Потерянный смысл жизни

      Она находилась в небольшом помешении, которое измерялось в пять шагов по ширине и примерно семь по длине. Здесь была деревянная кровать, рассчитанная на одного человека и заправленная старым постельным бельем, пропахшим мышами; тяжелый стол, на котором стоял стакан с водой, и валялась половина лепешки. Не смотря на освещенность свечами и небольшое оконце, оно не казалось уютным. Сырой, застоявшийся воздух предавал этому месту особую атмосферу обречённости бытия. В прочем после сказанных ею слов, будь это помещение даже комнатой самого Салмана Кхана, это не имело бы ровно никакого значения, она бы все равно не принесла Кхуши ни капли света в ее темноте мыслей.       Новая постоялица этого помещения желала все здесь поджечь, и смотреть, как каждый угол горит и осыпается пеплом. «О, Богиня избавь меня от моего гнева, я совсем не такая, ты ведь знаешь. Я не хотела этого всего» — молила она свою единственную собеседницу.       Кхуши сидела на этой самой кровати, обнимая собственные колени и глядя в одну точку. Сколько прошло времени с того момента, как она переступила порог этой небольшой комнатки, и как за ней захлопнулись тяжелые деревянные двери, она не помнила и не знала. Она также не могла дать себе отчет: сколько времени она проревела возле этих самых дверей, скатившись по ним спиной, и ощущая весь каменный холод пола. Может быть несколько минут, или часов, или дней… Ей пришлось пересесть на кровать, когда за дверью послышались какие-то разговоры, слишком сильно отвлекавшие ее от собственных мыслей, которые она не была готова сейчас покинуть. Стена стала хорошей заменой полу в напоминании того, что этот мир может быть холодным, бездушным и жестоким.       Это помещение не собиралось делать такую глупость как, теплеть, даже если в нем появилась она. Вообще нахождение или не нахождение здесь кого-либо ровным счетом ничего для этого места не меняло. Здесь всегда будет отдавать сыростью. Дождь будет проникать сюда сквозь окно. Пыль продолжит оседать на все поверхности, включая вертикальные, создавая уплотняющийся день ото дня налет. Влетевшие случайно, птицы всегда будут воровать последние крошки, тоненькие веточки и блестящие предметы. Ветер будет беспардонно врываться и насвистывать свои грустные за унылые песни. Решетки в оконном проеме всегда будут прочно врезаться, разрушая открывающийся из него пейзаж на десятки ровных вертикальных полос, с трудом собирающихся воедино. А стены и пол всегда будут каменно-холодными, неотёсанными, отталкивающими и грубыми. Ни что и никто не изменит эту комнату. Ни зажженная свеча, ни уборка, ни аккуратно присыпанные краски для ранголи, ни, тем более, новая гостья, у которой, к слову, сейчас даже мысли не возникало, чтоб попробовать что-то изменить.       Все ей казалось бессмысленным, жестоким, глупым, ненужным. Пробивающий до озноба ветер, трепал ее волосы, залезал под тонкую ткань одежды и касался всех тех участков кожи, на которых так щедро раньше оставлял поцелуи Арнав и которых он больше никогда не коснется. Чуть посиневшие от холода губы как в бреду повторяли это имя, имя человека, которому она сказала о своей ненависти. Из потухших глаз цвета кардамона стекала, теперь уже одинокая, горячая слеза. В дрожащем от холода теле бушевал ураган ненависти, злости, и желания исчезнуть из… из этой комнаты… из этого города… из этой страны… из этого мира… из этой Вселенной… Подальше от него… «От. Н-Е-Г-О!»       От него было не скрыться! И неважно разделяли ли их решетчатые окна. И не важно разделяли ли их километры. И неважно разделяли ли их социальные положения. И неважно разделяли ли их законы… «От. Него. Было. Не. Скрыться!»       Все ей казалось бессмысленным, лишенным всякого отражения, и не имеющим теней. Мир был коричнево-серым. Тяжелые стены цвета мутной болотной воды будто впитывались в цветные ткани, пожирая само понятие «цвет». Тлеющие огарки свечей потухали одна за другой, заставляя вспомнить о своем страхе, который мог разогнать только один Арнав и который он теперь не разгонит. Губы, потерявшие свой оттенок, сливались с серостью этого помещения и, словно в бреду, повторяли это имя, имя человека, которому она запретила себя искать. В какой-то момент хотелось встать, сорвать эту пелену с помутневших глаз, подняться на пошатывающихся ногах, подойти к темно-коричневой двери, взяться за ручку и… «Ничего не выйдет! Все это бессмысленно. Тебе не убежать.»       Бежать было некуда! Ей не могли помочь скрыться ни водители рикш и такси. Ей не могли помочь скрыться ни родители и тетя. Ей не могли помочь скрыться ни какие рейсы самолетов и поездов. Ей не могли помочь скрыться ни даже собственные ноги… «Бежать. Было. Некуда.»       «От. Н-Е-Г-О!» Во этой Вселенной… в этом мире… в этом городе… в этой комнате… Спасения не было, иначе Богиня бы не допустила этого. Возможно, ей бы хотелось петь, греясь под теплыми лучиками солнца где-то во дворике дома тети. Или любуясь звездным небом пить горячий имбирный чай. Над ее кроватью по-прежнему покачивались бы от легкого игривого ветерка золотистые звезды. Она могла бы вместе со своей любимой сестрой вышивать прекрасные узоры. Она могла бы взглянуть на стены, оклеенные красивыми обоями и украшенные постерами с Салманом Кханом. Она могла бы улыбаться той самой улыбкой, которую так любил Арнав. Все бы сложилось иначе. И все бы имело смысл, радость, любовь и безмерное счастье.       Где-то там, в оставленном ею навсегда мире, все могло бы меняться по ее желанию, и первому слову. Там ее ждали, не представляли жизнь без ее сумасшедших выходок, и… любили. Там был прекрасный бассейн, терраса, комната, да чего уж, целый дом, усеянный приятными воспоминаниями и разными милыми сюрпризами, заготовленными Богиней. Бабушка рассказывала бы истории о своей молодости. Анжали любовалась бы тем, как легко у Кхуши получается дарить улыбку строгому Чотэ. Нанки поддерживал бы любое начинание. Ассер старший и младший по-прежнему бы удивляли своей похожестью и дарили свою безмерную любовь. Она бы открыла застекленную дверь и вышла бы к небольшому бассейну, провела бы рукой по этой прозрачной воде, в которой отражалась бы небесная лазурь и…       Все эти «бы» растворялись словно сон, а она продолжала сидеть на кровати, вдыхать сырость, прижиматься спиной к холодной стене, дрожать от промозглого ветра, тонуть в темноте собственных мыслей и как в бреду повторять имя того, кому сломала мир своим: «Я тебя ненавижу!»