Потерянный смысл жизни

      Шантиван пропитался насквозь холодным, сковывающим и одновременно душным, душащим воздухом. . Уютная атмосфера дома Райзада рассыпалась, словно пересохший от палящего солнца замок из песка, что сразу подхватывался, взявшимся из ниоткуда, несуществующем, но от того не менее реальным, самумомꜜ. Ворвавшись сквозь открытые двери, ветер пронесся по коридорам, разметая и разбрасывая на своем пути бережно хранимые крупицы воспоминаний, снося и разбивая любой сосуд, наполненный надеждой, разгоняя и уничтожая даже малейшее облачко, желающее защитить от сжигающих лучей безжалостной звезды. Порой Анжали хотелось резко встать сбросить на пол все, что заполонило ее столик для работы, отшвырнуть умостившуюся на коленях, обвившую ее словно змея, неуемную тоску, смело выйти навстречу испепеляющему зною, нагло разгуливающему по ее дому, добраться — добежать до гостиницы и закричать так громко, чтобы каждый из членов семьи услышал, выбрался из норы своей комнаты, прилетел на зов, и поделился своей болью, научившись справляться с ней вместе.       Но взамен этого она лишь тихонько покидала свою обитель, в очередной раз прислушивалась, сидя за общим столом, к тихому и редкому постукиванию столовых приборов, к давящему молчанию, переполненному звенящими, пролитыми втихушку слезами; принюхивалась к тошнотворному запаху успокоительного едва-едва пробивающемуся сквозь аромат безвкусной еды. Анжали пыталась поймать взгляды и заговорить о волнующей ее теме, как никогда раньше она снова ощущала себя старшей сестрой, которой нельзя было быть слабой, нельзя было сдаваться, и нужно было заботиться о каждом жителе огромного дома.       Желание никогда не знать опустевших коридоров родного Шантивана, никогда не видеть горя в глазах родных людей, и попытка все исправить своими силами делали Анжали не похожей на себя. Она будто разделила с Акашем всю ту ношу, которую так легко нес Арнав на своих плечах, справляясь с защитой членов семьи и управляя огромной организацией в индустрии моды.       Двуликий Ассер, словно не замечал тяжести своих дел, для него это было легко и просто, намного сложнее было остановиться и попытаться разобраться в чувствах и причинах поступков других, однажды и эта часть жизни ему поддалась, он научился быть счастливым, дарить улыбку, он привел в дом солнечные лучики и детский смех. А теперь его не было и вместе с ним исчезло все то, что появилось благодаря ему, он умирал там, на больничной кровати, а в доме и на работе его брат и сестра безуспешно пытались удержать, сохранить все то, что он воздвиг словно по волшебному мановению.       Вставать как можно раньше, чтоб успеть не только провести утренние ритуалы подношения Богине; но приготовить чай для любимой бабушки, не забыв положить рядом ее таблетки; навестить Паяль, попытавшись хоть немного развеселить ее после ухода Акаша на работу, не дав ей тихонько запереться в ванной комнате со слезами на глазах; зайти в спальню тети убедившись, что и с ней все в порядке, и она по-прежнему единственная, кто стойко принимает любую новость, внешне не собираясь показывать, что у нее на душе; нехотя заглянуть к Дади, встретившись с ее недовольным взглядом, не выражающим ничего кроме раздражения, спросить, не нужно ли той чего-то; отправиться вниз в гостиную и взяв телефон дрожащими руками в очередной раз набрать номер, выслушать снова все те же слова и попытаться не разреветься прямо там, в огромном холле на первом этаже — все это было, словно одна длинная ежедневная незаконченная инициация дававшая право считать себя живой, и надеяться на то, что однажды она сможет пройти последний ее круг, услышав, наконец: «Ему стало легче, и сегодня вы сможете его навестить».       