Отзвуки загадочного лета

— Вы что здесь делаете?! Положите на место! — вдруг раздался звонкий голос, возмущенный, и, самую малость, напуганный. Слава от неожиданности чуть не выронила альбом. Как сюда зашли-то? Она же дверь проверяла, и тайных ходов не обнаружила! Не в окно же он залез! Стоп. Платяной шкаф слегка отодвинут. Так выходит, ход все-таки был! Вот тебе и убедилась в собственной безопасности! Ее б сейчас убили, а она б и не заметила! Кстати, кто перед ней, Слава поняла сразу. Венька, Вениамин Кушаков, сын Кирилла Кушакова и — мальчик с портрета на стене. Тот самый, чей голос она слышала совсем недавно внизу. Он был довольно высок, но очень строен. Не как Алька, та именно исхудала, а тут — просто узкая кость. Те же, что у женщины на портрете, цвета червонного золота волосы, серые глаза, бледная кожа, которая кажется полупрозрачной, веснушки. Та же тоска во взгляде, скованность в жестах, мимике и позе. Да разве ж по нему скажешь, что мальчик сейчас дома?! Нет, скорее можно подумать, что он в гостях, и его очень тяготят здешние правила. — Извини, — Слава положила альбом на место, и говорить пыталась как можно более успокаивающим тоном. — Меня сюда привезли, не спрашивая, хочу ли я этого. Чего ждать — не знаю, вот и изучала, куда попала. А это твои рисунки, да? Знакомое место. И Алька как живая. Тебе бы учиться… — Отдайте, — буркнул парнишка, забирая альбом, но чуть менее враждебным тоном продолжил. — И извините, не ожидал кого-то увидеть в маминой комнате. Она пустовала с тех пор, как мама… С тех пор, как она покинула этот дом. Это она была художницей, а я так. Баловство одно. А откуда вы Альку знаете? — Мы с ней летом познакомились, когда к ней в лагерь Володя… Всеволод Николаевич приходил. Да ты, наверное, и сам нас видел? Вы тогда к пожарникам приезжали. У автобусов встретились. И кстати, рисуешь ты просто замечательно! И люди — как живые, и пейзажи, — искренне возразила Слава. — Ты талантлив, и тебе надо учиться. Это я говорю, как человек, кое-что в искусстве понимающий! — А страницы вы из любви к искусству отклеили? — Венька смотрел волчонком, прижимая к себе альбом обеими руками. — Что, докладывать побежите, да? Или просто посмеяться захотелось? Ишь, неведомая зверушка нашлась. Ископаемое. Смешно было, да? А я-то думал, Алькины друзья — люди. А вы… — Ты чего? — Слава просто опешила, сделала шаг назад. — Какой смех, тут плакать хочется! И я не предатель. Просто лица знакомые. Алька — мой друг, и мне небезразлично, что о ней думают и говорят. Вот и не удержалась. Прости, была неправа. Думала, это вещи хозяйки комнаты, и я хоть что-то о ней узнаю, и, может, пойму, что теперь ждет меня. Я виновата, прости. Не думала, что так красиво может рисовать подросток. Тебе и правда учиться надо. — В сочувствии не нуждаюсь. А что до учебы, — Венька безнадежно махнул рукой. — Отцу не до того, ему очередная пассия куда важнее меня. Вот Котька и Кир, братья мои — да, они его гордость. А я так… Погодите! Так это вас люди дяди Кондора привезли? И вы знаете мою маму? Не молчите, пожалуйста! Она жива? Уж чего не ожидала Слава, так это того, что парнишка подскочит к ней одним прыжком, и, глядя умоляюще в глаза снизу вверх, схватит ее за руки и прерывающимся голосом попросит: — Ну что вам надо? Денег? У меня есть, честно. Только сумму назовите. Или вам отсюда побег устроить? Я все сделаю. Только скажите, где моя мама. Что с ней? — Я не знаю. Прости, но я видела только фотографию. Где она и что с ней — не знаю. Выглядела здоровой и довольной жизнью. Если хочешь, могу отвести туда, где видела это фото… Слава не успела сообразить, что именно сказала. Слова сами слетели с языка, а младший Кушаков с какой-то горячечной готовностью закивал и сорвался с места. И девушка только сейчас поняла, что пообещала сыну своего похитителя привести его в дом, где