Телефон чуть было не выпал из рук Гюнтера, пока он дрожащими пальцами печатал ответ. После того вечера, когда Саша пришел к нему, и они просидели на кухне в каком-то приятном, греющем сердце молчании, Брагинский стал выглядеть в глазах парня еще более близким, даже привлекательным. Несмотря на все эти вечно хмурые мины, запах табака, мешки под глазами и пристальный взгляд, буквально пригвождающий к месту. Он вообще весь стал каким-то большим и теплым в глазах Байльшмидта.
Весь следующий месяц Александр приходил к Гюнтеру обычно на выходных или сначала заранее звонил, а затем наведывался буквально на пару часов, чтобы выпить чая и обменяться молчанием. Иногда он приносил с собой сладости, от которых Гюнтера уже начинало тошнить, а их количество в кухонных ящиках превышало норму, которой обычно придерживался молодой человек. Когда же русский заявился к соседу весь мокрый, лохматый, и вытащил из-под куртки дрожащий мяукающий комочек, альбинос и вовсе перестал понимать этого мужчину. Котенка пришлось отдать, правда, молодой семье с ребенком, живущей этажом выше; они приехали буквально через неделю после того, как Брагинский стал проводить ночи у своих сестер. Рыжее создание кричало и цеплялось коготками за рубашку немца, не желая покидать его, но все равно было передано в руки новой пятилетней хозяйки, что своими большими голубыми глазами буквально пожирала малыша, пока тот не оказался у нее. Мать еще несколько минут причитала и благодарила Гюнтера за его доброту, а затем вручила большой пакет с фруктами и попросила обращаться с любыми просьбами к ней или её супругу — мрачному мужчине сашиного возраста, только кутающегося в большой вязаный свитер, как в какой-то кокон из шерстяных ниток.
Когда он сообщил Саше о таком приятном знакомстве, тот очень долго не слал ответ. Потом приехал сам и сказал, что просто «жаждет» познакомиться с молодой четой и их отпрыском, чем вызвал у немца приступ искреннего беззвучного смеха. Позже Гюнтер объяснил недоуменному мужчине, что его слова прозвучали как угроза найти и закопать всю семью, раз они посмели столь вероломно забрать подарок русского у его соседа. Поняв, что сказал лишнего, немец быстро развернулся и убежал на кухню, якобы вспомнив о чайнике, который так и отдавал северным холодом, одиноко ютясь на подоконнике среди пары горшков с фиалкой и кактусом. Брагинский еще раньше заметил их, а когда спросил, откуда, парень достал из стола журнал и сунул его под нос русскому, тыкая пальцем на страницу о самолечении с помощью ухаживании за кем-то или чем-то. Саша тогда ничего не сказал по поводу бредовости этой статьи, а затем даже привык наблюдать, как Байльшмидт с заботливой улыбкой поливает оба растения из маленькой темно-синей леечки.
Греться о мужчину и смотреть вместе с ним ужасы по любимому каналу оказалось еще приятнее, чем молча пить чай на кухне. Гюнтер это понял, когда однажды предложил Александру чуть задержаться и попробовать посмотреть вместе фильм, о котором он уже давно думал, но всё не подворачивалось случая предложить. Темно-русая макушка вдруг опустилась в кивке, а усталые глаза блеснули чем-то притягательным и отдающимся колким ударом в сердце. Тогда немец сравнил друга с большим грустным медведем, которого привезли под высокий купол цирка и теперь дразнят сладким печеньем, выманивая на гладкий разноцветный пол манежа. Только в отличие от лохматых бурых зверей, этот сожрет угощение, да еще и руку дрессировщика проглотит по локоть, чтобы не умничал и не вздумал помыкать Брагинским.
Но, возвращаясь к настоящему времени…
Гюнтер очень боялся отсылать ответ. Большой палец замер буквально в миллиметре от кнопки отправки, и само сообщение еще не было передано на телефон адресата, а у парня в голове уже целая череда возможных ответов, которые последуют за его решением. Он глубоко вздохнул, оперся о стену и аккуратно нажал на сенсорный экран. На всю комнату раздался тревожный сигнал оповещения об отправленном сообщении, и немец наконец-таки позволил себе расслабиться, очень медленно «стекая» вниз к полу. Он отложил аппарат в сторону и приложил обе ладони к груди, в которой бешено колотилось сердце. На секунду — всего-лишь на секунду — ему показалось, что перед глазами плывет и мягкий ковер уходит из-под ног, превращаясь в кровавую кашу, но тут же всплыло воспоминание о том, что он выпил необходимую порцию таблеток вчера и сегодня. Так в чем же дело? Гюнтер на всякий случай посмотрел на свою руку, которую теперь украшал маленький шрам, затем очень осторожно закатал рукав и посмотрел на свежий бинт, который уже немного пропитался мазью и кровью. Теперь он пытался вскрыть себе вены, а Саше ответил, что в последнее время мало ест и неудачно падает.
