Four by four

      Сумрак сгустился. За окном лил шквальный ливень, смешанный с неуверенным ноябрьским снегом, оставляющим мутный след на толстом стекле. А за ним, при свете одной-единственной лампы вырисовывались торчащие вверх металлические ножки стола, вывороченные ребра сломанного кресла и сотни блестящих осколков стекла и пластика, деревянных щепок, смешанных с кусочками керамики и крупинками земли, оставшимися от разбитого горшка с погибшей геранью. Убрав в сторону чёрный сломанный стул и пошедшую трещинами столешницу журнального столика, можно было разглядеть тёмно-зелёную кашицу из стебля и листьев, а один из бледно-розовых цветков пристал к подошве ковбойского ботинка Адама Голда, который всё ещё был здесь. Он сидел в последнем уцелевшем кресле в нише окна и разглядывал корешки книг, которых, как с грустью он подумал про себя, едва ли коснутся его руки.       Но он старался не задерживаться на этой мысли. На этой и на той, что заставила его разгромить собственный кабинет. Старался напрячь уставший разум, чтобы отыскать в памяти день, час или минуту, когда он впервые встретил Тень — момент в его личной истории, произошедший задолго до того, как та впечаталась в его душу. Задолго до того, как та украла лица Кима Фэнга и его друга Стефано Ортиса и превратила его жизнь в кошмар наяву.       Это было сложнее, чем ему казалось. Воспоминания десятками кружились в его сознании, шуршали, как ворох старых фотокарточек в руках не самого внимательного гостя. Они мелькали так быстро, что, даже помня само событие, Адам с трудом мог сказать, когда оно произошло, и чуть ли не впадал в отчаяние от мысли, что-то, что он искал, наверняка было ещё более малозначимым и кратким, чем-то, что он едва мог вспомнить. Но в конце концов ему удалось кое-что нащупать, кое-что настолько же тёмное и неразборчивое, как и страх, отравивший последние недели его жизни. И вскоре, невзирая на то, что он едва в это верил, неясный эпизод его жизни прорисовался у него перед глазами во всей своей достоверной чёткости и перенёс его в прошлое. Адам мысленно отмотал события на полтора года назад, к пасмурному апрельскому вечеру, накануне двадцатилетия его младшего брата Криса, когда он один отправился в гости на субботний ужин с родителями, и, как это ни странно, он помнил, почему ехал туда один.       В тот день Келли на три дня улетела в Атланту, и Адам отчётливо помнил, как ждал от нее звонка или сообщения в одном из персональных чатов, в котором бы говорилось, что она долетела нормально. Он помнил, как смотрел на экран своего маленького круглого бизнес-коммуникатора, сидя за столом в их прежней квартире, и после, когда он был уже на полпути к родителям. Она написала ему как раз, когда он сворачивал с Уиллоу авеню на Парк, уступив дорогу девушке в кислотно-желтой японской легковушке, которая могла бы спокойно проехать вперед и без его уступок. В тот вечер на Манхэттен, казалось, стремились попасть только они двое и еще старенький малогабаритный фургон-рефрижератор, отставший от них на пару миль. А в остальном вокруг было чересчур пустынно и тихо, и Адам на мгновение задумался, не проморгал ли он где какое-нибудь объявление о закрытии туннеля Линкольна, и, на всякий случай, старался не упускать из виду указатели и знаки, боясь вписаться в ненужную десятимильную петлю. Он даже сбавил скорость на двадцать миль, чем и вывел из себя девушку за рулем японской легковушки… Но позже похвалил себя за это решение, потому что немного дальше по Парк-авеню выскочил человек. Высокий, тощий парень в черном попытался перебежать шестиполосную дорогу и остановился прямо перед крайслером, закрыв лицо скрещенными руками. Это случалось так быстро и внезапно, что Адам лишь чудом успел затормозить и увести крайслер в нейтральную зону. Он помнил, как оставил машину там, заглушил двигатель и вышел посмотреть, все ли в порядке с парнем, которого он едва не сбил, но тот просто исчез. Будто растворился в воздухе или… Или провалился под землю.       — Эй! Где ты? — выкрикнул Адам, вглядываясь в темные ряды деревьев, возвышающихся по левую сторону дороги. — Постой! Я не причиню тебе вреда!       На мгновение ему показалось, что там за деревьями кто-то пошевелился, хрустнул сухой веткой, и он попытался перейти дорогу, чтобы посмотреть кто это. Не глядя по сторонам, будто в трансе, Адам сделал несколько шагов по направлению к тому месту и в следующую секунду сам едва не оказался под колесом автомобиля. Отставший фургон протяжно засигналил, замигал яркими фарами, пытаясь прогнать его с дороги, и Адам был почти уверен, что водитель фургона обозвал его придурком. Он сам чувствовал себя придурком, когда, отскочив с дороги, обливаясь холодным потом, прижался спиной к своему крайслеру и упрямо продолжил разглядывать деревья на склоне по ту сторону.       — Там никого нет, — сказал он самому себе пару минут спустя. — Никого. Тебе показалось.       