живет враг его отца. В тот самый дом, в который ни за что не должен был прийти Кушаков-старший! Ой, что же она натворила-то! Ведь Кирилл Кушаков ей ясно сказал, что если она не приведет его к людям, изображенным на портрете, то пострадает не только она, но и все, кто окажутся рядом. Он с таким хладнокровием описывал пытки, что у Славы просто затряслись поджилки. Слушать это было просто невозможно! Но где гарантия, что это не ловушка?! А вдруг, и этот рыжий мальчишка — предатель? Да, Алька ему верит, но она сама еще — ребенок. Что бы она ни пережила, но от ошибок никто не застрахован. Хотя вон он как в лице изменился, стоило упомянуть девочку! И правда ведь, поверил сразу и безоговорочно. И ради мамы и Альки он, кажется, здорово рискует. Или делает вид, что рискует, а сам сейчас приведет охрану, или сразу своего отца? Но нет, кажется, Венька сдержал слово. Он вернулся с небольшим рюкзаком, куда сунул и тот самый альбом, и еще несколько вещиц из материнской комнаты, окинул ее прощальным взглядом, и вздохнув, открыл дверь. На пороге стоял пожилой мужчина с военной выправкой, косым шрамом поперек лица, но в целом не такой уж страшный. Тем более, на Веньку он смотрел тревожно и как-то почти по-отцовски: — Уверен, малыш? — тихонько спросил он, и Венька как-то судорожно кивнул, прижался к незнакомцу, осторожно потерся лицом об его плечо, будто слезы вытирал. У бывшего офицера дрогнула рука, погладившая выступавшие мальчишеские лопатки. — Ну-ну, перестань. Ты же сильный. Ты справишься. — Да, дядя Кондор, — Венька разжал руки, только что судорожно стиснутые в кулаки. Глаза его были сухими, и даже не красными. И лицо спокойное, и голос. Словно и не было ничего. — Это та самая девушка. Она может отвести меня к маме. — В самом деле? — Слава невольно поежилась от пронизывающего взгляда незнакомца. — Ну что же, позвольте представиться, Кондратий Иванович Буркин, начальник охраны господина Кушакова. Впрочем, уже бывший. И хочу предупредить — если только это ловушка, и вы мальчонку обманули… — Владислава Касаткина, студентка, — Слава ответила на рукопожатие, и, уловив угрозу в последней фразе, пояснила. — Вообще-то я ничего не обещала. Я видела госпожу Кушакову только на портрете. Не знаю, почему ваш работодатель решил иначе. Так что не ждите от меня невозможного. — Не буду. Ну что же, вещи при вас? Тогда поехали. И действительно, они поехали. На сравнительно неприметной машине — не той, на которой похитили Славу, а на той, которая свободно затерялась бы в потоке в любом мало-мальски крупном городе. Кондратий Иванович был без оружия, он не пытался ни угрожать, ни приставать, да к тому же оказался отличным водителем, погони не было, аварии можно было не опасаться. Венька, хоть и держался молодцом, все же задремал на заднем сидении, и опасаться, казалось бы, нечего. Отчего же так паршиво на душе? А в ушах звенели слова Кирилла Кушакова о том, что подумает о ней Володя. А что, если это правда? Если она действительно для друзей всего лишь предательница? Если они и видеть ее не захотят?.. — О чем задумалась, Слава? — подал голос Кондрат Иванович. — Да не бойся ты так! Это не ловушка. Я давно уже искал повод уйти от Кушакова, только ради мальчонки и оставался. Матери его обещал, что не брошу. Он вообще славный, Конопушкин-то. И совсем не похож на отца. Даже слухи ходили, будто это я его отец. Брехня, конечно. Катерина мне в дочки годится, какой там роман! Она ж, дурочка влюбленная, за этого типа в восемнадцать выскочила, а в девятнадцать вот его родила, — он кивнул на спящего Веньку и продолжил мягко и как-то почти мечтательно. — Ты ж портрет видела, знаешь, какой она была. Нездешняя какая-то. В облаках витала. Напридумывала себе идеальный образ, а в результате… А, да что там говорить! Если уж Кушаков меня вокруг пальца обвел, когда из армии списали, и я