BSD!AU

Окончательно Анастас приходит в себя на четвертые сутки. Между ними проскальзывают несколько коротких пробуждений, кормежка лекарствами, укоризненные взгляды товарищей — и тяжелая, ноющая боль, распространяющаяся на все тело. Это, вообще-то, странно — такое ранение для него, конечно, не совсем пустяк, но он все же считал себя более приспособленным к подобным ситуациям, да и Ян, взявшийся-таки после долгих уговоров Дэна за его лечение, явно знает толк в своем деле. Впрочем, когда Анастас пытался (именно так, по-скольку даже короткие разговоры ему тогда давались едва-едва) обсудить это с самим лекарем, тот лишь закатил глаза и посоветовал ему не выпендриваться — мол, пробитое легкое за час восстановить даже он не в силах. Так или иначе, чувствует он себя на данный момент на удивление неплохо — ну, насколько это вообще возможно в его ситуации. О нагрузке (даже привычной офисной) речь не идет, однако, возможность пошевелиться без последствий приятно радует и вселяет надежду. — Не понял, куда это наш инвалид поскакал. Разумеется, все попытки пришедшего в сознание Аса свалить из медпункта обречены на провал. Ян, может, неопытен, но не туп — это точно. Так что совершенно ничто не помешало ему замереть в дверях со стаканом растворимого кофе в руках, недовольно хмурясь и насвистывая незамысловатую мелодию. — Да так, знаешь, ложная тревога. Инвалиды остаются. — Ас вскидывает руки вверх, словно преступник, готовый сдаться в руки правосудия, и покорно опускается назад, на отвратительно скрипящую больничную койку, насквозь пропитанную запахом спирта. Ян замолкает, подозрительно косится в сторону друга, бочком пододвигается к изголовью койки и резким движением, обгоняя Аса всего на мгновение, кидается вперед, выволакивая из-под матраса шприц. Обычный такой медицинский, с булькающей зеленоватой жидкостью внутри. Внимательно осматривает, легонько касается пальцем тонкой иглы и с недоверием принюхивается. Анастаса так и подбивает ляпнуть что-то вроде «лизни еще», но он вовремя сдерживается, натягивая на лицо маску безразличия и отстраненности. Ничего не знаю, ничего не видел, это не мое. — Интересный составчик. Клонидин с доксиламином — та еще ядреная смесь, особенно для сердечника. Еще и со спиртом потрудился, хотя тут хватило бы обычных катализаторов. А вот с барбитуровой кислотой ты перестарался. Один укольчик такой дозы, и ваша единственная опора и надежда — коматозник. Хитро. Но глупо. Ну, за календулу просто спасибо, она рядом с цианидом стояла. Удачно цапнул. Ян откровенно издевался, сливая получившуюся смесь в пробирку, тщательно, стараясь не попустить ни капли. Шутки шутками, но, не будь у Аса чуть заторможены реакции, он бы сейчас валялся в коме с перспективой пробуждения месяцев этак через пять. В лучшем случае. В худшем же… Скажем так, лучше бы там был цианид. — Между прочим хранение особо опасных веществ, в том числе и ядов, в медпункте с доступом для больных без надлежащего контроля запрещено по всем статьям. — не сдает позиций Анастас, и по его ровному голосу и равнодушной физиономии Ян очень четко понимает — вину он свою не признает, хоть убей. И отчего-то это воодушевляет — в последние пару недель Ас был сам не свой, а эта вылазка и нависшая угроза хоть как-то растрясли приятеля и вернули в прежнее решительное русло. Пусть даже в вечно недовольное, с комплексом старшего брата, но прежнее. — Между прочим это, — парень помахал пробиркой, уже плотно закупоренной и упрятанной в прозрачный пакетик. — так вот, это все я собственноручно запер в сейф. На шестизначный код. В хирургическом помещении. Которое в свою очередь закрыто на замок. А потом оно каким-то образом попало к тебе. Вывод очевиден. Еще вопросы? Вопросов больше не нашлось — по крайней мере, лекарь вынес такой вывод из многозначительного молчания друга. Мотивы