Теперь, полтора года спустя, он знал, что ему не показалось, но тогда он предпочел это забыть, спрятать глубоко-глубоко внутри. Он сел в машину, поехал дальше и без десяти семь, он помнил это точно, своим ключом открыл дверь родительской квартиры. Адам вспомнил, как у него дрожали руки, как он боялся, что мама это заметит и начнет задавать вопросы, и как он обрадовался, когда ему удалось незаметно проскользнуть вглубь квартиры, к дальней ванной, мимо кухни-гостиной, где мама громко слушала джаз и готовила ужин, и мимо кабинета, в котором Крис спорил с отцом. Голоса обоих были громкими и раздраженными, и они все еще спорили, когда Адам, ополоснув лицо и согрев руки под струей горячей воды, вышел из ванной. А потом Крис выскочил в коридор и пролетел на кухню, чтобы сказать маме, что он не может остаться на ужин из-за срочной встречи с Эмили. На Адама Крис так и не оглянулся, а родители, обыкновенно такие чуткие и внимательные, застыли в дверных проемах гостиной и кабинета тоже еще целую минуту не замечали его. Они заметили его только тогда, когда посмотрели на него в упор. Он вспомнил, и вспомнил не без ужаса, как он на ту долгую минуту всерьез усомнился в своем существовании.       — Время будто остановилось, — хрипло прошептал Адам, поглубже усаживаясь в последнее уцелевшее кресло. — Время остановилось, и весь мир замер в ожидании… В ожидании.       Он осекся и впился ногтями в небритую, жесткую щеку. Он все еще не мог произнести это вслух.       В тот вечер, на Хэллоуин, время тоже остановилось. Превратилось в секундную вечность, микровселенную, вращающуюся вокруг мертвого лица Стефано, на которое Адам не мог не смотреть. Он следил за каждым движением синих губ, за вращением мутных стеклянных глаз, видел их так близко, как будто тот подошел к нему вплотную, а не стоял на дорожке возле почтового ящика, не решаясь ступить на влажный газон. Он стоял там и улыбался, а потом, словно в замедленной съемке, неестественно повернулся направо и зашагал прочь, жутко подволакивая правую ногу. Адам хотел броситься следом за ним, но не смог заставить себя сдвинуться с места. В тот раз не смог. Он подождал, пока Стефано не скроется из виду, а потом, как ни в чем не бывало, вернулся к семье и гостям и пытался вести себя как можно веселее и непринужденнее. Он улыбался и шутил, поддерживал беседу и отчаянно фокусировал внимание на ответах собеседника. Конечно, он пользовался каждым убедительным предлогом, чтобы выйти из гостиной и ненадолго остаться наедине с собой, но всегда старался обставить это так, чтобы никто из присутствующих не увидел в его поведении ничего странного… Но потом писклявый голосок, пришедший откуда-то изнутри, предательски прошептал ему прямо в ухо: «Они знают. Они видели. Они видели все».       Адам вздрогнул, обвел глазами лица присутствующих и уловил отголоски истины в заявлении писклявого голоска. Ему показалось, что Келли смотрит на него с тревогой, отец — с подозрением, а мама — с грустью. Мальчишки сидели у них на коленях и возбужденно крутили головами по сторонам, а Крис… Крис слишком много выпил, чтобы выразить нечто определенное, но было заметно, с каким усилием он подбирает слова и с какой растерянностью проводит по черным, налаченым волосам, уложенным в прическу давно почившего Сида Вишеса. И даже его новая девушка мисс Текила чересчур вежливо кривила губы, то и дело поправляя мелкие осветленные кудряшки.       — Адам? — спросил Крис, почесывая вспотевший висок и обнимая за плечи свою девушку. — Ты спятил?       Нет, не то… Нет, нет нет. Он спросил это не тогда, не в его гостиной. Он задал этот вопрос через пару дней, в вечер пятницы, когда они вдвоем стояли на улице под мелким колючим дождем. Крис тряс его за плечи. Тряс сильно. И говорил, говорил, говорил хриплым, надломленным голосом, все еще не веря в то, что ему какую-то минуту назад пришлось спасать жизнь глупого старшего брата.       Крис пришел к Адаму в пятницу и предложил сходить на джазовый концерт в центре Манхэттена. Адам не хотел идти, но он так давно не разговаривал с Крисом, что просто не смог ему отказать, и они отправились в некоммерческий театр в самом центре, чтобы провести один с лишним час, толкаясь в темноте перед плохими скрипучими колонками. К счастью, Крис послушал все, что хотел, задолго до конца, и они успешно передислоцировались из театра в ирландский паб, заняли отличное место на втором этаже и заказали по пинте приличного лагера. Крис ударился в бесконечный монолог о своей жизни: об учебе, о театре, о кино, о музыке, о своих друзьях и своей девушке… Стыдно признаться, но Адам не запомнил и четверти того, о чем он ему рассказывал, хотя и пытался внимательно его слушать, зато, кажется, посмеялся над парой его шуток. Одна из них точно была про художника из Бруклина, но он запомнил ее не потому, что та была смешной, а потому, что Крис не успел рассказать её до конца. В бар вошла мисс Текила, и брат сбежал по лестнице на первый этаж, чтобы ее встретить. Со второго этажа было отлично видно, как Крис обнимает ее за талию, целует и долго-долго о чем-то с ней шепчется. Адам не собирался наблюдать за ними и хотел отвернуться, но внезапно понял, что не может этого