Хотя по глазам русского и так было ясно, что он не верит ни единому слову Байльшмидта, но не спешит его ругать, как раньше. И это было еще более странно и пугающе, чем то, что еще утром он отослал немцу сообщение с предложением съездить с ним на дачу недалеко от города и порыбачить вместе.
О самой рыбалке как таковой Гюнтер знал очень немногое. Есть удочка, есть наживка, есть народная мудрость о том, что для ловли рыбы нужно самому стать рыбой. Только это совсем не сходилось с образом Александра и его тяжелого нрава, поэтому молодой человек начал волноваться заранее, сам не понимая, к чему такая нервотрепка для самого себя. Он боялся оплошать перед другом? Не хотел показаться невеждой? Не доверял Брагинскому? Нет же.
Пришедшее сообщение отвлекло немца от давящих мыслей, но взамен вызвало странный румянец на его щеках. А еще почему-то уши горели как после мороза.
«Просто оденься потеплее. Я зайду за тобой завтра.»
И на следующее утро, когда не было еще и пяти часов, Саша уже стоял у дверей квартиры Байльшмидта и очень настойчиво жал указательным пальцем по кнопке звонка. Сколько бы Гюнтер ни ругался на него (мысленно, разумеется), как бы ни выпрашивал еще часок блаженного сна, его гость был беспощаден и неприступен. Пришлось в конечном итоге покориться и пойти умываться, перед этим отперев для русского дверь. Брагинский ждал его на кухне, уже заварив чай и наспех пожарив хлеб на сковородке. От последнего у парня слюнки потекли сами по себе.
Они быстро позавтракали, собрали все вещи и покинули квартиру, оставляя посуду немытой, а озадаченную старушку на лестничной площадке без ответов на ее настойчивые вопросы о том, куда и зачем в такую-то рань.
Саша молча тащил немца за руку по лестнице, потом выскочил на улицу и сразу же направился в сторону ближайшей станции метро. Гюнтер стеснялся задавать вопросы, да и понимал, что сейчас все равно ничего не поймет, поэтому лучше будет послушным до самого приезда, а там уже на месте разберется. Не оставит же мужчина его без ответов, как возмущенную соседку? Или оставит?..
Грязная густая смесь страха и непонимания душила немца всю дорогу: в метро, где люди смотрели лишь в свои телефоны или спали, в автобусе, когда от тряски к горлу подступал комок и хотелось выплюнуть съеденный утром хлеб на чьи-то дорогие замшевые сапоги с застежкой.
А вот на улице ему внезапно полегчало, и все посторонние мысли выел густой утренний туман. Казалось, в этом месте до сих пор царит середина сентября, и наступающей зимы совсем не чувствуется. Гюнтер поежился и посмотрел вопрошающе на сосредоточенное лицо Саши, который в свою очередь поправлял на себе шарф и поглядывал вперед, где дороги не было видно уже через пять метров. Он хмыкнул, а почувствовав на себе взгляд, повернул голову и усмехнулся.
— Пошли. Только держись за меня, чтобы не потеряться. Иначе я потом тебя по всему селу вылавливать как мышь полевую буду.
Сравнение вышло несколько малость обидным, но Гюнтер мигом забыл об этом, так как вцепился в локоть русского своими холодными пальцами и пошел вместе с ним в пасть туманного зверя. Его неосязаемые лапы нехотя расступались перед Брагинским и робко прижимающимся к его боку немцем, но в целом, оба более чем спокойно ступали сквозь пелену тумана, вслушиваясь в тишину раннего утра и дыша сырым воздухом с каким-то упоением.
Когда они вышли за черту населенного пункта, а дома позади становились всё меньше и меньше, растворяясь в грязно-серых клубах, Гюнтер начал заподазривать неладное. Он то и дело оглядывался, спотыкался, но не падал лишь благодаря тому, что всё также держался за руку мужчины рядом, который даже не думал отходить от своего спутника ни на шаг, словно принес обет защищать его в этом маленьком и необычном приключении. Впрочем, буквально через несколько минут они сошли с тропинки и направились вниз по склону, где влажность воздуха ощущалась еще больше: она буквально пропитывала его насквозь и прижимала к своей водяной груди. Александр отцепил зажавшегося Гюнтера от себя, соскользнул вместе с сумками по скользкой земле ниже. Потом схватился за одну из веток, вдавил ногу в грязь, которая с хлюпаньем прогнулась под жесткой подошвой, и обернулся. Гюнтер не думал — просто протянул свою руку и вцепился в чужую, спускаясь к русскому уже с поддержкой.
Оказавшись на ровной поверхности, немой поднял взгляд и впился в лицо Александра, спрашивая, что именно им еще предстоит преодолеть, прежде чем случится обещанная рыбалка. Брагинский в ответ на это пожал плечами, а потом просто взял и развернул парня спиной к себе.
***
— Ты так и будешь мусолить эту рыбину, пока даже в ее костях не останется ничего кроме пустоты?
