Ich sage nichts

Автобус трясло, а вместе с ним и съеденную на завтрак кашу с поджаренной на костре рыбой. Гюнтер попытался сдержать рвотный позыв и по совету Брагинского набрал в легкие воздуха, медленно выдыхая. Несмотря на всё неудобство поездки, он был рад, что в кои-то веки смог выбраться за город и провести время в тишине. А еще… Немец вдруг с силой приложился головой об стекло и поморщился, стараясь не вспоминать тот поцелуй у воды. Ощущение горького никотина и сухих губ на своих никак не пропадало, хотя прошло уже порядком времени с того момента, как русский первым отстранился и весь оставшийся вечер провел у костра, молча подкидывая в огонь мелкие ветки, собранные неподалеку. То ли ему было стыдно, то ли он просто не знал, как заговорить с Гюнтером. Да тот и сам ощущал себя пропущенным через мясорубку лягушонком, которого после всей этой экзекуции сшили заново и заставили решать теоремы по алгебре. В голове сплошная каша, ни единой целостной мысли, ни одного крючка, за который можно уцепиться. А еще он так и не успел выпить таблетку, которую бережно держал в таблетнице, в правом кармане куртки. Впрочем, маленькая желтая спасительница пока не давала о себе знать, как и болезнь немца. Парень вдруг услышал тяжкий вздох и тут же понял, что это его собственный. Он отпрянул от стекла и приложил ладонь к губам, удивленно хлопая своими голубыми глазами, смотря перед собой на ободранную кожу сидения напротив. — Плохо? — Саша ненавязчиво потрепал его по плечу, и Гюнтер смущенно кивнул. Не хотелось доставлять неприятностей мужчине, тем более когда тот снова заговорил с ним. Но, кажется, самого русского это ничуть не беспокоило, ведь в следующий момент он приобнял парня за плечи и свободной рукой сунул ему в рот мятную конфету. — Ешь. Скоро доедем до города, а там на свежем воздухе быстро придешь в порядок. Немец даже отвык от того, что его вестибулярный аппарат порой бывает капризным словно дитя, и тошнота — ещё самое малое, что он мог ощутить в этой дьявольской поездке. Когда же они добрались до остановки и двери автобуса услужливо открылись, немца словно сквозняк высосал наружу. Он так быстро выскочил на улицу, вбирая в легкие побольше холодного воздуха, что вышедший следом Брагинский только головой удивленно покачал, не представляя, на что еще способен этот парнишка в подобные моменты. Впрочем, буквально через секунду того все-таки стошнило прямиком на тротуарную плитку, под ноги какому-то удивленному старику, и Саше пришлось оттаскивать спутника подальше от разъяренного человека с костылем. Где-то за поворотом оказался общественный туалет, а в здании рядом — аптека. Некоторое время русский бегал туда-сюда, а когда Байльшмидту явно полегчало, и кожа его приобрела здоровый оттенок, они оба отправились к нему домой пешком. На небе почти не было туч, а прохладный осенний ветер помогал дышать полной грудью, пока воздух своей сыростью пропитывал, кажется, даже одежду прохожих. Гюнтер в какой-то момент оттянул шарф назад и расстегнул немного куртку, наслаждаясь, пока идущий рядом Александр просматривал все пропущенные за сутки звонки. Ничего интересного, даже Руслана сообщения не писала: видимо, дела не позволяли, или очередные капризы Насти. И как-будто назло телефон завибрировал прямо в руках русского, тот аж подпрыгнул на месте и шикнул, проводя большим пальцем по экрану. — Да? — в трубке, видимо, кто-то говорил очень серьезные вещи, раз лицо Брагинского с каждой секундой становилось то бледным, то хмурым и почти красным от злости. Потом он громко выругался прямо посреди улицы и топнул ногой. По всей видимости, разговор складывался не самый обнадеживающий, а ведь они собирались пойти к Гюнтеру и выпить чай. Молодой человек вздохнул и отвернулся, чтобы не пялиться на лицо спутника уже какую минуту. Когда Брагинский сказал что-то вроде «Да, я понял, скоро буду» и убрал телефон от уха, они с немцем встретились взглядами. Молодой человек полез за своим телефоном, чтобы что-то спросить у русского, но был остановлен. — Извини. Эта чертовка Настя убежала вчера из дома, а Руслана звонить мне не стала, чтобы не беспокоить — сама пыталась найти, — он поджал губы. По его лицу было видно, как сильно мужчина беспокоится за свою сестру, так что Гюнтеру стало стыдно, что целые сутки он держал этого человека вдали от семьи, несмотря на то, что идея была не его. — Я позвоню тебе вечером, а пока должен бежать. Он понимал. Он всё прекрасно понимал, хотя и тяжело было переваривать информацию о пропаже родного для Саши человека. Но Гюнтер справился и быстро закивал головой, после чего развернул мужчину спиной к себе и пихнул, заставляя идти. Сам-то он справится, не маленький. Раньше же жил как-то до встречи с Брагинским, так что тому не о чем волноваться. — Я позвоню! — пообещал Александр, вскоре убегая прочь. А немец вздохнул быстро, поправил в своих руках сумки, да направился в сторону дома, посчитав свою миссию выполненной.