сделать. Его парализовало, как и на Хэллоуин, когда он увидел Стефано у своего почтового ящика. Он поймал себя на этой мысли достаточно быстро и тут же принялся разглядывать толпу вокруг Криса и мисс Текилы и вскоре снова увидел мертвеца. Тот стоял позади Криса в компании смеющихся молодых людей и тоже смеялся, будто бы был одним из них… А затем поднял голову вверх. Он посмотрел прямо на Адама, посмотрел тяжелым, исполненным боли взглядом, запахнул гнилое черное пальто и вышел из бара под тот самый мелкий колючий дождь. Насилу стряхнув с себя это странное парализующее оцепенение, Адам последовал за ним. Медленно и упрямо, будто в трансе, он спустился по лестнице, проложил себе путь к выходу и нырнул в текучую толпу. Он видел перед собой затылок Стефано, заросший спутанными, грязными волосами, и рукав его пальто, из-под которого торчала половина его белой ладони. Он ускорил шаг, желая догнать его, схватить за рукав, но Стефано и сам двигался все быстрее и быстрее, а после и вовсе перешел на бег, резко свернул направо, пересек дорогу и вот-вот грозил скрыться в толпе на противоположной стороне. Адам не мог этого допустить и выскочил на дорогу за ним, насколько это позволили сделать его непослушные ноги. Машины оглушительно засигналили, пара человек прокричали ему что-то невразумительное, и затем чья-то цепкая, сильная рука схватила его и втащила обратно на спасительный тротуар. Адам повернул голову, чтобы возмутиться, и увидел покрасневшего испуганного Криса.       — Адам! Ты спятил?! — прокричал брат заветные слова и, заглядывая ему в глаза, сердито выдохнул ему в лицо: — Какого черта ты делаешь?       — Я ничего не делаю, — бесстрастно, едва слышно ответил Адам. — Ничего… Пожалуйста, никому не рассказывай об этом.       Он знал, что брат выполнит его просьбу и что больше никто не узнает об этом, если он сам будет держать себя в руках. И там, стоя рядом с Крисом под мелким колючим дождем, он пообещал себе, что больше не станет преследовать Стефано… Однако это было выше его сил.        Адам увидел его снова утром следующего дня, из окна автобуса, идущего до станции Нью-Рошелл, с которой он теперь на поезде уезжал на работу: после тех провалов в памяти он больше не садился за руль. Стефано стоял на остановке, встретился с ним взглядом и долго-долго смотрел, требуя от него ответного хода, и Адам, не раздумывая, этот ход сделал. Он нажал на кнопку остановки и вышел из автобуса, прокручивая в уме слова, которые можно было бы сказать мертвецу, и в итоге столкнулся с тем, чего ему следовало бы ожидать. Стефано снова исчез.       То же самое повторилось и в понедельник, на Нью-Йоркском вокзале, когда Адам покупал проездной до Хобокена, но Стефано вел его за собой немного дольше и исчез, когда вывел его на середину прилегающего к вокзалу проспекта. Во вторник он вынудил Адама выйти из метро на 86-й, довел до входа в ресторан «Дарий» и исчез, скрывшись внутри. Адама внутрь не пустили из-за частной вечеринки, и охранник на входе сказал ему, что вызовет полицию, если еще раз его увидит.       — Псих, — выругался он напоследок и был прав.       Стефано превратил его в настоящего психа. За следующие полторы недели Адам регулярно выходил из поездов, автобусов и машин и преследовал того, кого быть не могло, совершенно не заботясь о том, как это выглядит со стороны. В один особенно паршивый холодный день он пробежал целую милю в одной рубашке, чтобы его поймать, и уткнулся в строительный забор.       — Я больше не буду искать тебя! — бросил он в пустоту, уверенный, что пустота его услышит. — Ты мертв! Ты мертв, слышишь?! — и отступил назад, прижался спиной к ледяной стене и медленно осел на землю. — Тебя больше нет.       Его и не было. Он просто не мог существовать. Но все же Адам не мог заставить себя прислушаться к голосу разума, и потому через пару дней вновь увидел его из окна автобуса, идущего до станции Нью-Рошелл. Правда на этот раз ему хватило ума и самообладания, чтобы остаться в автобусе, и он без приключений смог добраться до офиса и спокойно проработал целый час. А потом, пребывая в прекрасном настроении, спустился в бассейн, чтобы расслабиться и проветрить голову. После всего, что с ним случилось, бассейн казался хорошей идеей и местом, в котором он мог чувствовать себя в безопасности. Но на деле выяснилось, что он никогда не находился в большей опасности, чем там, в ледяной, пропахшей химикатами воде. Адам не мог предвидеть, что отказ от игры с приведением может спутать их роли. Притом он нисколько не удивился тому, что его личное привидение попыталось его убить.       