его поступков он понял без труда — у трудолюбивого Аса просто кипела кровь от безделья и неведения. Это же, без сомнений, послужило толчком к такой авантюре, как вылазка в одиночку черт знает куда с учетом нынешней ситуации с повышенной активностью действий мафии. Уж в ее-то участии в этом деле Ян не сомневался ни капли. По-хорошему стоит указать это в еженедельном отчете, который с некоторых пор начал требовать с них Дэн вместо ежемесячного, однако, по совести… Едва ли Ян не поступил бы так же, окажись у него хоть малейшая возможность ввязаться в очередное опасное дело. А значит — он будет молчать. Недолго, пока сам не разберется в причинах или не выпытает их у Аса. *** Семнадцатый по счету звонок за утро вовсе не раздражал кутающегося в плед и отчаянно пытающегося заснуть Дымка. Ни капельки не бесил. Абсолютно не бил по нервам. Потому что его хрупкое терпение с треском разбилось еще на девятом. Вместе с экраном мобильника, неудачно влетевшего в стену. Упорство (или, скорее, упрямство) в их семье передается по наследству уже несколько веков — неоспоримый факт, не вызывающий сомнений. Но его отец — истинный японец не привыкший отступать, бьет все невообразимые рекорды уже второй час. Ну какой нормальный родитель будет названивать своему двадцатилетнему сыну в восемь утра после полуночных выматывающих тренировок с семпаем-садистом, да еще и оставлять гневные голосовые сообщения с нравоучениями и угрозами разнести «эту вашу контору ищеек-самоучек»? И все это ради одной-единственной цели: вытащить Дымка на очередное официальное мероприятие, где состоятельные дядечки за сорок в дорогих костюмах со своими молодыми пассиями и напыщенными наглыми детишками, мнящие себя богами, обсуждают последние политические события, играют в бильярд и распивают пойло, на стоимость одной бутылки которого любой среднестатистический рабочий спокойно мог бы прожить месяца два. Смысл такие собрания чаще всего несли довольно размытый — и себя показать, и других повидать, и перетереть косточки общим влиятельным знакомым и новопоставленным чиновникам. Его же папаша уже несколько месяцев преследовал маниакальную цель представить миру своего наследника — естественно, лишь на бумагах, ибо самого Дымка явно вся эта шумиха не волновала. Деньги ему нужны так же, как лучнику — автомат, а слишком сильно светиться, когда работаешь на Детективное Агентство, полное одаренных, иногда балансируя на грани закона — самоубийство для себя и большой риск для напарников. Правда, изредка он все же позволял себе выбраться в общество, но лишь по реальным поводам, вроде крупных праздников или серьезных проблем. В этот раз, увы, ответить приходится. Еще немного, и ярость отца наверняка расплавит не только мобильник, но и весь ближайший квартал вместе с жителями. — Доброе утро. — Дымку требуется собрать все свое самообладание, чтобы звучать максимально приветливо и радостно. А спустя несколько секунд парень спешит отдернуть трубку от уха, предугадывая дальнейшее развитие событий. Отец кричит долго — минут десять, то ругается со страшной силой, то почти визжит на ультразвуке, пока, наконец, не выдыхается и слегка срывает голос, так что начинает говорить с легкой хрипотцой. — Во имя всех богов, Эллин, клянусь, я тебе голову откручу. Если тебе на меня плевать, хоть о матери подумай. Как думаешь, каково ей, когда единственный сын не просто не хочет видеться с семьей, а наглейшим образом избегает контактов? Вторая часть ему тоже знакома не по наслышке. И от того становится до ужаса неприятно. — Вообще-то, у меня брат и сестра есть. Так, на заметку. И сколько можно использовать это идиотское имя? Кто, блять, вообще может назвать так ребенка, кроме полных придурков? Остальной диалог — вернее сказать, отцовский монолог, строится на отсутствии у Дымка уважения к собственным