Анжали казалось, что прошла целая вечность с того дня как ее младший братишка не вернулся домой, но на самом деле это были лишь четвертые сутки. Прошло всего три полных дня, но за это время все изменило свою суть. И было особенно страшно набирать заученные наизусть цифры, но пальцы торопливо скользили по кнопкам, стараясь приблизить момент звучания голоса на том конце связи. Девушка замерла, вслушиваясь сначала в бездушные гудки, потом в терпеливый тон женщины сидящей в приемной, еще чуть позднее в усталый, хрипловатый и вымотанный после ночной смены баритон. Скорость звука замедлялась в сотни тысяч раз с каждой полу фонемой, пойманной жадным желанием знать самую важную новость.       Казалось, громкость сжиралась в вязкой, словно смола, тягучей массе страха. Сердце набирало ритм, бухая, громыхая, стуча по височным долям и заглушая слова, произнесенные доктором. Осевшим голосом Анжали выдавила из себя ответ, нажала кнопку сброса вызова и, не веря своим ушам, случайно выпустила трубку телефона из рук. Громкий стук эхом разнесся по гостиной, выдергивая девушку из ступора и заставляя ее как можно скорее добраться до лестницы, торопливо зашагать по ней разнося новость, услышанную только что.       «Слаще сахара, горче полыни» — голос брата взывал к душе Анжели из воспоминаний, того дня, когда она, подаваясь секундной обиде ушла на Ракша Бандхан из дома. Сейчас ей безумно хотелось оказаться в том моменте своей жизни, плакать из-за глупой ссоры, и слушать настоящий голос Арнава, иметь возможность смотреть в его глаза, а не пытаться воссоздать образ дорогого человека по памяти. Но судьба распорядилась иначе, и потому девушка, приехавшая в больницу со своей семьей сразу после разговора с доктором, стояла перед дверью одна, чувствуя, как все оставшиеся в приемном отделении терпеливо дают ей время побыть с братишкой наедине, и боялась взяться за ручку, чтобы, наконец, войти, и увидеть его.       «Твои слезы сладкие и горькие» — Анжели знала, произнося эти стихи, заученные ими еще в далеком счастливом детстве, Арнав пытается напомнить ей, как сильно любит ее, как важно ему ее прощенье. Он никогда не умел выставлять свои чувства на показ, скрывал свои переживания, не знал, что сказать и сделать для того, чтоб его сестренка перестала обижаться… И не умел извиняться как все. Он делал это по-своему. Он по-особенному оберегал ее и заботился о ней, будучи готовым умереть, ради ее блага. «Твоя очередь» — там, в воспоминаниях, он по-прежнему смотрел на нее с надеждой, ожидая отклика. «Моя очередь, Арнав. Моя очередь была заботиться о тебе» — где-то там глубоко в душе зарождалось необоснованное чувство вины, оно всегда появляется у тех, кто встает на путь отчаянья.       «Печенье все раскрошилось, » — память услужливо подавала строчки ее партии, вместе со странным привкусом лжи, которую она тогда сказала ему из вредности. — «Сестра вдруг рассердилась: » — если бы отмотать время назад, то Анжели бы ни за что на свете не стала бы врать Арнаву, будто забыла эти строки… Просто нежелание уступать своему брату, и борьба за его личное счастье заставляли ее иногда делать не самые приятные вещи. — «Какой гадкий мальчишка» — Слова детского стихотворенья одного на двоих, всегда были символом их отношений, символом их самих: он — немногословный прямолинейный, бросающийся из крайности в крайность, и она — всегда спокойная и тихая, близко принимающая все к сердцу. Эти строки жили в ней, они были частью ее всепрощающей сестринской любви — «Мой младший братишка.» — Тихонько прикрывая за собой дверь Анжали оглядывает то, что осталось от ее дорогого когда-то счастливого братика. И горячие слезы, не успевая набраться, замирают в уголках ее глаз. «Я должна быть сильной, потому что он бы хотел этого сейчас» — уговаривает себя девушка, сдерживая себя и свою душу, от всепоглощающего желания броситься к нему на грудь и разреветься.       «Слаще ириски и кислее тамаринда» — вновь вторили воспоминания, окутывая холодом, ушедшей, канувшей в лету, заботы брата. Даже в минуты сильного душевного разлома, даже после пережитых ужасных дней похищения, даже почувствовав запах смерти, и, вызнав вкус любви и предательства, мимика его лица оставалась переполненной уверенным самообладанием, и лишь глаза и тон произнесенных строк выдавали все его мысли, чувства, боль. А она не собиралась это принимать.       «Моя дорогая сестренка, кисленькая и сладкая» — голос, прокручивающийся раз за разом, был таким же грустным, потерянным, лишенным всякой надежды, умоляющем о прощении, о принятии его поступка. Тысячи раз до, тогда, и множество раз после — все его действия поддавались одному описанию: он хотел беречь тех, кого так сильно и осознано любит, без кого не представляет свою жизнь. Его решения не были всегда правильными, но легко и прагматично объяснялись. С его точки зрения все должно было быть так, как он сказал. Он нес ответственность за свою семью, за каждого из них, невзирая ни на самостоятельность, ни на возраст, ни на… Желание… Он просто делал то, что было должно… И теперь они все остались без его бдительного присмотра, даже она — его любимая сестренка. — Он резкий и грубый часто бывает… — Еле слышно с болью и надрывом шептала Анжали стараясь не смотреть на бледное безжизненное лицо брата. Ей было больно осознавать: тогда не веря Арнаву, она не просто не отвечала на его слова, а давала понять, что навсегда отказалась от него, стала чужой и безразличной. — Сестру невзначай свою обижает — Анжали безумно хотелось отмотать время к тому моменту, продолжить начатое им стихотворение, обнять, и не просто подарить ему прощение, а стереть воспоминание об этой ссоре вовсе, и вообще обо всех ссорах, которые были между ними. Между братом и сестрой могли возникать мелкие недомолвки глупые обиды, но не между Анжали и Арнавом, а если появлялись какие-то поводы оттолкнуть друг друга, то они всегда казались необратимыми. — Ведет себя, словно гадкий мальчишка — Приближаясь к его обездвиженному телу, она вспоминала, как его переполняли физическая и душевная боль, как он забывал заботиться о своем состоянии, но сильно беспокоился о ее здоровье, доказывая ей и всему миру свою преданность.       «Арнав, прости, меня за то, что порой я не ценила твои попытки быть со мной рядом, не понимала, как важно стать продолжением не только нашего с тобой ритуала примирения, но и…» — Она робко накрыла его холодную руку своими горячими ладонями, опутывая ее своими пальцами, приподняла вверх, стараясь не обращать внимания на безвольную тяжесть, поднесла к своим губам. — Мой младший братишка… — Выдохнула она, чуть касаясь сбитых израненных костяшек, не только горячим воздухом, но робким поцелуем.       Наконец произнесенная партия Анжали из детского стихотворения, не была уже частью прощения, ведь они оба знали, что она давно его простила, это была попытка завершить то, что начал брат. Эти строки теперь становились своеобразной просьбой вернуться к ней, стать снова ее опорой; почувствовать снова ее всепрощающую сестринскую любовь. Как никогда раньше ей хотелось заглянуть в эти родные глаза цвета горького шоколада, улыбнуться ему, но вместо этого оставалось только пытаться согреть его ледяные пальцы прикосновением своих губ и дыханием. А в голове снова и снова всплывали образы Арнава, такого разного и живого, такого любимого и родного брата.       Вот она, смотрит на него — строгого Ассера, не верящего в любовь, и пытается донести, что однажды он встретит ту единственную, без которой станет невозможно дышать. Вот она обнимает его своими маленькими детскими ручонками, дарит ему воздушный шарик, а уже следующий момент видит, как его глазки наполняются легкой злостью, и он, захлопнув свой ежедневник, лопает шарик и уходит. Вот она смотрит, как на его щеке от робкого движения руки Кхуши появляется яркое красное пятно, как спустя некоторое мгновение он становится беззаботным и счастливым, впервые празднуя Холли. Вот она чувствует, как