Сейчас он был не столь уверен в этом и скорее склонялся к тому, что сам был виноват в случившемся. Он провел в воде слишком много времени. Он плавал без передышки от одного конца бассейна в другой, как заводная черепашка, которую он запускал в теплую ванну, когда купал детей, и нырял намного глубже и чаще обычного. Он не остановился, когда его конечности начали неметь, а привычные образы и отражения, искаженные толщей чистой воды, почернели перед глазами. Он опомнился только тогда, когда у него перехватило дыхание на шестиметровой глубине. Размашисто разрезая воду руками, он ринулся к бортику, уцепился за край, из последних сил поднял свое тело из воды, огляделся вокруг в поисках дежурного тренера, но увидел лишь лицо Стефано. Неподвижное лицо мертвеца, искривленное неестестественной улыбкой. Его голова была наклонена в бок, как оторванная, и, казалось, что ей мешает скатиться с плеч лишь черный платок с синими цаплями, плотно затянутый у самого подбородка. Стефано медленно поднял ладонь, холодную и тяжелую, как кусок мрамора, положил её на макушку Адама, надавил, погружая его обратно под воду, и долго держал, любуясь тем, как он тонет. Адам почувствовал, как вода заливает его легкие, раздирая их изнутри, и закрутился, завертелся в воде, как бешеный. Он бросился к другому бортику, схватился за край, подтянулся, судорожно вдохнул, сорвался назад и опять схватился за край. Его задушенный, застрявший в горле голос едва слышно просипел «помогите», и он небезосновательно опасался, что его услышат не те уши. Когда его руку перехватила другая рука, он был почти уверен, что она принадлежит призраку, и тот вот-вот снова сбросит его в воду, но, на свою удачу, ошибся. Дежурный тренер наконец понял, что с Адамом что-то не так, и вытащил его из воды. Это был даже не тренер, а стажер. Совсем молодой парень, по сути еще ребенок, испуганно всматривался в его лицо, не понимая, что с ним делать, и, заикаясь, зачитал стандартный текст по технике безопасности. Для таких, как он, инструкция по технике безопасности была единственным успокоительным средством.       — Вы никогда не видели, как тонут люди? — спросил у него Адам спокойным, охрипшим голосом. — Ни разу в жизни?       — Ни разу.       — Не беспокойтесь. Для меня это тоже в новинку.       — Как же это вышло? — спросил юноша, накидывая на его плечи чистое полотенце. — Вы… Вы…       — Давление. Со мной иногда случается.       — Вам нужно обратиться к врачу.       — Позже, — Адам поднялся на ноги, натянул полотенце до самой шеи и, шатаясь, побрел в сторону раздевалки. — Сначала мне нужно отсюда выйти.       — Мистер Голд, — неуверенно промямлил стажер. — Мистер Голд, я должен отправить вас к доктору Катберту. Мы… Мы не можем вас отпустить, пока он вас не осмотрит.       — Не беспокойтесь. Я к нему зайду.       Доктор Катберт был последним человеком, которого Адам хотел видеть и с которым хотел говорить. На его взгляд, доктор был слишком надоедливым и чересчур далеким от реальной медицины. В фитнес-зале он только и занимался тем, что перекладывал бумажки, выдавал пластырь и внушал некоторым доверчивым посетителям, что иметь проблемы со здоровьем и внешним видом — явление абсолютно нормальное, и они не должны работать над этим, если этого не хотят. Доктор объединил их в так называемую группу позитивно мыслящих людей, в свою маленькую секту, и уже год мечтал превратить Адама в одного из своих адептов, и тот подозревал, что его неудавшееся утопление станет новым пунктом в бесконечной утомительной проповеди о примирении с самим собой через собственные недостатки. Он не сомневался, что услышит эту песенку сразу же, как доктор его увидит. Но, когда он заставил себя зайти в медицинский кабинет, Катберт не выказал и капли интереса. Он только взглянул на Адама поверх компьютера и снова уткнулся в экран, оставив его без всякой поддержки. И Адам, переминаясь с ног на ногу посреди этой холодной белоснежной, похожей на чистилище, комнаты, неохотно признал, что жаждал внимания к себе больше, чем думал.       Поздоровавшись скупо и кратко, доктор Катберт начал задавать вопросы и быстро, настолько, насколько позволяли его медлительные пальцы и раздражающий рассеянный взгляд, принялся заполнять электронную карту пациента. Он спрашивал о его травмах, о его мигрени и о выписанных ему лекарствах, поинтересовался, не повышали ли ему дозировку наиболее сильных обезболивающих и как часто он прибегает к инъекциям.       — Только в крайних случаях, — ответил Адам, все больше впадая в ступор. — Обычно мне хватает таблеток.       — А в последнее время? — продолжал Катберт.       — Да, — ответил Адам механически, едва ли заметив, что говорит неправду, а потом, не без раздражения, почти агрессивно, спросил: — Вы меня даже не осмотрите?       Пальцы Катберта зависли над клавиатурой, дрогнули и сложились в замок, а он сам откинулся на спинку своего ультрасовременного эргономического кресла и улыбнулся.       — А вы мне это позволите?       — Я просто думал, что так положено, — сказал Адам, слегка смутившись. — Иначе зачем я здесь?       — Понимаю, вы растеряны, — кивнул доктор Катберт. — Но вам нужен не я. Вам нужен специалист.       — Тогда зачем вы тратите мое время?       — Извините. Я не хотел, — просто сказал Катберт. — Я думал, вы, как обычно, попытаетесь уйти от разговора со мной. Так почему вы здесь?       — Я обещал стажеру.       — А еще?       