Four by four

      Руперт Голд стоял на неизвестной улице, в его классическом чёрном пальто, в его чёрной федоре и в чёрных туфлях, как всегда, начищенных до блеска. Его рука помогла Адаму встать, его глаза смотрели на него, и его брови шевелились вместе с губами, когда он что-то ему сказал. Адам долго не отвечал. Он долго не мог поверить, что отец реален.       — Адам, — в который раз окликнул Руперт. — Адам, ты меня слушаешь?       — Да, — наконец выдавил Адам, положил руку ему на плечо и на всякий случай ощупал. — Что ты здесь делаешь?       — Я же говорил… — начал Руперт Голд, осёкся, вынул из кармана пальто руку с телефоном Келли и, видимо, не в первый раз, объяснил: — Келли послала меня за тобой. Я выследил твой телефон и приехал сюда, чтобы тебя забрать.        — Келли, — сказал Адам, перехватил отца за запястье и аккуратно забрал у него телефон, взглянул на журнал вызовов. — Что случилось с Келли? Она… Она в порядке?       — В порядке, в порядке, — успокоил его Голд. — Схватки начались внезапно, но она справляется. Доктор Глесс тоже так считает. Не волнуйся, мальчик мой. Всё будет…       — Мне нужно ехать, — перебил его Адам и рванул вперёд, безуспешно пытаясь его обойти.       — Нужно.       — Как можно скорее.       — Согласен, — кивнул отец, обхватил его плечи, осторожно, как-будто обнимая психически больного. — Пойдём. Я отвезу тебя к врачу, а потом пойду к Келли и объясню, почему тебя нет.       — Нет, мне нужно к Келли, — отказался Адам, освобождаясь из его объятий. — Если хочешь помочь нам, отвези меня к ней. Выполни, чёрт возьми, её просьбу.       — Хорошо. Я выполню её просьбу, — вынужденно согласился Голд и повёл его вглубь двора. — Я сделаю так, как хочешь. Машина за углом.       Он первый прошёл сквозь переулок во двор с мерцающими фонарями и окнами и свернул направо. Адам в том же месте зачем-то свернул налево, но быстро понял ошибку, развернулся, схватившись за низкую ограду, и застыл, прислушиваясь к звону в ушах. Звон сменился глухим стуком, потом снова раздался, пронзил его насквозь и наконец оставил в полной тишине. Об этой тишине он казалось мечтал целую вечность, и он боялся разрушить её, боялся пошевелиться, пока отец не позвал его по имени:       — Адам.       Имя прозвенело, но иначе, чем обычно, и Адам даже улыбнулся. Навряд ли своей здоровой, почти очаровательной улыбкой, но всё же достаточной для того, чтобы отец улыбнулся ему в ответ.       — Адам, сюда. Направо.       Адам шагнул к нему, прямо, расправив плечи, стараясь не хромать ушибленной при падении ногой. Он смотрел на ряды припаркованных машин, искал мерседес, на котором приехал отец: обсидианово-чёрный седан, если отец взял свою машину, или снежно-белый, если мамину. Но машина, к которой уверенно шёл Руперт Голд, ему не принадлежала. За громоздким высоким лэнд-крузером стоял старый серый джип Келли. Отец открыл его с брелка, и джип мгновенно ожил, мигнул оранжевыми фарами, отозвался протяжным гудящим звуком, от которого жители нижних этажей наверняка подпрыгнули на месте. Отец и сам слегка вздрогнул, но виду не подал, открыл пассажирскую дверь и придерживал её, пока Адам забирался внутрь, а потом, незримо протиснувшись между машинами, сел на водительское место и осторожно выехал из двора, с этой улицы и из этого района, название которого Адам так и не узнал. Он мог бы спросить у отца, но он не хотел говорить. Он только начал приходить в себя и всё ещё боялся, что приступ повторится и что отец в этом случае отвезёт его не туда, куда должен.       — У тебя болит голова? — спросил Руперт, догадавшись, что сын не собирается с ним разговаривать. — Или ухо?       — Я в норме, — ответил Адам. — Просто решил прогуляться, зашёл выпить и подрался с каким-то психом. С кем не бывает.       — С тобой, — веско сказал Голд. — С тобой не бывает.       — Пап, десять лет назад мне череп битой раскроили, — с горькой усмешкой напомнил Адам и непроизвольно пригладил волосы на месте старой травмы. — Я не эксперт, но Эдвард Уилсон был тем ещё психом.       — Да, но ты с ним не дрался. Ты ни с кем никогда не дрался.       — Мне тридцать лет. По-моему, прекрасный возраст, чтобы попробовать что-то новое.       — Несмешно, — раздражённо сказал Голд. — Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты бросил Келли и прошёл восемь миль пешком по морозу, чтобы зайти в случайный испанский бар и подраться с каким-то психом? Не лги мне, Адам. Не лги мне и не говори, что с тобой ничего не случилось.       — Однако, это так, — жёстко ответил Адам. — Я просто прошёл восемь миль по морозу, замёрз, зашёл выпить в случайный бар и подрался с каким-то психом. Не ищи то, чего нет.       — Не ищу, — сказал Голд, в знак примирения оттопырил пальцы и сразу же плотно сомкнул их на руле. — Просто ты напугал меня. Меня и Келли. Особенно Келли.       — Я знаю, — Адам угрюмо потёр лоб. — И мне очень стыдно, поверь мне, но так уж вышло. Так вышло, и я ничего не могу с этим поделать. Не могу, понимаешь?       — Понимаю, — отец порылся во внутреннем кармане пальто и извлёк маленький пластиковый пузырёк. — Вот, лови. Они снимут боль.       Он мог спокойно передать пузырёк Адаму, но он нарочно подбросил его повыше и посильнее, чтобы проверить сына на рефлексы. Адам пузырёк поймал, почти машинально и достаточно естественно, чтобы умерить его подозрения.       — Спасибо, — сказал Адам и прочитал надписи на этикетке, название препарата, фамилии пациента и врача. — Мамины таблетки?       — Ей они не нужны, — успокоил Голд. — А если понадобятся, в Брюсселе есть аптеки.       — Почему ты не с ней?       — Пришлось вернуться. Завтра утром я должен выступить в суде. Не буду грузить тебя подробностями, — равнодушно пояснил отец и намного теплее, почти шутливо, дополнил: — Завтра вечером я хотел лететь назад, но, похоже, лететь придётся твоей маме.       — Извините.       — Пустяки. Поездка была скучной.       — И всё же.       Джип миновал последнюю сложную развязку вокруг района и выехал на трассу. Адам вывалил из пузырька две жёлтых овальных таблетки, взвесил на ладони, закинул в рот и с усилием проглотил, но остатки чая в забытой Келли термокружке немного помогли. За окном открывался вид на Ист-Ривер, чёрную в пятнах сигнальных огней, полноводную и неспокойную, как море. Не хотел бы он сейчас оказаться посреди неё на своей маленькой яхте, но, с другой стороны, это было единственным, о чём он думал.       — Полегчало? — заботливо поинтересовался Голд. — Они действуют довольно быстро.       — Полегчало.       — Не расскажешь, что стряслось у вас с Келли?       Адам, ожидавший этого вопроса с самого начала, рассмеялся:       — Не смог зайти с парадного и побежал проверять чёрный?       — Я просто спросил.       — Мне кажется, что ты уже всё знаешь. Если не от Келли, так от Коль.       — Келли сказала мне, что ты накричал на неё и ушёл, — поделился Голд. — Но я хочу узнать твою версию.       — Я на неё не кричал, — сказал Адам, плотно сжав губы. — И я не хочу говорить об этом. Ни с тобой, ни с кем-либо ещё.       — Я понимаю. Это непросто, — согласился Руперт, но тем не менее не остановился: — Женщины не любят, когда их опекают, особенно если считают, что нас это не касается.       — То есть говорить придётся…       — Пожалуйста, не злись. Не на меня, — попросил отец. — Я лишь хочу поделиться с тобой своим опытом. Как-никак он у меня есть.       — Ты был женат на женщине, которая решила сама родить тройню? — скептически спросил Адам. — Наплевав на твоё мнение и чувства?       — Нет, — уклончиво ответил Голд, — но это не значит, что мне было просто, — он выдержал паузу, тяжко вздохнул и продолжил: — Мы с твоей мамой многое пережили, пока ждали вас. У неё были осложнения почти при каждой беременности, а когда не было — осложнением становился я со своим желанием защитить её от всего на свете. По моей вине мы постоянно ссорились, когда она носила Коль, и ты даже представить себе не можешь, из-за какой глупости мы ругались, когда она забеременела Альбертом.       Адам вспомнил своё видение и подумал, то очень даже может, но промолчал.       — Во время беременности Крисом у неё так отекали ноги, что она не могла встать с кровати и пару раз падала, потому что у неё кружилась голова, а единственные разрешённые таблетки не помогали, — продолжал отец. — Последнюю неделю она пролежала в постели. Не знаю, помнишь ты это или нет. Помнишь ли ты, как я неделю кормил вас блинчиками на завтрак и их же заворачивал вам в школу вместо сэндвичей. Вы говорили, что сэндвичи имеет право готовить только мама и всё спрашивали, скоро ли она поправится.       — Помню, — улыбнулся Адам. — И ещё помню, что ты этими блинами кормил не только нас, но и пса. Тьери набрал шесть килограмм. Тебе за это нехило влетело от мамы.       — Верно, — усмехнулся отец. — Но я радовался каждому слову, потому что она была в порядке. Я боялся, что Крис убьёт её, потому что…        — …в прошлом её едва не убил я, — закончил за него Адам.       — Ты в этом не виноват.       — А я себя и не виню.       — Она тогда ещё не оправилась после Коль. Нам стоило быть осторожнее, — сказал Голд, пропустив его слова мимо ушей. — Мне стоило. Я так злился на себя за это, а она… Она была счастлива. Она полюбила тебя с того самого дня, как вообще о тебе узнала. Безусловно, по-настоящему. Говорила, что ты её сокровище.       — Папа…       — Она приняла тебя намного раньше меня. Намного раньше, чем мне хотелось бы. Но это не значит, что я люблю тебя меньше. Ты же знаешь, как я тебя люблю.       — Я знаю.       — Ты не виноват.       — Я себя не виню, — повторил Адам, желая поставить точку в этой непрошеной исповеди. — И тебе не стоит. В этом никто не виноват. Ни ты, ни мама, ни врачи, ни Коль.       — Коль? — удивлённо переспросил Голд. — Мы уже не обо мне говорим, верно?       — Какая разница, — пожал плечами Адам, игнорируя его озабоченный взгляд. — Ты хотел отвлечь меня, и ты меня отвлёк. Остальное неважно.       — Важно, — настоятельно произнёс Голд. — Я хотел сказать тебе, что иногда наши чувства мешают нам мыслить рационально. Я знаю, как ты переживаешь за Келли и что ты сейчас чувствуешь.       — Я не переживаю за Келли и ничего не чувствую, — обрубил Адам. — Мне уже всё равно, чем это кончится, лишь бы уже кончилось. Я не хочу продолжать эту тему.       Он не хотел. Он всегда не хотел, пока был далеко от неё, но чем ближе он был, тем сложнее ему было не думать о ней и молчать.       На протяжении многих лет Адам наблюдал, как Келли рискует своей жизнью. Она годами выполняла сложнейшие трюки, прыгала в воду с огромной высоты, подлетала в воздух с трамплинов, участвовала в любительских гонках, съезжала на скорости в пропасть и приземлялась, поддерживаемая разноцветным куполом парашюта. Ему было проще, когда он участвовал во всём этом сам, но травма головы оставила ему роль помощника и безмолвного зрителя. Он рассчитывал её трюки и потом смотрел на неё со стороны спокойно, почти равнодушно, словно верил, что она не сделает шаг, передумает, пойдёт