— Я не буду рожать в больнице.
— Ты охуАПЧХИела?
— Саша.
За окном вторые сутки беспощадно лил дождь, а семейное собрание Брагинских больше напоминало войну за независимость. Независимость самой младшей и упрямой сестры в их маленьком кругу. Как она, Настя, заявила неделю назад: рожать в больнице для лохов, я буду стремиться защитить своего ребенка от влияния адских препаратов и вообще, отъебитесь, вы все злые крякушки. И признаться честно, от последнего предложения у Русланы уши покраснели, а брат удалился «покурить», вернее, отступил от заведомо проигрышной битвы.
Но от общего собрания его это не спасло. Вообще, ему сразу не понравилась идея на время заседаний переселиться всем в его старую — а ныне Настину — квартиру с чудесным, казалось бы, видом на парк с прудом и открытой детской площадкой.
Кухня здесь была просторнее, уютнее, а маленькие милые картины на стене только придавали комфорта в помещение. Уж в чем Настя знала толк, так это в красоте. Каждый дом, отданный в ее распоряжение, превращался в нечто прекрасное, индивидуальное, как личность. Но сколько бы ни уговаривали ее брат с сестрой поступить на архитектора, девушка отвечала категоричным отказом. А в итоге осталась одна и с пузом.
И если Руслана еще как-то могла понять положение младшенькой, то у Саши все эти женские заскоки шли вразрез со здравым смыслом и мужским пониманием ситуации. Да его вся эта ситуация раздражала.
Во-первых, он уже дня два как не брал в руки сигареты (при беременных не курят), и это очень сильно нервировало психику. Во-вторых, слушать каждое утро и вечер одно и то же — как серпом по одному месту. И в-третьих, Гюнтер. Его Брагинский не видел, не слышал и даже не мог написать, потому как старшая сестра подобно соколу бдила за обоими родственниками, чем доводила до короткого, но нервного тика.
Смириться с отсутствием никотина в крови еще как-то можно было, но мысль об отсутствии рядом этой милой булочки невероятно удручала. И как бы ни пытался Саша убедить себя в том, что он не гей, и немец просто вызывает чувства отцовства своим несчастным видом, факт привязанности Брагинского к Гюнтеру раз за разом всплывал на поверхность и опасно щурил свои пронзительные глазки.
Когда разговор снова зашел о решении Насти рожать вне стен больницы, у Русланы задергался глаз, а ухоженный ноготь нервно выстукивал по столу неровный ритм. На кухне стало еще напряженнеех и Саше показалось, что пол под ногами сейчас превратится в раскаленную лаву, а ему придется быстро грести к выходу. Но интерьер оставался по-прежнему светлым и приветливым для своих гостей, чего не скажешь об уже начинающей раздражаться Черненко.
Женщина, выдохнув шумно, вдруг хлопнула по столу рукой и кинула взгляд в окно. Там во всю бушевала осень, точнее, ее завершающие дни.
— Значит так, Настюша.
Эта самая Настюша напряглась и поджала губы, готовая вот-вот расплакаться на ровном месте, потому что подобный тон сестры всегда пугал до дрожи. Даже Саша как-то нехотя повернул голову к девушкам и тут же отвернулся, чтобы не попасть под раздачу. Уже ведь по факту навёл на себя гнев Русланы тем, что не мог повести себя как мужик в семье и уговорить младшую на роды в хорошем медицинском учреждении. А ведь не маленькая девочка, сама должна всё прекрасно понимать. Брагинский зевнул протяжно в раскрытую ладонь, мысленно посчитал секунды до «взрыва» и медленно скосил взгляд на Руслану.
Наверное, если бы не ее любовь к младшенькой сестре, она бы тут всё разнесла и без зазрения совести отчитала нерадивую семью за отсутствие порядка. Тем не менее, сейчас она больше походила на готовый извергнуться вулкан: лишь силой воли удерживала себя от непоправимой катастрофы. Как и Брагинская, которая всеми возможными способами пыталась удержать слезы и другие виды жидкости в себе. Ну, Саша хотя бы немного посмеялся с того, как Анастасия Михайловна громко шмыгает своим покрасневшим носом и трет глаза, чтобы избавиться от непрошеных слёз.
— Мы не можем продолжать так упрямиться, — Руслана поднялась из-за стола и поглядела в окно снова. Затем посмотрела на расстроенное и обиженное лицо младшей. — Ты рожаешь в больнице. У моего хорошего знакомого акушера. И это не обсуждается.
