Потерянный смысл жизни

      Он сидел подле ее ног, невольно любуясь ее губами, что замерли в сонной улыбке. Смотреть вот так на спящую любимую женщину, ждать ее пробуждения, а потом часами с ней разговаривать, ему казалось, что именно об этом он и мечтал всю свою жизнь. Хотя на самом деле это было не так, вся его судьба была пропитана борьбой, и попыткой обнулить раз и навсегда свою карму, начав путь к артхеꜜ с чистого листа.       Когда-то в детстве, будучи мальчишкой, он мечтал навсегда изменить две несправедливости собственной жизни. Одна из них была одиночество. Оно встретилось с ним почти сразу после рождения и повсюду за ним тащилось, уча его всем жестоким принципам выживания и стирая любое уважение к придуманным кем-то законам. Благодаря этой первой несправедливости он стал сильнее, тренируясь не только в искусстве уличного боя, но и в искусстве слова.       Мальчишка легко впитывал все несоответствия взрослого мира, мог видеть многие людские пороки, запросто различал лож и правду в речах, и не стеснялся брать то, что считал нужным. У брошенного ребенка шудрыꜜꜜ навсегда остается только два выхода: научиться выживать или перестать дышать вовсе. Невелик его выбор и в деле, которому стоило посвятить все свое время. А возможность изменить свое положение означала отказаться от соблюдения древнего религиозного наставления.       Он вышел из лона шудры и не мог уйти из этой варныꜜꜜꜜ — еще одна несправедливость, свалившаяся на него. Пока он был мальчишкой, его это не особо беспокоило. Понимание подобных вещей и несогласие с ними приходит гораздо позднее, когда человек впервые вынужден терпеть насмешки. Время расставляло все на свои места, и помогало бороться с этими двумя несправедливостями, показывать свой ум и изворотливость, стремиться к большему, строить планы на жизнь, выбирать профессию по способностям.       И вот, уже совсем скоро никто и предположить не смел, что за маской человека, чтящего и защищающего закон, крылся все тот же брошенный ребенок шудры. Став однажды воришкой для того, чтобы выжить, он дрался за последние куски с такими же побирушками, как и он сам. Изменив себя в корне, он навсегда перекрасил душу в цвет собственного имениꜜꜜꜜꜜ. А чуть позднее он, и вовсе, вошел в богатую семью в качестве зятя, обосновавшись навсегда, как ему казалось, в новой варне.       Называя свою жену «моя Королева», он легко подбирал ключи к сердцам новоиспеченных родственников. Завязывая темными повязками их глаза и уши, он запросто списывал деньги с общего счета на собственный, совершенно забыв, что достоинство достигаемой им артхи не должно противоречить морали, выставленной индуизмом. Уверяя себя, что, переступив еще одно религиозное наставление, по которому не мог жениться на женщине выше его сословием, он лишь утвердил себя как нового вайшьиꜜꜜꜜꜜꜜ. Все в его жизни шло размеренно и, наверное, так бы продолжалось вечно, если бы однажды ему не встретилась эта девчонка.       Она была одновременно его благословением, проклятьем, путем к искуплению и новым грехопадением. Это были особой силы чувства, которые не терпели неудачи, и на каждое новое судьбоносное «Нет» встречалось с упорным: «Она все равно будет моей!». Однако ни один из множества богов их общей веры не соглашался ему в этом помогать, и теперь, как и всегда, оставалось надеяться только на самого себя и искать пути, чтоб переступить очередное религиозное наставление, оставшись безнаказанным. А желанное счастье, меж тем, нагло, порою молча, порою с дикими скандалами, а порою с чьей-то помощью убегало от него, пряталось, обрывало все связи, заставляло мучиться от одиночества, создавало еще уйму мелких и крупных проблем. И несмотря не на что, желание, быть любимым этой девушкой и заполучить ее, во что бы то ни стало, крепло день ото дня. Как у любого азартного игромана, который готов удваивать ставки, идти ва-банк, проигрываться по-крупному, но только не сдаваться. Будучи одержим ей, он долго строил планы о том, как выберется на волю, и будет бороться за ее внимание, любовь и ласку. Ему было совершенно плевать, что эта девчонка давно стала женщиной и принадлежит другому, ни что не мешало ему оставаться темным душой и сердцем, а в подтверждение тому носить свое имя, данное при рождении — Шьям.       «Отпустите меня, зачем вы это делаете и куда вы меня тащите? Отпустите меня немедленно! Как вы смеете прикасаться ко мне! Вы мерзкий, двуличный демон, отпустите меня сейчас же!» — слышал он от своего желанного счастья в тот день, когда оказался на свободе, думая о том, что пока он сидел за решеткой, она стала еще более дерзкой непослушной и… Желанной.       «Первое, что я полюбил в твоих глазах — это испуг. Ты всегда была также непокорна судьбе, как и я, и никогда не боялась бросать ей вызов. Поначалу я думал, что ты никогда не сможешь полюбить меня, но теперь я уверен, однажды ты все равно меня полюбишь, потому что я видел, в твоих глазах черту, которая делает нас с тобой связанными». — Размышлял молча мужчина, сейчас он наверняка бы выразил все вслух, вслушиваясь в свой вкрадчивый голос. Привычка проговаривать все, или почти все, о чем он думает вслух, появилась еще в детстве, а чуть позднее стала очередной связывающей нитью с его возлюбленной.       «Ты помнишь, что я сделал? Я сделаю это снова. Однако теперь я убью его… если ты, конечно, не выполнишь одну мою маленькую просьбу» — Прокручивал он в своей голове воспоминания о том, как заставил ее сказать те слова своему сопернику. Образ ее дрожащих рук, расширенных зрачков и прозрачных слез воспроизводился им раз за разом, давал возможность снова ощутить тот самый страх приносящий наслаждение. Он заставил ее сказать такие важные слова, всего лишь показывая фотографии жертвы своего первого похищения. «Ты делаешь меня маньяком…» — с самодовольством произносил Шьям одними губами. Ему нравилось осознавать, как больно сейчас тому человеку, по чьей милости почти год назад он угодил в тюрьму.       «Я не вернуть домой, не ищи меня никогда, я… я тебя…я тебя ненавижу…» — снова и снова звучало в его сознании, заставляя его улыбаться, словно сытого удава обожравшегося, домашними кроликами. В этом движении губ было что-то хищное и подобно звериному оскалу оно не предвещало ничего доброго. Он смотрел на разбросанные по подушке волосы, и на непослушную прядку на лице, и невольно пересаживался поближе, а его свободная рука тянулась, желая прикосновения: «Кхуши, моя Кхуши.»       Девушка дернулась от чужого и горячего прикосновения моментально, открывая глаза и в испуге резко подбирая свои ноги съёживаясь в комочек. — Ты снова здесь, что тебе от меня еще нужно, опять будешь мне говорить всякие гадости, и угрожать его жизни?! — Мгновенно соскочив с кровати и, отпрыгнув от нее, начала кричать Кхуши. А Шьям смотрел на нее, улыбаясь, с трепетом впитывая каждое ее слово, подслащенное ее ужасом. — А что, прикажешь мне еще делать, любимая?! — Спросил он в своей манере, удобно устраиваясь на кровати, где она ночевала. — Не думаешь же ты, что я пришел спросить о том, кому ты улыбалась во сне, в нелепой надежде, что ты грезила мной?!       От этой наглости и надменности у похищенной внезапно закончились все слова, и она стала бездумно хвататься за воздух, когда же после пары глубоких вдохов разум немного пришел в себя, взгляд ее пробежался по комнате, в которой она провела ночь, и наткнулся на открытую дверь, к которой она скорее поспешила. Стоит ли говорить, что ее ледяная ладонь легла не на ручку двери, а на запястье бывшего зятя семьи Райзада. — Ооо, не стоит так торопиться, моя милая Кхуши, ты выйдешь отсюда только после того, как подпишешь документы на развод и только для того, чтоб переехать в наш новый дом после свадьбы…       Взгляд девушки мигом наполнился негодованием, а ладонь в неимоверном, необдуманном движении полоснула наглеца по щеке, спровоцировав его на более резкое поведение, чем ей бы хотелось. Шьям выпустил папку с документами из руки, мигом хватая ее тонкие предплечья и, в повороте вытягивая ее «лапки», сильно, с шумом прижал ее к тяжелой двери, нависая над ней. Кхуши чувства растекающуюся от копчика, лопаток и затылка боль, необузданный страх, и обжигающее ненавистное дыхание Манохар Джа. — Мне нравится, когда ты сопротивляешься! — Прошипел он, приближаясь к ее губам, заставляя ее отвернуться… — Но мы ведь оба знаем, кому от этого будет только хуже, у тебя есть пять дней, чтобы подумать! — Его руки отпустили ее, и как только она сама упорхнула из-под его натиска, он спокойно вышел из комнаты и закрыл дверь с той стороны, оставив на полу документы о разводе, которые ей нужно было подписать.