земля уходит из-под ее ног, а он заботливо придерживает ее за плечи, не давая ей упасть. Вот она слышит его раскатистый смех, прозвучавший впервые за долгое время, и будто снова знакомится с Арнавом, который умеет улыбаться. Вот она пытается успокоиться, веря в его слова, о том, что стекло на рамке для фото уже было разбитым. Вот она удивляется его появлению на Ракша-Бандхане в традиционном подаренном ей когда-то наряде, впервые в их жизни…       А вот она снова возвращается в своих воспоминаниях в храм, где он пытается с ней помириться… «Я могу быть жестоким и злым для других, но не для тебя». — Произносит он в ее памяти спокойным голосом, признавая свою вину в ее уходе из дома, — «Мне ни до кого нет дела. Ты для меня вся жизнь. Я знаю: те, кого теряешь, никогда не возвращаются… — В этих словах было отражение его души, он не боялся показать своего отношения к ней, он хотел, чтоб Анжали знала, что очень нужна ему — «если хочешь, отругай меня…» — Если надо, я жизнь могу отдать, — повторила она вслух вслед за своими воспоминаниями о брате, — но не бросай меня… — Это были слова, сказанные им тогда, которые она теперь с болью в голосе, возвращала ему, желая снова почувствовать тепло его братской любви — как… — Голос Анжали дрогнул, глаза не могли сдержать слез, руки по-прежнему не выпускали его ладонь прижимая теперь щеке. — Мама…       Последнее слово вырвалось из нее нехотя, будто с ним выскользнула надежда. Горячая соленая вода окатила кожу на пальцах Арнава, и по рецепторам направился быстрый сигнал о требовании к пробуждению, ответом на который была короткая еле заметная попытка отдернуть руку. — Анжали?! — неповоротливый язык очнувшегося ото сна мужчины с трудом произнес имя той, кто сидела рядом с ним и держала его руку у своей щеки.       «У членов моей семьи странная привычка, плакать в моей комнате вцепившись в мои руки» — вяло подумал Арнав, не осознавая, где он находится, и прислушиваясь к своим ощущениям. — Чоте?! — тонкий голос, произносящий его «имя», словно напомнил ему, кто он есть на самом деле и где находится. — Сестра, пожалуйста, не плачь. Слышишь? Даже не думай об этом. Я не сделаю того, чего ты не пожелаешь. — Торопливо заговорил он, подаваясь к ней на встречу и привставая, опираясь на свободную руку пытаясь не замечать, как растревоженная его движениями боль вырывается из разных точек его тела и разносится по нему, охватывая своими объятьями. Его слова словно были ответом на ее просьбу, произнесенную раньше. — Арнав, я так боялась потерять тебя… — Дрожь в речи сестры давала силы привлечь ее к себе, прикоснувшись руками к ее спине, заставить пересесть со стула на край его больничной кровати. Обняв Анжали, он почувствовал, как тело, приняв точки опоры, временно перестало выталкивать пульсирующие раздражающие потоки боли. — Я никогда, слышишь никогда не оставлю тебя, если ты сама этого не пожелаешь. — Обещал брат, прижимая сестру к себе как можно сильнее. Несмотря на холод исходящий от тела Арнава его ослабленные болезнью объятья казались самыми твердыми, теплыми и уютными. Это внушало девушке уверенность брата, и заставляло почувствовать себя защищенной, дать волю эмоциям. Вздрагивающие плечи, вырывающиеся всхлипы разлились по палате, заполняя ее, и Арнав не пытался остановить ее, предоставляя ей возможность излить свое горе. — Я думала, ты оставил меня, как наша мама, и отец, и моя маленькая принцесса, и… — Она отодвинулась от него, выпутываясь из его братских объятий. — Ты… Все так испугались за тебя… Как ты мог так с нами поступить… — Неожиданно для себя она легонько толкнула его в грудь, контролировать свои действия для Анжали не представлялось возможным…       В глазах Арнава сразу отразилась боль, и она была не столько душевной, сколько физической. Оцепенение снова сковало все мышцы, напоминая о «приключениях» той ночи. То, что осталось от ее прежнего брата