его неожиданный собеседник был одет в форму интерната, потому вопросы, в принципе, должны были отпасть сами собой, но Хиллс решил, на всякий случай, уточнить. – Новичок, – ответили ему. – И ты хочешь сказать, что от этого интерната чудес не ждёшь? – А смысл? Их всё равно не бывает. Ни в стенах «Белого олеандра», ни за его пределами. Доминик, наконец, решился покинуть свой наблюдательный пост, подошел поближе к могиле, чтобы рассмотреть, за кем так старательно ухаживает этот воспитанник. С пожелтевшей от времени фотографии на Вебера смотрела симпатичная блондинка в шляпке. – Моника Стайлз, – прочитал он. – Почему именно она? – поинтересовался, обращаясь к Ферги. – Она моя девушка, – ответил тот, пожав плечами. – Твоя девушка? Доминик нахмурился и ещё раз посмотрел на плиту. Надпись гласила, что Моника Стайлз жила на этом свете в период с тысяча девятьсот седьмого года по тысяча девятьсот двадцать пятый. То есть, никак, ну, совсем никак не могла быть девушкой парня, стоявшего рядом. – Ну, да. – И когда же вы встречаться начали? – Год назад. – Вот оно что, – Доминик понимающе кивнул, хотя вообще ничего не понимал. Интересно, на территории интерната один такой экземпляр или есть ещё, подобные ему? – Тут ещё лежат мои родители, – заметил Хиллс. – Однофамильцы? – решил уточнить Вебер. – Или реально родственники? – У них другая фамилия, – ответили ему. – Тогда как они могут быть твоими родителями? – Они красивые были при жизни, – ответил Ферги. – И глаза у них добрые, и улыбки. Наверное, они никогда не отказались бы от своего ребенка. Вот я и подумал, что на роль моих родителей они подходят лучше всего. – А она? – Доминик снова покосился в сторону последнего приюта Моники Стайлз. – Она тоже красивая, – улыбнулся Хиллс. – Но... – Мертвая? – Да. – Я знаю. – Тогда почему говоришь, что она твоя девушка? – Потому что мне так хочется, – едва ли не по слогам ответил Ферги. – Может, мне не хватает романтики, и я хочу красивую историю любви? – С ней? – снова уточнил Вебер. – С ней, – кивнул Хиллс. – Да уж, – пробормотал Доминик. Разговор у них получался более чем странный. Ответы собеседника ставили Доминика в тупик. Он рассчитывал на то, что рано или поздно парень скажет, что его слова – шутка. Но брюнет оставался непреклонен, всем своим видом говоря, что искренне считает эту девушку своей. И вообще это в порядке вещей. Пусть Вебер не делает вид, что никогда прежде ни с чем подобным не сталкивался. – Ну, вот так, – развел руками Ферги. – Но она же мертва, и твой поцелуй её не оживит. – Знаю. – Ты – странный, – заметил Вебер. – Смотря что считать странностью, – отпарировал Ферги. – Я прекрасно понимаю, что эта девушка уже давно на том свете. Знаю, что мне с ней не встретиться. Тем не менее, кто запретит мне любить её? Я могу любить, кого угодно. И сейчас мне хочется, чтобы кем угодно была она. – Надеюсь, некромантия в список твоих увлечений не входит. – Нет, не входит. – Это уже хорошо, – произнес Доминик. – Странно и отвратительно есть гусениц, убивать маленьких котят, резать себя, чтобы получить наслаждение и удовлетворение. Но это странно для нас, а не для тех, кто это делает. Понятия странности для каждого человека свои. Для кого-то и цветок сорвать – преступление, потому что растение живое и ему больно. А кто-то спокойно работает киллером и чувствует себя превосходно. – Это сейчас к чему? – В тему моих странностей. Я не делаю ничего из вышеперечисленного, я просто разговариваю с этими людьми, и потому не считаю себя странным. Из твоих уст слово «странный» прозвучало почти, как оскорбление. – Извини, – криво ухмыльнулся Доминик. – Я не обижался. Но критиковать мои интересы не нужно. Впрочем, как и осуждать мой выбор. – Твой выбор? – Её, – Ферги указал в сторону Моники. – Ну, ей-то какая разница? Она всё равно... – Мертва? – Да. Хиллс передернул плечами. – Для меня она жива. А что