Дальнейшие разговоры были обрезаны заранее. Руслана просто не стала никого слушать и вышла из кухни, отправившись переодеваться. Холодильник медленно пустел, да к тому же женщине сильно захотелось выпить чего-нибудь некрепкого перед возвращением в эту обитель щемящей сердце и легкой атмосферы непонимания. Она натянута капроновые колготки, застегнула джинсовые брюки, накинула дождевик и прошла в прихожую.
— Я куплю мяса к ужину. Кто-то имеет что-то против? — ответом ей стала удручающая тишина и мерный стук часов на кухне. Женщина удовлетворенно кивнула сама себе, довела застежку сапога до конца и потопала на месте. Проверила зонтик на целостность и вышла из квартиры. Внутри остались только Саша и Настя, которая все-таки не сдержалась и сорвалась на рыдания. Первый накренился чуть вбок и подпер голову рукой, прижимая подушечки пальцев к шершавой ладони. Сестра плакала где-то с полчаса. Затем успокоилась, как и дождь за окном, высморкалась в сухое полотенце и, извинившись перед братом, тоже покинула кухню.
Словно ждав этого, Брагинский на всякий случай прикрыл дверь, затем приоткрыл окно вертикально и сунулся к промежутку, откуда дул влажный воздух. Какой же кайф был достать сигарету из кармана, зажечь ее и выкурить одним махом треть, выпуская ядовитый дым на улицу. Кажется, в тот момент он впервые за долгое время почувствовал себя расслабленным и по-настоящему живым человеком. А не закованным в кандалы гребаным пленником.
Руслана вернулась с полным пакетом продуктов и первым делом обнаружила в квартире невероятную пустоту. Уснувшая в своей комнате Настя признаков жизни не подавала, видимо из принципа, а младший братец заперся на балконе и вёл светские
наполненные матом беседы с местной фауной в «лице» ухающего русскому на ухо голубя. Толку от этих двоих родственников было мало, Черненко поняла сразу. Поэтому ужином решила заняться самостоятельно, не прося ни чьей помощи.
Когда она едва не силой вытащила всех к столу, на нем уже стояли полные миски супа и макароны с сосисками. Скрипя зубами, Настя съела суп, а вот макароны ковыряла долго и беспощадно, растащив сосиску по всей тарелке, пока не получила шлепок по рукам. Саша хохотнул с этого, а сам даже не притронулся к макаронам. Из супа же повылавливал кусочки мяса и отставил миску подальше от себя.
— Это начинает напоминать мне забастовку, — терпеливо произнесла Руслана, откладывая вилку с насаженной на нее сосиской к тарелке. Саша кашлянул в кулак и стал с неподдельным интересом рассматривать дальний угол кухни, но схлопотал по ноге и повернулся обратно. — Как это понимать, молодые люди?
— Руслана, не злись. Ну, не лезет даже кусок в глотку, что я сделаю?
— Запихнешь его туда силой.
— Но…
— Саша, я не намерена снова мусолить тему нашего семейного упрямства. Ты либо молча доедаешь всё это, либо остаешься голодным до завтрашнего дня. И никаких ночных осад холодильника.
Брагинский кивнул, но придерживался точно иного мнения на этот счёт.
Разговоров больше никто не заводил. Оба младших Брагинских через силу, но съели ужин, запили это всё сладким чаем и отправились по свои углам, будто наказанные ребятишки, в то время, как Руслана взяла ноутбук и посвятила себя ночному свиданию с работой.
Углом для Александра стала улица. Ночная прогулка стала для него сродни вырванной с боем долгожданной свободы. Он не взял с собой ни старых наушников, ни пива, спрятанного от старшей сестры, ни даже сигарет. Просто шел по асфальтированной дороге, переступая с ноги на ногу, глядел на горящие высокие фонари на столбах и почему-то слабо улыбался. Мужчина обошел какой-то дом, завернул за угол, постоял там, а потом вернулся обратно и встал у балконов.
В маленьком окне горел свет, а балконная дверь была немного приоткрыта. Брагинский опустил руку к карману и запоздало понял, что не взял с собой телефон. От этого стало смешно; он, мужчина тридцати лет отроду, стоит под балконом какого-то пацана и испытывает просто невероятное чувство тоски по нему. Александр Брагинский, ты чертов больной ублюдок. Переехал в старенькую однушку, не так давно уволился с работы… Да еще и с сестрами жить временно стал. Ли бы сейчас уписался от смеха, причем на месте.
Еще какое-то время русский стоял под чужим балконом, сам не зная чего ожидая, но в какой-то момент сплюнул себе под ноги, развернулся и пошел куда глаза глядят.