смотрело на нее и медленно оживало, словно каждая ее пролитая слезинка каждый сорвавшийся с ее губ звук был для него мотивом вспомнить значение снова «жить». Анжали не могла не заметить, как лицо его исказилось болью, а потом опять вернулось к привычному состоянию. Арнав всем своим видом пытался снова создать того самого великого и могучего Ассера, у которого найдутся силы для защиты семьи. — Анжели, я не хотел… Прости…- Как-то тихо запинаясь стал извиняться Арнав несколько непонимающий такой резкой смены эмоций и значений некоторых обрывков фраз. Ему было сложно разобраться в этом потоке импульсов со стороны всегда спокойной и сдержанной сестры. Состояние организма, раздрай в голове, не давали возможности быстро ориентироваться в ситуации, и пытаться что-либо предпринять, но рука уже сама тянулась к лицу сестру, воплощая желание накрыть ее щеку утирая ручеек слез. — Нет! Ты не только у меня должен просить прощения, но и у своего сына тоже… Аарав, он ведь еще совсем ребенок… — Отвечала с жаром Анжели, утирая свои слезы, пытаясь без успешно взять себя в руки, вспоминая слова, слетевшие с губ племянника в ту ночь.       Прежде Анжали никогда не задумывалась об опасности темного времени суток. Она вообще видела какую-то необычную притягательную магию чернильном небе, освещенном луной и ее большой свитой маленьких искристых звезд. Но одна ночь отняла у нее брата, прожевав и выплюнув остатки на койку этой больницы, а вторая безжалостно вцепилась в его сына (ее любимого) племянника и тоже чуть было не забрала навсегда.       «Она больше ни часть нашей семьи и ни один из вас не посмеет произнести ее имя…» — Строгим запретом отозвались слова Субхандры в воспоминании Анжали, тягучая смолянистая тишина будто вырывалась из закоулков сознания, опутывая их с Арнавом, погружая ее на дно той второй ночи, а его в полную неизвестность, тянущегося молчания. «Раз в этом доме нет места для моей матери и запрещено о ней говорить, то и мне здесь делать нечего!» — Отвечал детский голос, срывающийся на крик, в котором был слышен рык Ассера. Такое твердое решение мог принять только сын Арнава. Только он нашел в себе силы не признать авторитета отцовской бабушки. «В таком случае ты можешь идти куда пожелаешь! Тебя здесь никто не будет удерживать!» — В сердцах отозвалась Дади, видимо, еще не остывшая, от дневной стычки с ребенком, считающим себя взрослым. Указав на дверь, она строгим взглядом следила, как Аарав гордо расправил свои плечи поднял голову, и направился походкой своего отца к выходу, не задумываясь ни о том, куда он пойдет, ни о том, что за окном царит темная ночь и проливной дождь.       Арнав смотрел на свою сестру, и ждал продолжения ее слов, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, он начинал вспоминать, как маленький мальчик стоял возле его кровати… Как они о чем-то говорили… Говорили… На сколько быстро Ассер старший поймал себя на мысли о том, что не помнит слов своего сына, только его глаза, где гулял безграничный холод одиночества, который норовил его поглотить. «Мой сын… Что он пытался мне сказать… Аарав. Что так сильно его беспокоило?» — Поток повторяющихся мыслей, крутящихся в попытке воспроизвести разговор между отцом и сыном, увел глаза больного от своей гостьи, в пустоту отпуская чуть позже с большим количеством вопросов. — Аарав?! где он?! С ним все в порядке?! — Анжали встретилась с глазами Чоте и замерла, наконец, понимая, что все это время искал ответ на озвученный только что вопрос, на который ей теперь предстоит ответить…       «Но как?! Как сказать ему, только что вернувшемуся, брату, что его сын…» — Глаза девушки сами скользнули сначала по рукам брата, на которых красовались множественные порезы, ссадины и синяки, а потом и вовсе устремились к дверям, словно бы ища там подходящие слова. — «Ты и так наговорила слишком много лишнего, отругала его… ни за что… И заставила