сообразил, что подписал, через месяц службы, хотя считал, что в людях разбираюсь, и вообще воробей стреляный, что уж говорить о влюбленной по уши девчонке! Это потом он начал ее переписку читать, с семьей запретил общаться, со всеми ее друзьями и знакомыми. Это потом бить начал, издеваться, унижать всяко. Опять же, чуть не гарем завел. Катерина, она ж поначалу как русалочка была. Наивная такая, улыбчивая, тоненькая, как соломинка. Добрая, сочувствовать умела. И ко мне привязалась, как к отцу родному. А потом словно угасла. Тяжко ей было, ничего не скажешь. А потом стало ясно — не жить ей в этом доме. Останется — или убьют, или доведут. До сумасшедшего дома или до самоубийства — уже не важно. Девчонка и так была на грани. И знал ведь Кирилл, что у нее один свет в окошке — Венька, и сказал, что ребенка не отдаст. Один раз я приехал из командировки, а они оба в больниц лежат. Без документов, и врачам заплачено, чтоб имена нигде не регистрировали. Оказывается, Катя решила мальца из садика сама забрать, а потом по городу погулять. Ну просто погулять, как все нормальные люди! И что в результате? Этот собственник психованный ее нашел, его архаровцы затолкали обоих в машину, увезли на развалины какого-то заброшенного завода, и там Кондрат избил обоих до полусмерти. Причем, от пацаненка его мой помощник едва оттащил. Еще чуть-чуть, и насмерть. У матери тоже сотрясение мозга, несколько переломов… Я приехал, она в реанимации была. Больше Катя не рисковала. Ей было прямым текстом сказано, что еще одна попытка побега — и стрелять будут на поражение. По ребенку. А она пусть дальше живет, как знает. С тех пор Катерина и из комнаты-то почти не выходила. Той самой, где тебя держали. Я сам им с Венькой давал нормально видеться. Там ход потайной есть, вернее, между двумя бывшими кладовками стенка была тоненькая, и я с верными людьми ее окончательно проломил. Так что можно стало в запертую комнату из моей подсобки проходить. Оба хода специально замаскировали, я прикрывал, чтоб отсутствия мальчишки не заметили, следил, чтоб им не помешали. Но когда стало ясно, что уже все, еще день-два, и Катю попросту уберут с дороги, Венька как раз заболел. Если б он бежал с матерью, его бы это просто убило. А если б не ушла она — через пару дней хоронили бы ее. Выхода не оставалось. В общем, я сам ей побег устраивал. И она умоляла за ребенком присмотреть, заботиться о нем, потому что никому он кроме нас двоих был не нужен. Вот ради него и остался. Мальчику тогда едва семь лет сравнялось. А он и правда на нее похож — не только внешне. И отцу-то, самое обидное, нужен только как орудие мести. Оно и к лучшему, что мы ушли. Только дороги назад не будет, ни мне, ни Веньке. Не боись, не предадим. Куда везти-то? И Слава решилась. Она назвала правильный адрес, но, когда подъезжала к деревне, чувствовала, как сердце как будто холодной рукой сжимают. Страшно. Особенно, оттого, что в доме деда и бабушки ни малейшего огонька, и вообще деревня словно вымерла. Свет только в доме Анны Ивановны, но и там подозрительно тихо. Девушка помедлила, но все же вышла и постучалась в дверь. Венька стоял рядом, Кондрат остался в машине. Дверь открыла Алька, причем Венька при виде нее покраснел, как рак, и сразу юркнул за Славину спину. Словно виноват в чем-то. А Алька не то не заметила его маневра, не то сделала вид, что все в порядке, и только тихо ойкнула: — Живая… Всеволод Николаевич, она сама пришла! И тут из комнаты буквально выскочил Всеволод, схватил Славу за плечи, чуть-чуть отстранил ее, всмотрелся, словно проверяя, цела ли она, сжал в медвежьих объятиях, и как-то замер. Стало подозрительно тихо, девушке даже показалось на минуту, что ее бесстрашный друг не то вздрогнул, не то всхлипнул. Как же он похож был на того, только-только вернувшегося из госпиталя! Даже глаза, уже давно темно-синие, кажется, были