на попятную. Только Келли никогда не передумывала и не шла на попятную. Она всегда делала этот шаг, и миг её славы, момент Х, неизменно наступал, и в эту самую секунду его лицо, выражающее восхищение и веру в неё, превращалось в мертвенно-бледную маску с примёрзшей к губам улыбкой. Спрятанные в карманах руки предательски дрожали, а сердце… Его сердце сжимало в незримых тисках, так, что ему становилось нечем дышать. Он мог только смотреть на неё и ждать, пока она не выйдет к нему, не помашет рукой, или пока небо не разрежет хвост сигнальной ракеты: синей, если всё прошло успешно, и красной, если она получила травму и нуждается в помощи. Нуждалась она или нет, он в любом случае бросался к ней, подхватывал на руки и слушал, как она с неподдельным восторгом в голосе говорила ему, что никогда не делала ничего круче, и что ей жаль, что он не смог сделать это вместе с ней. Он сильно сомневался, что услышит от неё то же и в этот раз: свой новый трюк она решила провернуть за его спиной.       — Когда она передала тебе ключи? — взволнованно спросил Адам у отца, выйдя из джипа Келли на парковке, возле дежурного входа в больницу.       — Когда её перевели в родильную палату? — нервно спросил Адам, проходя с отцом к лифтам сквозь ярко-освещённую приёмную.       — Какой она была, когда ты её оставил? — с трудом выдохнул Адам, пока они поднимались в лифте на третий этаж.       Он надеялся, что ответы отца успокоят его, как синяя сигнальная ракета, но отец будто бы обиделся на него, отвечал слишком скомкано и слишком сложно. Последний вопрос он и вовсе проигнорировал, и Адам не успел задать его снова. Двери лифта разъехались в стороны. Суетливая медсестра буквально выпихнула их в зал ожидания, где их тут же перехватила Коль.        — Где ты был? Келли вся извелась! — набросилась на Адама Коль, но потом, разглядев его лицо и пятна крови на рубашке, ахнула: — О, боги! Что с тобой случилось?!       — Долгая история, — Адам высвободил локоть, за который она его весьма чувствительно схватила, и отступил в сторону, пытаясь её обойти её. — Обсудим позже, ладно?       — Не ладно!       — Коль, я, кажется, просил тебя не приезжать, — проворчал отец где-то у них за спиной.       — Да. Ты просил меня не приезжать, если я сплю, — огрызнулась Коль. — А я не спала.       Воротник её шотландской пижамы, торчащий из-под старого серого свитера Роланда свидетельствовал об обратном. При других обстоятельствах Адам ей бы на это указал, но сейчас он хотел как можно скорее увидеть Келли.        — Я спешу, Коль, — сказал он сестре. — Ты сама сказала, что Келли вся извелась. Я должен…       — Должен, но в таком виде ты напугаешь её ещё больше, — перебила Коль. — Снимай рубашку.       — Серьёзно?       — Да. Давай снимай. И поживее!       Адам не стал дальше с ней препираться, снял куртку, жилет и рубашку и бросил на ближайший стул, оставшись в одной белой майке, которая тоже была в крови.       — Чёрт, — тихо выругалась Коль, окинула его критичным взглядом и со вздохом отметила: — Даже жилетом не прикроешь…       — Я отдам ему свою, — вдруг вызвался отец и тоже начал раздеваться. — Моя вполне сгодится.       Меньше чем за минуту он сам успел раздеться до майки и протянул Адаму свою чёрную шёлковую рубашку, пропитанную запахами старомодного одеколона и лосьона для бритья, как будто отец сегодня брился прямо в ней. Рубашка была Адаму не по размеру, едва сходилась на груди, стесняла в плечах, но у него не было ни времени, ни желания на это жаловаться.       — Всё? — повернулся он к Коль, безуспешно пытаясь застегнуть дрожащими руками одну из верхних пуговиц. — Так пойдёт?       — Нет, — покачала головой Коль, — но с твоими синими губами и глазом я ничего не могу сделать.       — Значит, пойдёт, — Адам легонько похлопал её по плечу и бросился к широким двустворчатым дверям, к палатам, но на полпути обернулся, посмотрел на них обоих и сказал: — Спасибо. Спасибо вам за помощь.       — Не за что, — грустно улыбнулась Коль. — Поспеши! А то тебя к ней не пустят.       — Мы будем ждать здесь, — заверил Голд, надевая назад свой пиджак. — Всё будет хорошо.       — Да… Спасибо, — ещё раз повторил Адам, вымученно улыбнулся им и нырнул в коридор.       Его встретил прямой голубой туннель, бесконечно длинный и слепяще светлый. Белый кафельный пол неприятно скрипел при каждом шаге, будто только что отмытый спортзал. Вечно занятые врачи и санитары ходили туда-сюда, бесшумно хлопали дверями, одинаково синими, со вставками из прочного полимерного стекла, сквозь которые можно было увидеть, что происходит внутри. Но Адам смотрел не на стёкла, а на цифры и буквы, нанесённые поверх них, высматривая номер, который отец назвал ему ещё на парковке.       — Двадцать пять, двадцать восемь, двадцать девять, — проговаривал он про себя, пока не наткнулся на нужную дверь. — Два и девять.       Собрав волю в кулак и сделав один глубокий вдох, он постучал кулаком прямо по стеклу, не дожидаясь приглашения, вошёл в палату и увидел Келли.       Она лежала там, на передвижной эргономичной кровати, потерянная, абсолютно голая, с широко раздвинутыми ногами. Голова откинулась назад, на маленькую подушку, волосы прилипли к влажным покрасневшим щекам. Серые глаза отливали серебром из-за массивной люминесцентной лампы, горящей прямо над ней. Адам увидел в них безумный страх и невыносимую тоску. В последний раз она так смотрела, когда Эдвард Уилсон пробил ему голову софтбольной битой. Когда она думала, что он больше никогда не увидит её лица.       — Келли, — окликнул он намного громче, чем хотел.       Келли приподняла голову, поймала ртом воздух и попыталась сесть, но тут же легла обратно, по настоянию копошащихся вокруг неё медсестёр. Та, что была покрупнее, развернулась и посмотрела на Адама с такой строгостью, будто была способна одним взглядом вышвырнуть его вон. Наверное, это она и хотела сделать, но доктор Глесс ей не позволил.       — А, Адам! Я тоже едва не опоздал. Такие пробки, такие пробки! — весело пробубнил в маску Глесс, на минутку оторвав взгляд от Келли. — Опал, выдайте-ка мистеру Голду одноразовый халат, чтобы он рубашку не запачкал. И да, Адам, это не обсуждается.       Адам и не собирался это обсуждать, а сердитая медсестра, которой, судя по всему, хотелось обсудить очень многое, послушно отвела Адама за ширму и выдала ему шапочку и синюю распашонку, а затем лично проверила, надёжно ли он её застегнул. После этой унизительной процедуры ему наконец разрешили приблизиться к Келли.       — Ну, здравствуй, Лисичка, — прошептал Адам, взяв её за руку. — Я спешил как мог.       — Привет, — слабо улыбнулась Келли, слабо сжала его руку. — Прости меня.       — Нет. Нет, нет, нет, — покачал головой Адам и ласково провёл ладонью по влажным жемчужным волосам. — Это ты меня прости. Я не должен был уходить. Я должен был быть здесь. С тобой.       — Кхм! Это, конечно, очень трогательно, но мы здесь детей рожаем, а не разговоры разговариваем, — бесцеремонно прервал их доктор Глесс. — Келли, вы можете тужиться?       — Могу, доктор Джо, — мгновенно отозвалась Келли. — Я чувствую схватки. И боль. И ещё что-то странное внизу.       — Отлично, отлично, — обрадовался Глесс. — Я уже вижу голову. Первый будет с минуты на минуту. Дайте ему небольшой толчок!       