***

Когда бодрый голос в динамике в последний раз объявил о посадке самолета, мысли в темноволосой голове единственного пассажира нервно замельтешили, а сам он лениво разлепил сначала один глаз, затем второй. Зевнув, мужчина, выглядящий невероятно молодым для своих лет, всё же отстегнул темно-синий ремешок и потянулся руками вверх, слушая хруст разминаемых мышц и пальцев, сильно выгибающихся из-за действий азиата. Ещё какое-то время самолет пристраивался в аэропорту на свободной полосе, затем двигатели затихли и широкие белые двери распахнулись не без помощи молоденькой стюардессы-китаянки с красивой улыбкой на ярко-красных устах. Очаровательная особа дождалась, пока подкатят трап, а затем приглашающе поклонилась пассажиру. Мужчина усмехнулся, покопался в кармане куртки и покрутил в пальцах маленький леденец на палочке, затем протянул его стюардессе. Та с удивлением приняла сладость и посмотрела вслед покидающему самолет чудаку. В этой стране азиат не был уже давно. Столько всего произошло с того дня, как он вернулся на родину, так что теперь было довольно трудно впитать в себя дух российской земли. Но китаец честно постарается. И для начала он направился в здание аэропорта, чтобы первым делом выйти с другой стороны и вызвать себе такси: не ночевать же ему на улице, а куда лучше заняться всеми насущными делами в теплом номере с холодильником и двуспальной кроватью. С этого и начал китаец. Внутри аэропорта его встретил гул голосов и шум их шагов, перебирающихся колесиков чемоданов. Брюнет ухмыльнулся и двинулся вперед, не обращая внимания на взгляды местной охраны. Наконец-то, он здесь. В этой стране. Только ради этого момента, казалось, и жил Ли. Внутри него всё приятно сжималось от этой многогранной русской речи, больших заголовков из печатных букв, криков растерянных и капризных детишек, которых матери не пускали от себя дальше одного шага, и то не всегда. На длинных рядах сидели старики и семьи, у стен стояли всевозможные ларьки с едой и сувенирами. Ван прошествовал через весь аэропорт и вскоре оказался на другой стороне, высматривая себе таксиста не восточной внешности. Не то, чтобы он был расистом, но раз выдалась возможность, он должен на все сто процентов насладиться всем р у с с к и м. Искомый, впрочем, нашелся довольно быстро, и вскоре китаец уже сидел на переднем сидении хорошенькой Лады, перекидываясь со средних лет мужчиной последними новостями. В салоне работала печка, негромко играла музыка из радио и пахло чем-то морским: Ван уже привык к приторно-сладким ароматизаторам, от которых кружилась голова. Водитель рассказывал что-то о террактах, дерьмовых дорогах даже в столице. Ли слушал, изредка вставлял свои комментарии. А когда дело зашло о старых анекдотах — китаец ржал так, что едва до истерики не доходило, и мужичок его в этом поддерживал: кажется, его юмор начала двухтысячных никто толком не ценил, а тут такой слушатель попался. Водитель оказался тем самым типом людей, которые предпочитали вести разговоры о старине, слали на хуй правительство и слушали Сектор газа, а ещё курили прямо в пути обыкновенные самокрутки. И тем самым он буквально покорил сердце азиата: Ли взял у него номер телефона после поездки и прихватил с собой пару сигарет, взамен протянув мужчине пятитысячную купюру без сдачи. Попрощавшись с новым знакомым, Ван сунул самокрутки в карман и повернулся лицом к высотке с броским названием, которое китаец даже читать второй раз не осмелился — просто поднялся по ступенькам к главному входу и оказался по ту сторону стеклянных дверей. На ресепшене мужчина в костюме с долгим сомнением сравнивал кривой оскал Ли с его нынешним, чуть уставшим лицом, словно не веря в их сходство, но потом всё-таки подтвердил последнее и через пару минут в руках китайца уже покоился ключ от его номера. Сумку свою он не дал, ибо нехуй, и сам отправился к лифту, наплевав на то, как за ним услужливо пытался поухаживать ради чаевых какой-то старичок. Много хочет — мало получит. Уже в номере китаец бросил все свои вещи у кровати, стянул с себя верхнюю одежду и направился в душ, позволяя себе понежиться там час-другой. Времени у него навалом. Успеет и цель обезвредить и одного старого друга посетить, если тот, разумеется, не успел жениться и уехать куда-нибудь в Москву — самое сердце этой «прекрасной» во всех смыслах страны. Горячая воды вымыла из него остатки недовольства, и чувство сонливости накатило на азиата с новой силой. И хотя он яро боролся с ним, все равно в итоге вышел из душа и завалился спать на мягкую, пахнущую дешевым порошком постель. Во сне он видел уродливые лица и ухмылки, грязные шприцы и кучи разбросанных по полу денег, которые было противно брать в руки, но почему-то приходилось, даже если потом к горлу подступал рвотный ком. Проснулся Ли от того, что рука затекла, она оказалась тянущейся к потолку с таким рвением, словно на нём было что-то помимо люстры и бледно-голубых узоров. Надо же, даже на такое не поскупились. Пришлось встать, хотя лень брала своё. Но когда Ван почувствовал, как остатки сна выветриваются прохладой маленького холодильника, прежние видения уже не имели для него большого значения. Он ухмыльнулся, вернулся к кровати с бутылкой вина и упал на неё. Ногой подтянул к себе сумку и вытащил из неё папку со всеми документами. — Ну, что ж, дорогой, — протянул китаец, — скоро я увижу тебя воочию.