как у Альки на первых картинках, безжизненно-серыми. Даже хромота, от которой к осени не осталось и следа, вернулась. И ей показалось, или руки, обнимающие ее, немножко дрожала? Слава вспомнила, что Володя ведь очень не любил прикосновений. Всех держал на расстоянии, а Славу за все два месяца только за руку поддерживал, чтоб не упала, да из болота вытаскивал. А, еще на руках нес, когда она ногу подвернула. Но и тогда, когда он ее несколько километров нес, сердце так не стучало. Неужели, испугался за нее? Неужели, ему и правда не все равно? Впрочем, он быстро пришел в себя, отпустил гостью и потащил в комнату, где хлопотала у стола Анна Ивановна, обнявшая подругу: — Ну ты нас напугала! Да не бойся, дети с Мишей, так что никого не разбудишь. Садись, ты же голодная, наверное. Расскажешь, что и как. Слава не сразу заметила, что подозрительно пусто не только в деревне. В доме тоже чего-то не хватало. Она пока не поняла, чего именно, но чего-то очень сильно не хватало. Может, это из-за тишины? Дети с Мишей… Значит, тот самый неуловимый военкор все-таки приехал? Но куда он делся, и почему забрал детей? Он же не мог?.. Нет-нет, ни Володя, ни Анна не выглядят так, словно случилось что-то плохое. Не было ссоры. Скорее, похоже на спешную эвакуацию. Интересно, в деревне вообще остались живые люди, или куда-то и зачем-то вывезли всех? И все… Ну точно же! Исчезли любимые безделушки, памятные вещи — все, кроме нескольких фотографий. Стены кажутся почти голыми без карт, на которых отмечали маршруты любимых экспедиций ученики Анны, на тумбочке больше нет макета парусника, который еще в детстве подарил ей не то сосед, не то какой-то родственник. Исчезли ее любимые книги, на веревках во дворе больше не сохнет белье. Даже посуды в шкафах больше нет. Они будто уезжать собрались! Спешно. Навсегда. Неужели?.. Неужели все настолько серьезно?! Алька тем временем привела и Веньку, и Кондрата, все расселись за столом, и решили все-таки поужинать. Анна всегда готовила отменно, но сегодня Славе просто кусок в горло не лез. Она больше слушала, не без труда глотая кажущуюся совсем безвкусной еду. Оказывается, почти сразу после бала пришло письмо с предупреждением, что если Славу хотят увидеть живой, то нужно… Что нужно, Володя не сказал, только предупредил, что это было совершенно неприемлемое условие. На робкий вопрос Славы, не говорили ли, что она предала, Володя только презрительно передернул плечами: «Да что я, совсем дурак, верить в подобную чушь?». А потом как-то неуверенно улыбнулся и протянул ей аккуратно сложенный вчетверо альбомный лист. Девушка развернула его и тихо ойкнула. Ее рисунок. Тот самый, с которого все началось! Вещественное доказательство того, что они знакомы. — Прости, — во рту пересохло, и голос Славы был каким-то подозрительно чужим. Только бы не разреветься! — Прости пожалуйста, если б не эта картинка, Кушаков бы ничего не узнал, да? И не пришлось бы вам никуда уезжать… Какая я все-таки дура! — Перестань, — Володя произнес это тем ласковым, успокаивающим тоном, каким раньше говорил только с Анной или с Алькой. — Ну что ты придумываешь? У нас с Кушаковым личные счеты, и то, что я в деревне был, он знает и без твоего вмешательства. Ты не виновата, поверь. Наоборот, это мне надо извиняться, что втянул тебя в эту историю. Прости. — Да ты-то в чем виноват? Это я, — Слава запнулась, но все же с какой-то отчаянной горячностью быстро-быстро продолжила: — Володя, он говорил, что ты меня все равно теперь видеть не захочешь, что я тебя предала, но я ничего ему не сказала. Ему — ничего. Клянусь! А Венька и Кондратий Иванович — они не враги. Они мне бежать помогли. Я тебя не предавала! — Знаю. Хотя надеяться на это не имел никакого права, — в лице и голосе молодого человека что-то изменилось. Он тоже как будто одновременно и не мог смолчать, и