Тонкая алая нить

Джона преследуют кошмарные сны. Раз за разом в них он убивает женщину, которую бесконечно любил и которой клялся в верности — как вассал и как мужчина. Раз за разом наблюдает, как гаснет в её глазах жизнь. В памяти людей Дейенерис Таргариен осталась Безумной Королевой, но Джон Сноу — он отрекается от имени Эйегона Таргариена, это имя принесло слишком много несчастий — знал Дейенерис другой. Знал женщиной с добрым сердцем, желавшей помочь жителям Вестероса обрести свободу от Серсеи. Знал потерявшей так много, преданной теми, кому она доверяла. Знал её любящей и нуждающейся в любви. В любви, в которой он, Джон Сноу, ей отказал. Боги, он просто не мог смириться с их родством, оно резало его по живому, оно ворочалось ножом, воткнутым в сердце! Переступить через себя Джон так и не смог. Его вера, его воспитание слишком владели им. Сейчас он плюнул бы на их родственные связи, ибо прошедшие годы доказали ему — всё это мелко и не стоит переживаний. Всё становится мелким, когда живешь с бесконечными видениями смерти женщины, которую любил, и продолжаешь любить, хоть она и мертва. Годы идут, и давно уже Бран, ставший правителем Вестероса, разрешил Джону возвратиться из-за Стены — хоть на Север, где воцарилась Санса, хоть в Королевскую Гавань. Джон знает, что он ещё может продолжить династию Таргариенов. Заключить брак, например. С той же Сансой, которая если бы и решилась выйти замуж, то лишь за своего кузена. Но Джон застревает в снегах, а годы идут, приближая смерть. Джон уже умирал однажды. Это не страшно. Гораздо хуже — вот так вот жить, видя сны, просыпаясь в поту, пока верный Призрак, уже очень старый, ворча, поднимает голову и смотрит умными глазами. Лютоволк всё знает и всё понимает. Дени. Его королева. Лишь боль в сердце доказывает, что Джон Сноу ещё не заледенел изнутри насовсем. Он медитирует у сердце-древа, но Старые Боги молчат. Быть может, они гневаются, что он полюбил собственную тетку, что огненная кровь Таргариенов и северная кровь Старков не подсказала ему правду. Быть может, им всё равно. Джон охотится и кормится тем, что они с Призраком и Тормундом убивают в лесах. Иные ушли, рассыпались вместе со своим Королем, их больше нет, и страх покинул бескрайние снежные земли за Стеной. Он мог бы отправиться к одичалым, и они бы даже приняли его, но Джон сознательно избирает другой путь. В конце концов Тормунд тоже уходит, возвращается к одичалым, и Джон остается один. Ему нигде нет места. Впрочем, одиночество — его вечный удел. Он был одинок, будучи бастардом, он был одинок в Ночном Дозоре и был одинок, нося тяжелый венец Короля Севера, он одинок и теперь. Нет ничего страшнее для мира, чем одинокий Таргариен. Джон послал в Седьмое Пекло это имя, лишившее его Дейенерис, но не мог послать самого себя. Он был настолько же Таргариеном, насколько и Старком, и воспитание Эддарда, которого Джон почитал своим отцом, спадало, словно шелуха, с каждым месяцем, проведенным в одиночестве. Многие вещи кажутся совершенно другими. Будь Джон сейчас в Королевской Гавани, он во многом поступил бы иначе. Но шанса повернуть колесо времени у него нет. Никто не может возвратиться в прошлое и исправить свои ошибки. И Джон раз за разом истязает себя воспоминаниями. Видит кошмарные сны и просыпается с мокрым от слёз лицом. Призрак умирает в одну из долгих зимних ночей, когда ветер завывает за стенами, и Джон хоронит его недалеко от сердце-древа, где ещё Дети Леса века и тысячелетия назад вырезали плачущий лик. Вместе с Призраком уходит ещё одна часть его сердца, и Джон леденеет, будто новый Король Ночи. Но единственного, кого он хотел бы убить, он убить не может. На самоубийство Джон Сноу всё ещё не способен — и вовсе не от слабости характера. Он знает, что смерть за ним придёт. Он ожидает. И смерть приходит в лице медведя-шатуна, проснувшегося среди зимы. Огромное, злое на весь мир животное приходит на запах крови — Джон только что поймал в капкан зайца — и оно бесконечно голодно. Шатуны, Джон знает, не способны сами охотиться на лесную дичь, но зато могут отнять добычу у более слабых. Возможно, Джон должен бороться за свою жизнь. Возможно, стоит притвориться мертвым. Но медведь ревет, встает на задние лапы, готовый к нападению, и Джон готовится отражать опасность. Но он — не Тормунд, и он уже не так молод. Медведь валит его на землю, подминая хрупкого человека под свою тяжеленную тушу. Медведь рвет Джона на части, и тот прекращает сопротивляться. Боль слепит, полыхает в мозгу белым маревом, и, Боги, Джон ошибался, думая, что умирать — не страшно. Всегда страшно, даже во второй раз. Теперь — окончательный. Мелисандры больше нет, и некому будет вернуть его назад. Ослепляющая вспышка превращается в темноту. Джон открывает глаза. Нет ни снега, ни леса, ни медведя. Он оглядывается и узнает корабельную каюту, и слышит плеск волн за бортом. И ледяная корка, покрывшая его сердце, крошится и осыпается со звоном. Джон чувствует, что вновь молод, но он не ожил и не вернулся в прошлое, о, нет. Это никому не под силу, даже Мелисандре не было бы. Он умер. Теперь окончательно. И, наверное, его тело — теперь добыча медведя, но почему-то Джона Сноу это больше не беспокоит. Он ощущает бесконечное облегчение — он прощен, он