То, что произошло после этих слов, стало самым странным опытом в их жизни. До боли выкручивая и выламывая его пальцы, ругаясь и плюясь, Келли напрягла каждую мышцу своего тела и дала тот самый небольшой толчок, а после него ещё один, и ещё, пока доктор Глесс не выкрикнул неуместно радостное и резкое «стоп». Маленькое сморщенное существо, белое, как простыня, выскользнуло на пелёнку, постеленную у Келли между ног, и доктор начал растирать его другой пеленкой, оперативно поданной расторопной исполнительной Опал.       — Ноль и двадцать три минуты, — сказал Глесс другой медсестре, длинной и тощей. — Мальчик.       Тем временем мальчик в его руках стремительно порозовел, закряхтел, заворчал, а потом закричал протяжно и громко, как раненое дикое животное, напрягая едва раскрывшиеся легкие.       — Не хотите перерезать ленточку, Адам? — любезно предложил Глесс, пережимая белёсый шланг пуповины.       — Н-нет, — неуверенно отказался Адам, глядя на сына во все глаза. — Лучше вы.       — Как хотите.       Глесс сам перерезал пуповину, и Опал, завернув малыша в пелёнку, положила его в руки Келли, которая сразу же бережно прижала его к груди. Он был таким маленьким и казался таким хрупким, что Адам не мог не поражаться её смелости, потому что ему хватило смелости только на то, чтобы поправить пелёнку и слегка дотронуться до маленькой ручки.       — С ним всё в порядке? — спросил Адам у Глесса. — У него такой надутый живот…       — Всё в пределах нормы, мистер Голд. На своём месте, нормального размера и формы, — ровным голосом сказал Глесс. — Опал, возьмите ребёнка. Второй уже на подходе. И, я должен сказать, он будет тем ещё великаном!       — Великаном? — всполошился Адам, наблюдая за тем, как Келли с неохотой передаёт сына Опал. — В смысле великаном?       Он начал злиться на Глесса, как на человека, который накануне уверенно заявлял, что ему не о чем беспокоиться, и совсем разозлился, когда тот снова стал убеждать в том же самом.       — Прекратите истерику, мистер Голд. Я не отказываюсь от слов, сказанных вам накануне, — одёрнул его Глесс и затем ехидным голосом произнёс: — Лучше бы вы придержали Келли, а то её повело.       Келли действительно слегка повело в сторону. Она дышала, как собака в душной комнате, прерывисто и шумно. Адам напоил её тёплой водой и вернул в прежнее положение, склонившись над ней так низко, как только мог, чтобы ей не приходилось к нему тянуться.        — Роды протекают идеально, — язвительно продолжил Глесс, — не считая, конечно, их стремительности. Но тем лучше. Успею к двухчасовому выпуску новостей.       Адам невольно поёжился, приник щекой к макушке Келли и недобро покосился на врача. Он и раньше подозревал, что «доктор Джо» чокнутый, но теперь был уверен в этом на все сто.       — Дышите глубже, Келли, — скомандовал Глесс. — Второй не заставит себя ждать.       — Дыши, — прошептал Адам, целуя её в висок. — Просто дыши.       — Я дышу, — возмутилась Келли, выдыхая попеременно коротко и долго.       — А я это не тебе. Я себе, — пояснил Адам. — Чтобы его не убить.       — Мистер Голд, я же в метре от вас стою, — рассмеялся Глесс, — и всё прекрасно слышу.       Келли тоже хрюкнула со смеху, а затем сжалась от боли и снова начала выкручивать Адаму пальцы, на той руке, которой он придерживал её за плечи и не мог незаметно убрать.       — Хочу тужиться, — сообщила она Глессу. — Можно тужиться?       — Минутку, — остановил Глесс, подняв вверх палец в белой медицинской перчатке, выждал чуть меньше минуты и разрешил: — Можете тужиться. Но немного. Мы же не хотим расплющить парню голову, правда?       