родителям, полной его неблагодарности, невоспитанности и разбалованности и элементарной неприспособленности к социальной жизни. Заканчивается все занудными нравоучениями и припечатывается требованием явиться на день рождение матери на следующей неделе. Слушает Дымок без особого рвения — но все-таки слушает, а потому обещает почтить торжество своим присутствием, после чего без промедления сбрасывает вызов. Суметь бы еще отпроситься у начальства. *** — Погоди, ты серьезно просишь об этом в самый напряженное время борьбы, когда любая плановая вылазка может окончиться больничной койкой, а вся полиция города на ногах круглые сутки? — Ну, полагаю, что… да? Как и предполагалось, шансы получить разрешение Дэна, особенно, после произошедшего с Анастасом, стремились к абсолютному нулю. Никакие просьбы и убеждения не способны сломать семпая, если он что-то решит. Он, может, и раздолбай похлеще их всех вместе взятых, но безопасность блюдет строго. Без вариантов. — Это займет всего пару часов. Я просто покажусь им на глаза, поздравлю мать и смоюсь назад. Только и всего. — Да не могу я тебя отпустить, понимаешь? Не могу! — Дэн раздраженно взмахивает руками, далеко не пребывая в восторге от просьбы кохая. — А если что-то случится? Мне за любую царапину сейчас влететь может, но это почему-то никого не волнует! Думаете, вы самые умные? Думаете, обведете всех вокруг пальца? А они только того и дожидаются! Как дети малые, честное слово. Суть возмущения Дымок теряет уже на втором предложении. Он, конечно, в курсе, что некоторые ранее незаметные преступные личности неожиданно начали нести реальную угрозу, однако, масштаб бедствия вовсе не так велик, как все об этом беспокоятся. Либо Дэн раздувает из мухи слона, либо, что гораздо логичнее, в проблеме замешена третья сторона. — Во-первых, не горячись так. — максимально миролюбиво просит парень. — А, во-вторых, что значит «вы»? И кто эти «они»? — Просто ты не один тут такой храбрый. — уже куда спокойнее отвечает выпустивший весь запал усталости и раздражения Холмс. — Ян буквально час назад прибегал, требовал выпустить его на дело вместо Анастаса. Видите ли, он справится ни чуть не хуже. Воспользовался, так сказать, положением друга, чтобы захомутать побольше риска на свою зад… голову. Понятное дело, будь это ты, я бы еще подумал, но он — сразу нет. Это Дымка почему-то очень заинтересовало. — Хочешь сказать, меня не жалко? — уточнил он с притворной обидой в голосе. — Мол, помирать, так самым убогим? — Мне всех жалко. Вот только ты в пекло кидаться не будешь и после набитых шишек учишься, не то что некоторые. Второй вопрос Дэн благополучно игнорирует, возвращаясь к главной теме их разговора. Минут через двадцать Холмс таки сдается, но ставит такой ряд условий, что даже у первоклассника, случайно забредшего в корпус старших классов, прав было бы больше, чем у Дымка в итоге. Однако, миссию вполне можно считать выполненной, так что он со спокойной душой отправляется куда подальше — а, именно, выбирать брюки с минимумом дырок, дабы произвести хотя бы адекватное впечатление. *** Вы когда-нибудь видели двадцатилетнего киллера со стажем в шесть лет, которого боится добрая часть Портовой мафии и большинство людей, сталкивавшихся с ним хотя бы однажды, в продолжительном запое? Нет? Совсем ни разу? Что ж, тогда вам более чем повезло, ведь такие люди опаснее вдвойне, когда пьяны. Это же, разумеется, касается и Вероники, что за несколько дней не просыхал ни на минуту и даже такую важную потребность организма, как сон, успешно игнорировал уже почти семьдесят два часа. Пить он любил всегда и помногу, но вряд ли когда-либо до этого доводил организм до такого состояния. Началось все невинно — небольшие дебоши в ближайших борделях, десяток оттраханных шлюх и парочка непослушных при жизни трупов. Потом в голове что-то