***
А у Гюнтера голова шла кругом. Парень сидел на своем излюбленном пуфе, поджав под себя ноги, и сосредоточенно смотрел то на одну таблетку, то на другую, и всё никак не мог решить, как поступить. Бонфуа сказал ему постепенно переходить на желтые, но что тогда будет с его внутренним миром? Он исчезнет? Превратится в безжизненную пустошь?
Он сжал и разжал обе ладони, затем нахмурился. Все равно тяжело решить, как поступать в данной ситуации, когда выдуманный тобою же мир стал куда роднее реального. Но загвоздка в том, что теперь в этом самом реальном мире существовал человек — тоже реальный и, черт возьми, действительно важный. И как без этих двух частичек жить? С одной стороны ему бы действительно хотелось отбросить эти желтые таблетки и остаться на тех, что принимал прежде. С другой же, что будет, когда те закончатся, а новой дозы никто ему предоставлять не станет?
Парень вздохнул, перекатил одну таблетку в ладонь с другой. Те столкнулись, а затем уставились на немца выжидающе. Ах, какую же грязную игру затеяли боги, раз заставили Гюнтера шагать по острию. Стало как-то гадко на душе. Привстав, Байльшмидт подтянул к себе оба пузырька и закинул таблетки внутрь; каждую в свою, чтобы не перепутать. Потом поднялся на ноги, отряхнул пижамные штаны и прошел на балкон. Из приоткрытой двери веяло холодом и прошедшим дождем, но парня это не остановило. Он только переступил порог, облокотился о край балкона и устремил взгляд вниз, на мокрый асфальт, нагнувшиеся деревья и…
Высокую, немного сгорбившуюся мужскую фигуру, которая неторопливо семенила по двору, после чего исчезла под навесом подъезда. Сердце в груди ухнуло. Альбинос оттолкнулся от края, развернулся и побежал в квартиру, как напуганный стаей волков путник. Спотыкался о собственные ноги, цеплялся ногтями за дверные косяки, но упорно бежал к главной двери. Остановился и только потом уже уперся в колени руками, пытаясь отдышаться. В голове вмиг всё перемешалось, больная нога противно заныла, ну и ладно. Ладно. Потому что, как только Гюнтер восстановил дыхание, он очень внимательно поглядел на дверь своей квартиры и словно бы приготовился к чему-то.
Голоса по ту сторону двери стальным молотком с размаху разбили все надежды немца, а он сам просто стоял и смотрел, как осыпается хрупкая стена на тысячи и тысячи осколков. В груди что-то ёкнуло и сжалось, отчего сам парень зажмурился и сполз по двери на пол, пытаясь поймать губами воздух, так как из легких его словно выбило. Минут десять он пытался начать нормально дышать, даже не заметил, как слезы из глаз брызнули, а в голове противным жучком засела одна назойливая и жадная мысль.
Почему?..
***
— Руслана…
Прекратив печатать, женщина стянула с переносицы очки и взглянула на брата.
— Саша, ты бледный как смерть. Шо случилось? — шокированная видом Брагинского Руслана даже перешла на украинскую речь и чуть не упала со стула. Лицо у мужчины и правда было бледным, губы поджаты, а волосы мокрые и свисали на лицо, но не скрывали взгляда — выжидающего, молящего. Как у затравленного и одинокого зверя. Без лишних разговоров Черненко усадила Сашу на свое место, присела напротив на колени и опустила свои теплые руки на его — напряженные и почти ледяные.
— Рассказывай.
— Да я тут спросить хотел, — как-то странно тихо начал мужчина. — Слушай, сестрица, мне бы домой вернуться. Ну, в ту квартиру. На денечек. Всего лишь.
«На один блядский денечек», — добавил мысленно.
Черненко посмотрела, как бегает взгляд брата, буквально мечется от одной части комнаты к другой, и улыбнулась. Головой покачала из стороны в сторону и встала.
— Совсем уж плохо, да?
Саша тоже головой покачал, встряхнул и вздохнул шумно, как после долгой пробежки.
— Да хрен его знает, Руслан.
«Руслан» — это так ее только в семье называли. Никому больше подобной чести не выдавали, а особо храбрым допотопно объясняют почему и зачем потом, наедине, в индивидуальном порядке. Но раз уж Саша перешел на такое обращение к сестре, дело совсем плохо. Считай, пропал мужик.
— Езжай. Но только утром. Не ночью же срываться с места.
А больше ему и не надо было. Александр вскочил, обнял старшую сестру крепко, как только мог, расцеловал в обе румяные щеки и убежал. Сначала умываться, а потом готовиться ко сну. Как и полагается.