Он руководил Келли, как умелый дирижер, и очень скоро, с истошными воплями, здоровый, гладкий и красный, как помидорина, родился их второй сын. Адаму снова было предложено перерезать пуповину, но он снова отказался. На этот раз ребёнка им не дали: Опал обтёрла его пелёнкой, как и первого, и по просьбе доктора сразу осмотрела его и взвесила на специальных весах.       — Не меньше двух шестисот, да, Опал? — не глядя предположил Глесс.       — Две семьсот, — довольным голосом подтвердила Опал. — Здоровяк.       Первый весил две двести, если Адам верно расслышал, и в сравнении с ним второй, и правда, выглядел здоровяком. Второй был практически похож на ребёнка, которому не пришлось делить «комнату» с братьями.       — Почти угадал, — усмехнулся Глесс. — Но погадали — и хватит. Келли, остался ещё один. Последний. Готовы?       Келли не выглядела готовой. Келли выглядела измотанной, выжатой, как лимон. Но Келли не умела сдаваться и потому ответила ему решительным «да».       — Отлично! Вот это мне в вас и нравится. Вы всегда готовы, — похвалил Глесс, оттягивая вниз остатки перерезанных пуповин. — Если захотите ещё детей, приходите ко мне. И только ко мне.       — Нет, я пас, — покачала головой Келли. — С меня хватит.       — Да, больше никогда, — охотно поддержал Адам. — И тем более не с вами.       — Вы всё сердитесь, Адам, — доктор Глесс досадливо щёлкнул языком. — Но я не в обиде. На меня сердятся многие отцы, а потом говорят «спасибо». Ведь я всегда забочусь о здоровье матери.       Адам недоверчиво повёл бровями.       — Не хотите — не верьте, но это моё призвание. А знаете, как я это понял?       — Нет.       — А я вам расскажу, — Глесс кашлянул, прочищая горло, и начал свой непрошеный рассказ: — До того, как стать гинекологом, я был ветеринаром. Работал в основном с лошадьми, коровами и прочим скотом. Ездил с фермы на ферму. И вот меня вызвали осмотреть одну жеребую кобылу…       — И тогда вы, что женские вагины попривлекательнее? — спросила Келли в своей задиристой манере. — Извините, доктор Джо. Я не сдержалась.       — Ничего, Келли, — хохотнул Глесс. — Нет. Конечно, нет. В тот день я принял роды не у кобылы, а у её владелицы. Тройню, как у вас.       — Чепуха.       — Мальчик, девочка и мальчик. И все здоровенные, как ваш второй.       — Чушь, — фыркнула Келли. — Я ни за что не поверю, что вы один, без опыта приняли тройню в конюшне.       Она часто задышала, будто была готова вытолкнуть последнего малыша, но Адам не придал этому большого значения. Она не морщилась, не ругалась, не гудела, вытянув губы в линию, и не выламывала ему пальцы. Она была абсолютно спокойна и наслаждалась передышкой, которой на самом деле не было и в помине.       — Почему же в конюшне? — продолжил Глесс свою лошадиную историю. — Мы зашли в дом.       — Вы лжёте. Вы бы не смогли.       — Смог и сделал.       — Нет.       Они ещё несколько минут препирались друг с другом, настаивая каждый на своём, а потом доктор Глесс, не прерывая спор, принял их последнего ребёнка.       — Ноль тридцать шесть. Мальчик, — громко огласил Глесс и ловкими руками пережал и перерезал третью пуповину. — Вы правы, Келли, я вам солгал. Это была двойня.       Мальчик, самый маленький из трёх, со светлым пушком на голове и поразительно яркими, поразительно синими глазами оказался у Келли на руках. Она приложила его к груди, прямо к сердцу, поцеловала в розовый лоб, и на этом… всё кончилось. Разумеется, закончилась не эта долгая ночь, плавно вылившаяся в очень долгий день и очень-очень долгую неделю. Однако в эту минуту с их плеч спал тяжкий груз, и они оба вздохнули с облегчением, с тем редким глубоким облегчением, которое наступает, когда человек проходит по-настоящему долгий путь и искренне радуется тому, что сумел пройти его.