щелкнуло — и следующей полегла небольшая церквушка на окраине города. Пуля застала смотрителя на рассвете — как раз тогда, когда он собирался домой к жене и двум дочерям. Об этом не сложно было догадаться по фотографиям в дальней каморке, где полегло еще трое монахинь. Одной почти удалось сбежать — но она совершила ошибку, замешкавшись, чтобы вызвать полицию. Ровно в тот момент, когда на том конце приняли вызов, сердце женщины оказалось пробито насквозь. Этого Веронике хватило сравнительно не надолго, до вечера. А затем в городе началась настоящая резня. В нетронутых ранее борделях, в клубах, в пабах, в обычных ночных супермаркетах — он не столько уничтожал подчистую, сколько забирал жизни нескольких жертв, но так метко, что полностью упивался собственной властью. Стрелял, резал, взрывал. В этот момент весь мир был у его ног. Он был самим Господом Богом, и только от него зависели чужие жизни и судьбы. В конце концов, это вывело из себя даже Мафию. Небольшой отряд подкараулил его у очередного бара — просто накинулся всем скопом и повязал. И не было страха, только смертельная обида, а затем — вспышка ярости, когда в свете фонаря он разглядел бледное лицо одного из напавших. Память услужливо подсказала, что вот из-за этого ублюдочного мальчишки, весьма уверенно командовавшего отрядом, он черт знает в каком состоянии крушит город. Впрочем, стоит его за это даже поблагодарить, — ведь именно он пробудил в Веронике эту жажду власти и удовлетворение от людского ужаса. Ему удается удачно боднуть парня в разгар потасовки — и, кажется, разбить ему нос. Слишком мало для всего, что он заслужил, но в следующий момент Веронику прикладывают головой об кирпичную стену здания, в глазах мутнеет и сознание окончательно покидает хозяина, мелькая последней увядающей мыслей — жаждой мести. *** Этот ублюдок совершенно выходит из-под контроля. Элиз приходится приложить усилия и вцепиться ногтями в ручки кресла, чтобы не взорваться прямо посреди доклада советника о задержании чертового пьяницы-киллера. Тот время от времени запинается и морщится, ежеминутно проверяя, не возобновилось ли кровотечение в носу. Кажется, всему отряду хорошо досталось — двое сверкают фингалами и нехорошо хромают, а еще один несчастный и вовсе едва не лишился пальцев, когда пытался обезоружить чокнутого. Однако, все, как один, утверждают, что отделались легко, и метил он вовсе не в них, а в Григория, что лично Элиз никакого облегчения не приносит, наоборот, слишком настораживает. Бог знает, что Вероника вытворял с его подчиненным в те три дня, но парень вернулся в таком ужасном состоянии, что Глава зарекся выполнять дурацкие требования наглеца. Особенно, касающиеся советника. Радует лишь то, что киллер также не отделался испугом — шарахнули его ребята добросовестно, так что сотрясение гарантированно. — Таким образом, на данный момент нарушитель находится на попечении отряда третьего уровня в целях сохранения безопасности для окружающих и ожидает Вашего непосредственного решения, как Главы. Последние слова Грига произносит резко, отрывисто. Решительно. Чтобы не происходило, долг для него — на первом месте. Надежный человек, что неудивительно — Элиз в людях не ошибается никогда. — Да что тут решать. Подождите, пока очнется, протрезвеет и выприте к чертовой матери. И предупредите, что еще одна подобная выходка — и о покровительстве Портовой мафии он может забыть навсегда. Только сам не суйся, формально не имеешь права. — Будет сделано. Хлопок двери оповещает об уходе советника, и Элиз, наконец, позволяет себе с силой долбануть кулаком по столешнице. Нет, все-таки с отшельниками надо что-то решать. И как можно быстрее. Не хватало еще, чтобы они утратили всякое уважение к непосредственному начальству. …и как же тяжело признавать, что при его отце все было совершенно иначе.