спасен, он получает Боги-знают-какой-шанс, и он не хочет его упустить. Он слышит скрип снастей и знает, что это плавание уж точно не закончится на Севере. Оно никогда не закончится, ибо у мертвых есть всё время мира. Присутствие Дейенерис на корабле он чувствует кожей, хотя её в каюте нет. Она здесь, она ждала его, ждала столько лет (почему он так в этом уверен?), и, Боги, у него перехватывает в горле от любви и тоски. Все эти годы он видел её во снах, но никогда — счастливой и смеющейся, чувство вины будто стерло эти видения, заменив их кошмарами, полными крови и предательства. Но сейчас будет иначе. Джон искупил свой поступок, а Дени, кажется, искупила свой, иначе не очутилась бы здесь, где они прежде были так счастливы. Ему не почудилось тогда, в тронном зале Замка, в её глазах действительно была боль, сожаление от всего, что она сотворила с собой… и что он сотворил с ней. Джон бросается к двери, останавливается — вновь нерешительный, будто подросток. Он убил её, этого не стереть и не изничтожить. Вдруг Дейенерис его не простила? Кто знает, о чём она думала, путешествуя на этом корабле через вечность? В полном одиночестве. Так же, как и он. В Седьмое Пекло. Вестероса нет. Всё осталось там, за чертой. Пульс удушающе бьется в висках, и разве после смерти в жилах всё ещё течет кровь? Не важно. Ничего не важно. Джон хочет лишь найти свою Дени. Взглянуть ей в глаза. Понять, что это не новое издевательство Старых Богов над ним, что всё прощено и исправлено. Впервые за долгие годы он позволяет себе надеяться, и эта надежда греет сердце, как не согрело бы ничего. Коридор корабля точно такой же, как Джон помнит. Но от качки он отвык, и его бросает к стене. Он опирается о неё ладонью. Бредет, на память находя каюту его королевы, и останавливается перед темной дверью. Сердце бьется, будто он и не умирал вовсе. Она там, Джон знает. Простила ли его Дейенерис? Он давно простил ей тысячи загубленных жизней, ибо осознал в полной мере, что значит быть одиноким Таргариеном, потерявшим любовь. Он простил её даже до своего изгнания, ибо всё безумие Дени изливалось из её тела вместе с кровью, очищало её. — Боги… — хрипло шепчет Джон, прислоняясь лбом к деревянной стене у дверного косяка, так и не решаясь постучаться. Дурак. Чертов дурак. Он так скучал. У него внутри всё болело, и, Боги, он все эти годы тосковал по ней, зная, что ни к одной женщине больше не сможет прикоснуться. Тирион Ланнистер, ставший десницей Брана, присылал ему воронов, предлагал обговорить женитьбу на Сансе — в Винтерфелле всегда должен быть Старк, а если Королева Севера не родит, то и Старка не будет. Но Джон знал, что не сможет, хотя на кузинах жениться не возбранялось, а Джон умел исполнять свой долг, каким бы долг не был. Он просто не смог бы. Никогда. Корабль снова качает. Джон думает: они заслужили, заслужили быть счастливыми, ведь счастья они с самой битвы за Винтерфелл не видали. С того самого мига, когда Джон признался Дейенерис в крипте, что Рейгар Таргариен и Лианна Старк — его родители. Дверь каюты под его ладонью кажется теплой. Стук набатом отзывается в его голове. А что, если Дейенерис нет здесь? Что, если он тут один, как дурак? Но Джон чувствует, знает… знает прежде, чем слышит её легкие шаги. Дейенерис, как и тогда, открывает дверь быстро, будто и правда ждала, и замирает на пороге.  — Джон… — он слышит, как ей изменяет голос, а ему изменяет самообладание. Он снова Джон, а не Эйегон. Как давно он не слышал своё имя, срывающееся с её губ! В Пекло, Боги, всё, всё туда! Джон бросается к ней, обнимает, и Дейенерис не сопротивляется, льнет к нему, как и прежде. Смерть равняет их, стирает все барьеры и все различия, даже родство стирает. Здесь нет ни Старков, ни Таргариенов, и кровная связь никого не волнует. Кого ей волновать, если они тут одни?  — Дени… — хрипит Джон. Ему хочется так много ей сказать, но голос не слушается, и слова заканчиваются, осыпаются пеплом не хуже домов Королевской Гавани. Дейенерис вновь сжигает его дотла. — Прости меня… Прости за то, что не исполнил твою просьбу. Прости, что доверился Сансе. Прости, что не удержал тебя, позволил упасть в эту пропасть безумия. Прости, что не был рядом так долго. Прости, прости, прости.  — Т-с-с, — Дейенерис отстраняется, берет его лицо в ладони. Она словно ловит его мысли. Она снова понимает его и чувствует. — Здесь нет Железного Трона. Нет Старков и Таргариенов. Нет ничего, и прошлое осталось в прошлом. И, кажется, она тоже много думала об этом, пока бродила по кораблю и ждала, ждала, ждала — пусть, возможно, и не знала, чего. Больше Джон не видит перед собой Безумную Королеву, он видит свою Дени, и он счастлив, впервые за много лет счастлив, а внутри распирает от желания поскорее ощутить её… всю, и без этого платья, в котором она была в ту ночь. Расплести сложные косы, увенчивающие голову. Целовать её. Интересно, если они мертвы, им нужен воздух, или они дышат по привычке..?  — По крайней мере, — шепчет Джон, — здесь нет подслушивающего Тириона Ланнистера. Смех Дейенерис всё такой же — звонкий и нежный. Им нужно обсудить так много. Но не сейчас. Точно не сейчас, когда Дени — его Дени — запускает пальцы в его волосы, и Джон находит её губы. У них будет всё время этого мира.