думают другие – неважно. Доминик окончательно утвердился во мнении, что у воспитанника «Белого олеандра» не все дома. – Слушай, а как ты вообще здесь оказался? – сменил тему Ферги, поняв, что его всё равно не понимают. Даже не пытаются вникнуть в его слова, но уже осуждают. – Я просто решил прогуляться. И посмотреть, где мне предполагается жить. – А сюда почему завернул? Обычно все от кладбища шарахаются. – Мне сказали, что здесь мой дом, – ответил Доминик. – Не знаю, правда, где именно. Вполне возможно, что я лежу где-то по соседству с твоей избранницей. Доминик огляделся по сторонам. Настала очередь Ферги выпадать в осадок и сомневаться в психическом здоровье собеседника. – Ты же не призрак? – Нет. – Тогда с какого хрена здесь твой дом? – Это личное, – уклончиво ответил Доминик. Ферги тяжело вздохнул. И кто после этого странный? – Я ничего не понял, но сделаем вид, что до меня дошло всё, что ты хотел сказать, – произнес он. – Насколько я понимаю, ты как раз тот новичок, который теперь живёт в нашей комнате? – Наша комната – это чья? – Верджил, Джошуа, Лесли, Уэйн, Кейси и я. – Ферги? Ферги Хиллс? – уточнил Доминик, хотя, это и так было очевидно. – Он самый, – кивнул брюнет. – А ты? – Доминик Вебер. Будем знакомы, – на губах Доминика заиграла улыбка. Вебер протянул собеседнику руку, и Ферги, не задумываясь, пожал её. – Будем, – ответил, улыбнувшись в ответ. * * * В комнате назревал скандал. Как только дверь за Домиником захлопнулась, Лесли позволил своим эмоциям выплеснуться наружу, и всё понеслось по-накатанному. Традиции не менялись. Блисс всегда истерил, если его что-то не устраивало. – Кто такой этот Доминик? – спросил он первое, что пришло в голову. У него в этот момент был вид обиженного ребенка, у которого отобрали самую любимую игрушку. Тот, кто забирал, оказался сильнее, потому вернуть её Лесли не под силу, вот и остается только плакать, вспоминая о том, как она была хороша. – «Меня зовут Доминик. Именно Доминик. Никаких дебильных сокращений...», – передразнил он Вебера. – Конечно, все уже ему в ноги кинулись и называют полной формой имени. Можно подумать, сокращенная форма – это оскорбление. – Тебя волнует его имя или он сам? – спросил Джошуа, отходя от Блисса. Лесли, поняв, что утешать его никто не намерен, кинулся на кровать и уткнулся носом в подушку. Это был стандартный театр одного актера, к которому Лэст уже успел привыкнуть за время пребывания в стенах «Белого олеандра». Лесли постоянно вел себя так с ним, и с его предшественниками, в общем-то, тоже. Когда Джошуа только-только оказался на территории интерната, Блисс как раз переживал очередное расставание. И тогда все эти атрибуты имели место быть. Слезы в подушку, детские обидки и попытки выбить из других людей утешение. Лесли разве что вслух свои мысли не произносил, но на лице у него было написано: «кто бы утешил, кто бы обнял». – Меня в нём вообще ничто не волнует, – проворчал Лесли себе под нос. – Ничего не волнует! – рявкнул уже зло и снова уткнулся носом в подушку. – Тогда и не говори о нём. – А то что? И мне пощечину отвесишь? – С чего бы? – С того, что ты его не из-за меня ударил. Так ведь? – А из-за кого? – Из-за того, что обидку поймал, – желчно бросил Лесли. – Какую ещё обидку? – Самую банальную. За то, что он тебя лесом послал вместо того, чтобы на коленки встать. – На кой хрен ему на коленки становиться? – Чтобы твоё расположение завоевать. – Ты так думаешь? – А разве нет? Ты же родину за качественный минет продашь. – Так то за качественный, – усмехнулся Джошуа, вспоминая неловкие попытки Доминика. Скорее всего, Вебер и сейчас ничего не умел, потому как практиковаться было не на ком. – А ты что, уже успел его способности проверить? – Нет, – почему-то соврал Джошуа. – Тогда почему говоришь, что он не умеет это делать? – Потому что Доминик по девушкам. – Но... Лесли немного растерялся от