Подобные вопросы загнали Адама в больший тупик, чем предыдущие выходки доктора, и он так и не смог дать на них ответы. Они сидели молча минуты две, а потом Катберт поднялся с кресла, подошел к шкафчику с лекарствами, открыл его маленьким ключиком и вытащил маленький пузырек с таблетками. Он поставил пузырек на стол перед Адамом и со снисходительностью няньки в детском саду глубокомысленно изрек:       — Вам не станет лучше, пока вы не перестанете отрицать очевидное, мистер Голд.       Адам разозлился. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы не вскочить с места, не схватить этого придурка за грудки и не встряхнуть. Но вместо этого он даже не накричал на него. Он просто встал и ушел, оставив пузырек на столе. Он ушел, невзирая на то, что больше всего на свете ему хотелось остаться. Каким бы ненормальным ни был Катберт, он, по какой-то непостижимой логике, казался человеком, способным спасти его от призрака Стефано, и, покинув его, Адам снова почувствовал себя в опасности. В смертельной западне, которая чудилась ему за каждым углом, пока он возвращался в свой офис. Это была самая долгая прогулка, из тех, что он помнил. И самый длинный день. Первый из трех дней затишья, предшествующих новому кошмару.       Призрак Стефано появился снова на очередном внутреннем совещании. Он зашел в конференц-зал вместе с Питом Гастингсом и Элвином Кларком с таким видом, как будто его тоже пригласили сюда прийти, и все время стоял за их спинами в дальнем левом углу. Адам старался не смотреть на него и проклинал Элвина за излишнюю разговорчивость, из-за которой ему снова и снова приходилось поворачивать голову в ту сторону, но потом все равно сделал это, привлеченный странными кривляниями мертвого друга. Стефано Ортис трогал свое лицо, растягивая в разные стороны синеватую кожу щек, давил на глазные яблоки большими пальцами и истерично тер виски. Он будто передразнивал Адама, высмеивал его боль, а после, заметив, что его выходки наконец привлекли внимание, обхватил свою голову руками и издал крик, безмолвный, но хорошо знакомый. Адам вздрогнул и опрокинул на стол стакан с водой. Его соседи поспешно убрали со стола документы и вещи и принялись вытирать разлитую воду бумажными салфетками, а он — извиняться за устроенный им бардак. И пока он извинялся, Стефано исчез, но через несколько минут появился снова и повторил свою пантомиму с начала до конца.       То же самое он сделал и в тот день, когда они с Люком по-настоящему уволили Кима. Они втроем сидели в кабинете Люка и вели с Кимом очень долгий разговор, пытаясь выяснить имя его нанимателя. Люк был на высоте, вел себя, как прожженный следователь, и Адам был благодарен ему за то, что тот взял эту задачу на себя. Он сам едва ли мог говорить ровным голосом в присутствии призрака, который внезапно стал еще отвратительнее и страшнее. Нет, он не придумал новых жестов и не напяливал на себя другие маски. Он прикидывался все тем же трупом его лучшего друга, но выглядящим так, будто он целый день тух под палящим пустынным солнцем.       Стефано разбух и раздулся в размерах, изменился в цвете, а на его кожу высыпались десятки насекомых, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Но они были не единственным, чем Стефано пытался привлечь к себе внимание. Он продолжал кривляться, скалился, выдергивал себе волосы, рассыпал по полу гнилые раскрошенные зубы. Он отрывал себе пальцы, вырывал глаза, а потом засовывал эти маленькие частички в карманы собеседников Адама, прижимался к ним вплотную и вываливал на их плечи липкий черный язык. Он стал появляться все чаще, подстерегал за дверьми, выскакивал из-за угла и прятался в шкафах, размазывая по одежде густую бурую кровь. Он буквально лез из кожи вон, чтобы произвести на Адама впечатление, но самого Адама его выходки беспокоили не так сильно, как ему хотелось. Они оказывали должный эффект только поначалу, пока Адам к ним не привык. Они превратились в картинки из страшной книги, пролетающие перед глазами страница за страницей, и Адам забывал об одной, увидев другую. Куда страшнее ему казались моменты, когда Стефано внезапно отбрасывал шутки в стороны и становился совершенно серьезным. В такие моменты Адам чувствовал себя в настоящей опасности и совершал поступки, которых стыдился. Он отдавал себе отчет в том, что призрак этим хочет что-то ему сказать, но, придавленный неподъемным грузом страха, зубодробительной боли и отвращения, просто не мог его услышать. Он мог только бежать, бежать, бежать. Бежать и надеяться, что это поможет ему продержаться еще один день. В последний раз Адам убегал от призрака вчерашним утром, когда Декстер Берг пришел к нему, чтобы поделиться новыми данными о предательстве Кима Фэнга, к которому он тоже был причастен. Всего каких-то три недели Адам с особым пристрастием выслушал бы Декса, но не теперь, когда его внимание полностью принадлежало Стефано. Ведь тот, как никогда цельный и как никогда серьезный, протиснулся в его кабинет, встал рядом с Дексом и принялся методично развязывать свой старый шейный платок с цаплями. Синие птицы на куске черной ткани ожили, вцепились когтями и длинными клювами в края и потянули на себя, открывая вид на уродливый неровный хирургический шов, удерживающий голову Стефано на его шее. Стефано пригладил кадык большим бледным пальцем, открыл рот, судорожно вдохнул воздух и зашевелил губами, как выброшенная на берег рыба, словно желая показать Адаму, как сложно ему дышать и как сложно ему говорить, а потом, плотно прижав ладони к ушам и вискам, резко потянул голову вверх.       — Нет! Нет! Не делай этого! — что есть мочи заорал Адам, вскакивая с кресла. — Прекрати!       — Адам, что… — захлопал веками ничего не понимающий Декс и машинально шагнул к нему.       А Стефано, изогнув рот в глумливой усмешке, потянул голову вверх еще сильнее и резче, и та перекочевала с его плеч в его распахнутые руки, напомнив Адаму о том, что он так хотел забыть.       Адам не смог этого вынести. Он обошел стол, отшвырнул Декса к стене и бросился к двери, а потом долго бежал вперед, не обращая внимание на преследовавшие его голоса.       — Адам! Адам! Адам! — звали они, но он не мог остановиться и им ответить, потому что призрак с головой на вытянутых руках бежал за ним, и свежая красная кровь капала на белые плиты.       — Нет! Нет! Оставь! Оставь меня, оставь! — запричитал Адам, и причитая, вбежал в открытый лифт, нажал на первую попавшуюся кнопку, вознес к потолку последнее умоляющее «оставь» и почувствовал, как оно застряло у него в горле.       Лифт открылся на четырнадцатом этаже, в коридоре, ведущем к серверным. Ведомый воспоминаниями Адам сделал круг на месте и подошел к правой двери, открыл её отпечатком пальца и юркнул в звуконепроницаемый стеклянный лабиринт серверной. По нему он вышел в небольшую рекреацию, открывающую выход к специальному лифту на тринадцатый этаж, пожарной лестнице, туалетам и раздевалкам, в которых инженеры переодевались перед ночной сменой. Адам спрятался в одной из них, пронесся мимо ряда стальных шкафов и упал, а упав, не сразу смог подняться.       Он лежал на полу и втягивал в легкие скопившуюся под шкафчиками пыль, не способный пошевелить ни рукой, ни ногой, ни единой мышцей своего тела. Он не мог закрыть глаза, не мог сомкнуть губы. Он чувствовал себя маленьким цыпленком, раздавленным тяжелым фермерским сапогом, которые все еще дергался и трепыхал маленькими крыльями, не понимая, что он обречен. С большим трудом ему все же удалось подняться на ноги. Он успел подняться как раз перед тем, как в раздевалку влетела Келли.       Келли. Келли, Келли, Келли, Келли…       Она стояла в дверном проеме, очерченная синеватым свечением, и старалась придать своему лицу удивленное выражение. Получилось неважно. Скрывая это, она одарила его такой же сплошь фальшивой улыбкой и растерянно спросила:       — Что ты здесь делаешь?       — А ты? — перебил Адам в ответ, вторя ее беспокойной интонации. — Я думал, ты больше не работаешь на этом этаже.       — Но здесь по-прежнему мой шкафчик, и я хотела кое-что из него забрать.       Келли и правда подошла к одному из шкафчиков, набрала код, принялась копаться в чужом шуршащем хламе и вытащила черный истертый пенал с инструментами. Адам готов был поклясться, что они оба видят его впервые, но Келли, боясь признаться в собственной неискренности, как ни в чем не бывало положила его к себе в рюкзак. А он, избегая того же, уставившись на циферблат наручных часов, сказал:       — Уже два. Обед. Может, пообедаем вместе?       — Я «за», — последовало немедленное согласие, и Келли взяла его за руку.       Келли держала его за руку на протяжении всего пути от серверных до ресторана и всего на минуту отпустила его внутри, в окружении невыносимо кремовых стен, накренившихся к центру. Мир вокруг стал невыносимо громким, и ему было все сложнее сфокусировать внимание на чем-то, кроме своей головы. Келли перетянула его руку на свою середину стола и сказала:       — Мне нужно знать, что с тобой происходит.       — Я сам не знаю, — ответил он, снял очки с уставших отяжелевших глаз, и рассмеялся.       Он рассмеялся невозможно искренне и неожиданно легко, забыв и про стены, и про звуки, и про давление крови в его черепной коробке, готовой разлететься на осколки с размахом водородной бомбы. Оно нарастало, нарастало, нарастало, нарастало и нарастало, а затем резко спало, и все в мире сделалось таким далеким и нереальным. Он почувствовал, что теряет последнюю связь с последней реальностью, которую не хотел терять.       — Я устал, — ответил он в незримое пространство, не сомневаясь, что Келли его услышит. — Но все будет хорошо. Надо работать.       Он высвободил свою руку, встал, наугад склонился над столом и нащупал губами губы Келли, поцеловал их как ни в чем не бывало, увидел выплывшее на него лицо и похолодел, разглядев в нем немой упрек.       — Тебе не надо работать, — сказало лицо. — Это ненормально, Адам. Ты понимаешь?       — Ненормально, — эхом повторил он, соглашаясь с лицом, с этим разумным и справедливым лицом, которое всегда говорило ему правду. — Завтра. Я подумаю об этом завтра. А сегодня я должен работать. И это все, что я понимаю сейчас.       