боялся наговорить лишнего. Но слова сами рвались наружу. — Слава, голубушка, ты ведь не давала никаких обещаний, ты ничего мне не должна. Даже если бы ты все рассказала, я не имел бы никакого права тебя осуждать. Это не твоя война. И если б с тобой что-то случилось… Подумать страшно, чем это могло закончиться! — Молодой человек, — подал голос Кондрат Иванович. — Вы за кого нас принимаете? Кушакова весь день не было дома, и появится он только к утру, так что ничего с вашей знакомой сделать не успели. Максимум, синяк на руке. Допроса с пристрастием еще не было, а за действия своих людей я головой ручаюсь. Девушка просто напугана. — Вот как? — Володя как-то странно смерил взглядом Кондратия Ивановича. — Так это, значит, ваши люди устроили перестрелку с людьми Опричника прошлым летом? Это благодаря им были задержаны двадцать бандитов, причем среди мирного населения даже раненых не оказалось? — Мои. Я предпочитаю избегать ненужных жертв, пока это возможно. Оправдываться не собираюсь, но мои люди — не палачи, и если их не провоцировать, действуют так же. Он все — профессионалы, прошедшие горячие точки, и Кушаков их терпит, потому что свое дело они знают хорошо. И пока его охраной командую я, или Калан, мой заместитель, случайных жертв не будет. Полностью остановить действия шефа я не могу, тем более, на его место тут же придут другие. Но хотя бы то, что возможно, пытаюсь изменить. — И тем не менее вы служили палачу, у которого ни принципов, ни совести нет, — Володя прищурился. — Где же ваша хваленая честь мундира? Где присяга? Вы от таких Кушаковых страну защитить обещали, а сами?.. — Да ты кто такой мне тут мораль читать? — вроде, Кондратий Буркин говорил негромко, но почти угрожающе. — Молоко на губах не обсохло, а туда же! Что ты вообще знаешь о жизни? Да, я ошибся, признаю. Дважды ошибся. Сначала, когда согласился работать на еще почти безвестного провинциального бизнесмена, который обещал золотые горы не ушел, когда все уже стало понятно, не увел Катерину с ребенком. А второй раз — когда пришел сюда. Венька, мы уходим. Девчонку доставили, можно идти. — Да куда вы пойдете, на ночь глядя? — Анна перевела взгляд с гостя на брата и обратно. — Ишь, разошлись, как блин по сковороде! Володька, не заводись! Он не знал то, что знаешь ты, и не мог знать. Кушаков лет десять назад казался очень приличным человеком. А потом, когда он возьмет на крючок, деваться уже некуда. — А ты-то откуда? — Володя поперхнулся и почти испуганно взглянул на сестру. — Он тебя что, тоже?.. — Он еще только учился манипулировать и вербовать, — Анна вздрогнула. — Я была тогда вроде Славы, немногим старше. Еще надеялась вернуться домой, начала понимать, что ошиблась. А он предупредил, что если я не выполню его условий, то он расстреляет дядю Колю. Он бы не выбрался из той засады, понимаешь? Шансов не оставалось. А даже если бы прорвались… Кого нужно было по моей глупости оставить сиротами? Тебя, Ваньку и Саньку с дальней замки? Или, может, рисковать, что тетя Варя, узнав о гибели мужа, умрет в родах? Или пусть четверо сестренок дяди Пети останутся без кормильца? Ты бы смог жить, если б по твоей вне погиб бы кто-то из дяди Колиной команды? — Что, — Володя прокашлялся. У него как будто в горле что-то застряло. — Что он потребовал? Аня, клянусь, я не знал! — Конечно, не знал! Откуда бы? — Анна горько усмехнулась. — Мне стыдно было рассказывать. В восемнадцать многое воспринимается совсем иначе. Ты вспомни, что было дальше. Попробуй вспомнить, и сам все поймешь. — Дальше ты вышла за этого… Константина. Слишком быстро вышла, словно боялась опоздать. Тебе едва-едва восемнадцать стукнуло, — потерянно ответил Володя. — Я же чувствовал, что ты не могла нас так просто бросить! Чувствовал, что-то неладно! Это он заставил, да? Но какое отношение к Кушакову имеет Константин? — Никакого. Условие