этого заявления. – Что? – Как это по девушкам? – Не знаешь, как это бывает? – Не похож. – В смысле? – В смысле, он смазливый слишком. – Директриса не жаловалась. – А? – Ага, – передразнил Джошуа Блисса. – Он что, с директрисой спал? – Да, причем неоднократно. Два года исключительно с ней и спал. – Охренеть вообще, – Блисс даже забыл о том, что нужно играть роль обиженного и несчастного. – Там тоже все охреневали, – произнес Лэст, присаживаясь на край кровати и проводя рукой по волосам Лесли. – Слушай, забей на него. Он вообще никто в этом интернате, и, если ты захочешь, я быстро с ним разделаюсь. Только скажи, и он сам быстро превратится в подстилку чью-нибудь. – В чью? – шмыгнул носом Блисс. – Это принципиально важно? – Да. – Почему? – Не хочу, чтобы ты его себе забрал. – Он мне не нужен. – Правда? – Правда. – Правда-правда? – Да, – улыбнулся Джошуа, отчаянно кривя душой. На самом деле, он бы первый и сорвался, начни Доминик встречаться с кем-то из парней, находящихся на территории интерната. И тогда Лэст сам стал бы не лучше Лесли. Он пребывал в твёрдой уверенности, что, если кому Доминик и должен принадлежать, то только ему. – Тем не менее, ты его хочешь, – продолжал капать на нервы Лесли. – Ведь хочешь же. Это очевидно. – Ещё одно заявление в таком тоне, и я кому-то как врежу! – рявкнул Лэст, взбешенный этой репликой. – Задрал уже своей ревностью. – Но я же... – Всё, закрыли тему. – Закрыли, – быстро согласился Блисс, поняв, что говорить о Вебере Джош не настроен. – Прости меня, ладно? – Прощаю, – бросил тот. – Но впредь думай, что ляпаешь. – Можно ещё вопрос? – Какой? – Ну, о Вебере. – Давай, – бросил Джошуа. – Ты, правда, можешь его сделать чьей-то подстилкой? – Могу. – Сделай, – сверкнув очами от радостного предвкушения, выдал Лесли. – Если можешь, сделай. – Хорошо, – ответил Лэст, не задумываясь ни на секунду. – Сделаю. – Спасибо, – выдохнул парень, обвивая его шею руками. – Моя благодарность тебе не будет знать границ. Он потянулся к Джошу за поцелуем, но в этот момент дверь комнаты распахнулась настежь и на пороге объявились двое. Один из них, длинноволосый блондин с карими глазами был наряжен в маскарадный костюм Красной шапочки. Белая блузка, чулки, ботильоны на каблуках, черный сарафан с пышной юбкой. Волосы распущены, а на голове, собственно, красная шапочка. Такого же цвета помада на губах. Второй – сероглазый шатен, был одет в стандартную серую форму. В руках у него был фотоаппарат, которому и было уделено большее, чем чему-либо другому, внимание. Кейси Уайт и Уэйн Сноу собственной персоной. – А кто хочет вкусный пирожок? – заорал блондин, потряхивая в воздухе корзинкой. – Горшочка с маслом у меня нет, но пирожки и без того вкусные. – Кейси, ты взбесился что ли? – спросил Лесли, понимая, что его только что настиг облом, и от мечтаний о нежностях остались лишь воспоминания. – Не-а, я просто на позитиве, – произнес тот, плюхнувшись на кровать. Полез в корзинку, достал оттуда пирожок и принялся жевать. – И что послужило причиной твоему позитиву? – Сейчас в коридоре какой-то кусок урода ущипнул меня за задницу, сопроводив свои действия дебильным гиканьем и замечанием типа: «что такая красивая девочка делает в этом заведении». Когда милая девочка подарила ему хук слева, он подрастерял своё красноречие, – радостно выдал Кейси. Дожевав пирожок, он посмотрел на Лесли и Джоша, всё ещё находившихся в весьма недвусмысленной позе и хмыкнул: – Мы вам помешали, да? Прошу прощения. Уэйн, пойдем отсюда. Снимки посмотреть мы сможем и в коридоре. – Угу, – буркнул тот. Уже у самой двери Кейси обернулся и заметил: – Продолжайте, мы вам мешать не будем. Кстати, если захотите есть, можете угощаться. Пирожки, действительно, вкусные. Пойдем, Сноу, пойдём. Он вытолкал несопротивляющегося шатена за дверь, сам не удержался и подмигнул Лесли. И только потом соизволил закрыть дверь.