Понимание всего остального действительно настигло его завтра. Окончательно измученный всем пережитым за последние дни, Адам вернулся в кабинет доктора Катберта. Он не мог сказать наверняка, сделал ли он это по некой договоренности или пришел сюда, как в одно из мест, где он чувствовал себя в безопасности. Похожая на чистилище белая комната казалось ему единственным местом, куда призрак не мог попасть. И, по иронии, он бы не пошел туда, если бы его сегодняшнее утро началось иначе. Если бы оно, как любое из прожитых вчера, началось бы с боли и горсти таблеток в раскрытой руке, а не с безграничной радости. С радости от того, что он не чувствовал себя больным. С радости Келли, которая полностью разделяла его чувства. С радости детей, проснувшихся в их светлом совершенном мире новых открытий, заботы и любви, который он хотел растянуть для них на множество дивных лет. Он верил, что отправился к доктору Катберту по хорошим причинам. Он отправился к нему, чтобы тот помог ему справиться с его проблемами, а еще, как сходу подметил сам Катберт, извиниться, за то, что был с ним непростительно резок.       — Я ждал вас, мистер Голд, — с удовольствием сказал Катберт. — И знал, что вы начнете с извинений.       — Почему?       — Потому что вы не из тех, кто оставляет о себе неприятное впечатление.       — Это медицинское заключение? — усмехнулся Адам, поудобнее усаживаясь в неудобном кресле.       — Это мое наблюдение и только, — тепло ответил Катберт. — Но вы пришли сюда не для того, чтобы я делился с вами наблюдениями. Может быть, вы расскажете мне, почему вы сюда пришли?       — Я даже не знаю, с чего начать.        — Начните с начала, мистер Голд. И постарайтесь ничего не упустить.       — Ладно…       Адам опустил взгляд на свои руки, сделал глубокий вдох и начал свой рассказ. Так много о самом себе он не говорил никогда. За следующий час он рассказал Катберту, как десять лет назад парень по имени Эдвард Уилсон разбил ему голову софтбольной битой прямо у Келли на глазах, на дорожке в общественном парке, и с какими усилиями врачи спасли ему жизнь. Он рассказал о том, как тяжело ему было прийти в себя и научиться жить заново, о том, что иногда ему хотелось отказаться от этой жизни, лишь бы не чувствовать боли, которая отравляла его существование все эти чертовы десять лет. Он описал Катберту свои мигрени, приступы, обмороки, провалы в памяти и даже галлюцинации. Впрочем, последнее он описал не очень подробно, опасаясь, что и без того впечатленный Катберт сломается и вызовет неотложку. Всем было бы легче, если бы Катберт поступил именно так. Но тот этого не сделал, и Адам, которому после всех этих откровений стало намного тяжелее, сидел перед ним, уставившись на дрожащие руки, и изо всех сил старался не заплакать. Закончив свою историю, он надавил указательными пальцами на горячие распухшие веки и зажмурился на минуту или две, пытаясь просто прийти в себя. Он хотел, чтобы все закончилось. А потом услышал этот голос, забытый и знакомый, как и шаги на его кухне.       — Адам Голд, большой босс, талантливый бизнесмен и ответственный семьянин, готов расплакаться, как маленькая девочка. Ты был намного сильнее, когда был никем.       Адам заставил себя открыть глаза и посмотреть на призрака. Он ожидал увидеть бледное злобное лицо или еще одну страшную картинку, но на этот раз Стефано явился ему другим. Он казался настоящим, смотрел просто и дружелюбно улыбался ему, а его голова крепко сидела на плечах.       — Я никогда не был сильным, — сказал Адам.       — А мне казалось, что ты никогда не был никем, — ответил призрак, и они засмеялись, непроизвольно, заразительно, как друзья, которые не виделись много лет. — Ну, что? Покажешь мне, как все здесь изменилось?       Адам согласился. И встал с кресла, собираясь провести экскурсию для старого друга, не спросив самого себя, зачем он это делает и куда его это приведет.       — Куда вы, Адам? — на секунду одернул его озадаченный Катберт. — И с кем вы говорите?       — С вами, — сказал Адам. — Я забыл сказать вам, что у меня сегодня есть одно важное дело. Мне назначена встреча, которую нельзя перенести.       — Как скажете, Адам, — неохотно отпустил Катберт. — Я пришлю вам контакты моего доброго друга, Дона Пулмана. Он известный невролог, работает в больнице Ленокс Хилл. Я свяжусь с ним, и он примет вас в любое время.       — Спасибо.       — И, конечно, вы всегда можете обратиться ко мне.       — Спасибо, доктор Катберт.       — Зовите меня Уилл.       — Спасибо, — в очередной раз поблагодарил его Адам, пожал ему руку и улыбнулся: — Уилл.       