Местом, куда Саша привел парня, оказался маленький пруд, заросший со всех сторон камышами, но полный жирной и верткой рыбой (когда Гюнтер пытался удержать одну такую в руках, она вывернулась и хлестнула его мокрым склизким хвостом по губам, вызвав целую волну недоумения у немца и дикий ржач у русского). Они несколько часов сидели на низком бережку, устланном поваленными Брагинским камышами. Сначала улова не было никакого, и Байльшмидт уже собирался сдаться. Даже расстроился, на что мужчина грубо и четко сказал ему сидеть на месте и даже носом не вздумать хлюпать — еще спугнет. Кого он там не должен был спугнуть, Гюнтер так и не понял, но зато буквально через несколько минут его леску кто-то потянул в воду и парень тут же запаниковал.
Первую пойманную свою рыбину Александр любовно пожал в руках и отпустил. Немец посмотрел на него как на конченного мазохиста, но поступил также, в ходе чего и получил по лицу, так что получилось, что рыба выбралась сама. Потом они продолжили сидеть, а на лице у Гюнтера красовался кусок пластыря, потому что, как оказалось, его друг совершенно не умеет распаковывать маленькие хрупкие предметы. А еще невероятно силен физически, поэтому вот… Перекусывали они горячим чаем и пшенной кашей с лавашом. Немому до того понравилась каша, что он съел свою порцию, а потом еще и у Брагинского половину оттяпал, с которой тот, впрочем, расстался более чем спокойно.
Следующий свой улов оба закинули в глубокое ведро с водой. К нему последовали другие рыбы от самой маленькой и до самой крупной, с которой даже Саша с трудом справился. В итоге сворачиваться начали только под вечер, когда у немца уже живот вопил о голоде, и Брагинский всецело разделял его мнение. Он забрал обе удочки и сложил аккуратно, потом достал два ножа и один из них вручил Гюнтеру. Разумеется, пока молодой человек научился очищать рыбу от чешуи и делать ровные надрезы на животе, русский несколько раз почти надорвал себе живот от смеха и столько же хлопнул себя по лбу. Хорошо, что они все же смогли со всем справиться и часть рыбы отправилась немедленно в кастрюлю, а другая — в два пакета и рюкзак. Саша обещал пожарить ее прямо у Гюнтера дома, так что тот больше не тратил время на то, чтобы набрать в сообщениях беспокоивший его вопрос.
И, как показала практика, уха нравится всем, даже если приготовлена из минимум продуктов, а еще оказалась чуток недосолена. Брагинский всё сидел и причитал, «мда» говорил, головой качал. Потом поднимал взгляд на уплетающего уже третью порцию немца и успокаивался, улыбаясь. Парень с таким удовольствием выхлебывал бульон, жевал крупные куски картофеля и причмокивал, обгладывая очередную часть большой рыбины, что только за ушами не трещало. А еще вопрос Саши так и остался без ответа, и оказался в конце-концов забыт обоими.
По окончанию трапезы Байльшмидт сидел у догорающего костра и сонно моргал, положив подбородок на колени. Затеявший же всё это мероприятие стоял у воды и держал в губах медленно тлеющую сигарету, выпуская дымок изо рта. Какие мысли его одолевали? Что он чувствовал после всего сегодняшнего дня, проведенного в компании большого неразговаривающего ребенка? Какие планы держал в себе на завтра и послезавтра?
Гюнтер вздохнул, поднялся с клетчатого шерстяного одеяла и совсем тихо подкрался к мужчине со спины, обходя и вставая рядом. Саша прищурился, кинул взгляд на умиротворенную улыбку альбиноса и отвел обратно.
Оба молчали, слушая уханье совы и далекий всплеск воды у противоположного берега. Внезапно Брагинский убрал сигарету от губ, выдохнул горький дым и выругался:
— Ай, блять, всё равно уже!
Как бы сильно вы не убеждали себя в том, что вы не гей, даже если спите с парнями в том числе, если ваше сердце готово разорваться от одного только взгляда на чужое лицо и губы, а мозг только его образами и забит, то вы можете забыть о своих убеждениях и засунуть их куда-нибудь подальше, пока их не раскопают археологи через многие миллионы лет. Потому что Брагинский тоже убеждал себя в том, что он не пидорас, пока его руки обхватывали бледное лицо юноши, а губы приблизились к чужим, застывая в каком-то ничтожном расстоянии.
— Ей богу, можешь мне врезать после этого, — немец выдохнул и робко кивнул, — потому что я уже не могу терпеть.
Поцелуй вышел совсем неумелый, грубый, как раз в стиле Александра, но Гюнтер все равно постарался ответить на него со всей искренностью и нежностью, на которую был способен на тот момент. А выждав немного, он подобрался ближе и обнял русского за шею, не разрывая столь приятного контакта их губ. И все равно, что в ушах отдавался гул сердца и отчетливая мысль о том, что их поведение неправильное. Саша же просто стоял как вкопанный и терзал уста Байльшмидта, мысленно продолжая повторять себе как мантру:
Я не гей, блять, я правда не гей!