волноваться, и теперь еще и скажешь, что его сын…» — в мыслях Анжали злилась на себя, что в горячности своих эмоций бросила Арнаву слова про Аарава. — «Богиня, прости меня, за мой гнев, и спасибо, что не дала мне сказать ничего о твоей подруге… Эти новости ему еще рано знать, он еще так слаб». Анжали и сама не заметила, как за эти несколько дней наполненных беспокойством за семью брата, начала перенимать их привычки, так ярко выразившиеся в мгновения отчаянья. — Анжали… Что ты скрываешь от меня? — Тихо, но с небольшим нажимом произнес свой вопрос Арнав. Но та лишь молча смотрела на него огромными расширенными от какого-то только ей понятного страха глазищами, и кого-то смутно напоминала. «Это не ее привычка, моя сестра никогда так не делала раньше…» — Почему-то отозвалось в голове мужчины, и он поспешно прогнал эту мысль, терпеливо ожидая ответа.       Воспоминания, словно кадры, заметались перед глазами Анжали, заставляя снова переживать этот вечер: попытавшаяся встать на защиту и вступившая в словесную перепалку Нани; Паяль выкрикивавшая, имя племянника устремившаяся за ним: Акаш, торопливо догоняющий, не пытающийся остановить жену; Манорама всплеснувшая руками, но так и нерешившаяся выбрать сторону; и, наконец, она сама, поначалу тоже собирающаяся попытаться догнать Аарава, а в следующий момент придерживающая переволновавшуюся бабушку. Она помнила, как вечностью проползали минуты до прибытия скорой… По ее щеке катились слезы от перелистывания страниц, на которых она ожидала звонка от Паяль и Акаша пытавшихся найти мальчишку в ночи…       Арнав был готов ждать ответа от сестры. Он чувствовал, как ей тяжело, и понимал в какой-то мере ее нежелание отвечать. Он давал ей время, до тех пор, пока не увидел, как на ее глазах снова навернулась слеза, торопливо вырывающаяся на свободу. Ассер легко поймал и смахнул ее. — Анжали, что? Что произошло? — Его руки вцепились в ее плечи, не причиняя ей боли и за его слабости в теле, но встряхивая ее вырывая ее из воспоминаний, а его самого загоняя в какие-то странные ощущения, словно это уже было. Стонущая боль в мышцах, еще не сошедший с губ поцелуй смерти, оцепенение, предчувствие катастрофичности происходящего, и эти слезы, застывшие в родных глазах. «Все это уже было!» — Сестра… Сестра… — громко и отрывисто стал звать он, тут же нарываясь на мысль, вторящую: «Так, уже было… И последствия тебе не понравилась…» — Сестра, сестра… — Звал Арнав, пытаясь отшвырнуть от себя эту мысль… — Она выгнала его из твоего дома… — Выдавила из себя Анжали, бесцветным голосом, вспоминая с каким безразличием эта пожилая женщина, называвшаяся бабушкой, развернулась и ушла, не обращая вниманиена то, что под ее ногами сотрясается их гибнущий мир. — Выгнала твоего мальчика, как ты когда-то Шьяма… — Имя бывшего мужа было буквально выплюнуто Анжали. Она не задумывалась: почему такую аналогию провела, не знала, говорит ли это ее боль, интуиция, или попытка намекнуть Арнаву на причину. — Кто она? И… — Арнав запнулся, сознавая, что последнее предложение вовсе не понял: «Что значит, как я когда-то Шьяма? Анжали назвала его по имени? И не просто назвала… Она, буквально, с отвращением швырнула это имя…» — Анжали, кто она? И что значит, я выгнал зятя… — Собравшись, он повторил вопрос, дополнив его вторым, не выпуская сестру из своей хватки.       Старшая сестра посмотрела на собственного брата, так словно впервые видит, и только теперь до нее дошли все те слова, которые произнес тогда врач: «Субарахноидальное кровоизлияние из-за ушиба головного мозга тяжелой степени, возможна частичная или полная потеря памяти, и …». Телефонный разговор, и огромным списком различных «возможно», слова врача, сказанные при встрече, дополняли картину, доводя цветность и яркость до предела. — «Он был на волосок от смерти… Да что там… Он почти умер, но видимо кто-то очень сильно не хотел его отпускать…».