Стефано Ортис первым вышел из кабинета Катберта, а Адам шел за ним, шел по пятам, по темным плитам вымершего коридора, мимо пестрящих вывесок, по светлым плитам зала, украшенного колоннами и фонтаном со скульптурой цапли. Удостоив величественную птицу заслуженным комплиментом, они повернулись к ней спиной и синхронно зашагали к лифту, и Стефано спросил Адама, не переехал ли он на другой этаж. Удостоверившись, что нет, сам задал кабине нужное направление, а позже, выскочил в вестибюль, закружился, осматриваясь, как случайный зевака, словно он видел это место в первый раз, но потом с потрясающей точностью сориентировался, свернул в левый проход и изредка останавливался, чтобы прочитать имена на дверях. Амика Дэвидсон, Дуайт Харрис, Джим Стоквелл, Дэн Романовски, Чжан Хэпин, Карла Фельдман, Люк Пэриш… Он не знал никого из этих ребят, и потому непроизвольно остановился, увидев имя Элвина Кларка, а несколько метров спустя — Декстера Берга.       — Я рад, что они все еще с тобой.       — Я тоже, — сказал Адам и осмелился задать старому другу вопрос, который назрел у него еще внизу, у Катберта: — Почему… Почему мы не могли поговорить раньше? Почему ты пугал меня?       — Я делал ровно то, что мне диктовала твоя фантазия, — сказал Стефано. — С фантазией у тебя всегда было неважно.       — Да. Спорить не стану.       — Где твой кабинет?       — Рядом.       Они прошли к его кабинету прямо через вечно открытый кабинет Декса, проскользнули мимо пустующего стола Скай и наконец оказались там, где когда-то с двух столов из икеи, кофеварки и нескольких пачек одноразовых стаканчиков начинался «Ортис». Теперь это место стало совсем другим, и Стефано, увидев его, громко присвистнул и развел руки в стороны, словно хотел дотянуться ими до стен.       — А ты развернулся на славу!       — Так вышло, — смутился Адам. — Веришь или нет, но это представительский минимум. Ты не видел кабинеты людей вроде Ричарда Брэдфорда.       — Я никогда не хотел смотреть на кабинеты людей вроде Ричарда Брэдфорда.       — Я знаю. Но иногда на них приходится смотреть.       — Иногда.       Стефано повернулся, прошел вдоль столов, заложив руки за спину, огляделся вокруг и затем приблизился к окну.       — Снег… — произнес он упавшим голосом. — Какой красивый. В Испании такого не найти.       Адам встал рядом с ним, тоже посмотрел в окно и увидел снег. Крупные, белые хлопья липли к стеклу, не размазываясь и не тая. Январский снег. Снег, который шел несколько лет назад, в ту ночь, когда…       — Я слышу тебя, Адам, — с тоской выдохнул Стефано на стекло, не оставив на нем и следа. — Я знаю, что я мертв. Тебе не нужно напоминать мне об этом.       — Мне жаль, — сказал Адам, не в силах остановить снегопад, не в силах оторвать от него взгляд. — Прости.       — Ты, знаешь, это было последним, что я видел, — горько усмехнулся Стефано. — Ночь, неоновая вывеска бара около книжного магазина и снег. Я поднял голову и, как помню, улыбнулся. Мне стало так светло и легко на душе, что я даже подумал, а не послать ли весь наш план к черту. А потом ничего. Я даже не знаю, как вышло, что я умер.       — Тебя застрелили. Выстрел в голову.       — А… Это многое объясняет.       — Мне очень-очень жаль.       — Не стоит.       — Стоит, — отрезал Адам, почувствовав, как кровь хлынула к его лицу, а боль ударила в висок. — Я должен был защитить тебя. Я должен был что-то придумать, предпринять, попросить о помощи. Если бы все сложилось иначе…       — Это не так, — перебил Стефано. — Ты ничего не мог сделать. Я был обречен. Я был обречен еще до того, как мы с тобой встретились в Мадриде. И едва не потащил тебя за собой. Келли была права.       — Нет, не была. Во всяком случае не во всем, — возразил Адам, облизнул пересохшие губы и хриплым, исполненным сожаления голосом попытался объяснять: — Я согласился работать с тобой совсем не потому, что твои слова показались мне убедительными. И даже не потому, что я считаю тебя своим другом. Ты был моим шансом доказать самому себе, что я на что-то способен. Я только что женился, у меня не было работы, и я готов был пойти на любой риск. Я хотел сделать карьеру.       — И ты её сделал, — улыбнулся призрак. — Ты полностью реализовал свои таланты.       — Да, но какой ценой?       — Это неважно, — покачал головой Стефано. — Никогда не было и никогда не будет. Потому что, как я уже говорил, я был обречен, Адам. Обречен своей одержимостью, своим нежеланием жить в несовершенном мире. Ты сделал для меня все что мог. Больше, чем я заслуживаю. И тебе придется смириться с тем фактом, что ты не мог меня спасти и ни за что не смог бы. Но ты все еще можешь спасти себя. Если разберешься с тем, что поселилось у тебя прямо здесь.       Он постучал кончиком пальца по своему мраморному виску, и Адам понял, что все сказанное им было правдой. Он не стал спорить с этой правдой, подумал, помолчал, а потом буквально заставил себя спросить:       — Насколько все плохо?       — Очень плохо, — ответил Стефано, положил на его плечи свои удивительно теплые руки и сказал, глядя ему прямо в глаза: — Ты умираешь, Адам.       Адам несколько раз кивнул и обнял друга. Слезы, которые он так упрямо сдерживал в кабинете Катберта, хлынули из глаз, грудь сотрясли рыдания. Стефано, невообразимо теплый и живой, обнял его в ответ, пытаясь успокоить, а потом просто исчез, оставив его одного. Адам, обнимая собственные плечи, оглянулся по сторонам, и замер, пораженный последней очевидной истиной: он был один в этом пустом кабинете, и так было всегда.