было проще и страшнее. Стопроцентная гарантия, что я не буду работать на Институт и никогда не вернусь к тем исследованиям. А вариантов было всего два. Или спешный отъезд в свадебное путешествие, который закончился бы декретным отпуском, потому что от детей я никуда не денусь и хотя бы ради них точно не буду вмешиваться в авантюры, либо та самая присяга. Я выбрала меньшее из двух зол, вот и все. Согласилась на свадьбу, которую Костя давно уже предлагал. Смогла его полюбить. И знаешь, пожалуй, я почти не жалею. Было бы странно и жестоко жалеть о том, что люди, которые могли погибнуть, выжили. И уж тем более, о появлении Вейки и Таты! И не смотри на меня так, это стопроцентно был не блеф. Они бы действительно погибли. Все, или только часть экипажа — неважно. — О да, шантажировать и давить на чувство долга он умеет! — подал голос Кондратий Иванович. — Но меня он вербовал иначе. Мне срочно нужны были деньги на операцию одного мальчишки-первогодка, который из-за меня попал под пули. Меня прикрыл, а сам… Я тогда и ушел из армии. Не мог больше посылать под пули таких вот желторотых необстрелянных юнцов, а потом на них похоронки писать. Приехал на передовую, попрощаться. Уже и рапорт был подписан, все согласовано, вечером самолет домой. Пройтись решил последний раз по знакомым местам. Там давно в обороне сидели, даже обжились. Подхожу к одному солдатику, спрашиваю, откуда он, как зовут. Он отвечает — Венька, Вениамин Азарин, из-под Смоленска, — Кондрат говорил, а сам как будто был не здесь, а в прошлом. Зрачки расширились, словно опять видел тот роковой день. — Он спокойно стоял, не как на плацу, и вдруг как закричит не своим голосом: «Товарищ майор!» — и ко мне. Оба падаем на землю, а я даже не понимаю сначала, в чем дело. Как оглох. Почему, думаю, так сыро, и так тихо. И почему мальчишка так затих. А там взрыв был. Граната. Если б не он, меня бы наповал. Ему осколками весь бок разворотило, крови целая лужа… Врачи говорили, шансов нет. То есть один оставался, но требовались бешеные деньги на операцию. И срочно. Раздумывать и привередничать было некогда. А тут Кушаков. «Если пойдете ко мне в охрану, я дам взаймы только, сколько нужно, и зарплата у вас будет…» — называет сумму, а мне такие деньжищи и не снились! Согласился, конечно. Куда было деваться? Думал, это подарок с небес. А малец выжил. Пережил операцию, выкарабкался, и до сих пор думает, что попал под какую-то государственную программу. Иначе бы точно опять бросился меня спасать. А вмешивать его в эту заварушку я не хочу. — Погодите! А то, что того паренька тоже зовут Венькой — это совпадение? — осторожно спросила Слава. — Вы потому так привязались к сыну Катерины? Из-за имени? — Не совсем. Катя долго не могла выбрать имя для ребенка. А потом узнала эту историю и назвала сына в честь моего спасителя. — А ты ведь тоже? — Володя обернулся к сестре. — Вейка — потому что папа хотел второго сына назвать Матвеем, в честь своего лучшего друга. Да? Ты знала, какие он имена приготовил для своих детей, которым так и не суждено было родиться! А я, балбес, сразу не догадался. Он еще говорил, хорошо, что не дети, так хоть внуки. — Да, — Анна устало кивнула. — Надеялась, хоть имена детей всегда будут напоминать о том, что я потеряла. О дяде Коле, о тебе, о Мишке… Не увижу, так хоть забыть не смогу. Между тем Венька подозрительно затих, стоя у одной из полок. В руках у него было то самое фото, с которого Слава срисовывала портрет. — Кто это? — тихонько спросил Венька, погладив карточку. — Это? — Всеволод осторожно взял из его рук карточку и поставил ее на место. — Родители мои и сестренка. Папа всегда о дочке мечтал. А что? — Это моя мама, — отчаянно, с каким-то вызовом отозвался Венька. — Моя, слышишь? И она замуж выходить не собиралась! Гады! Воспользовались тем, что ее защитить некому! — Но-но, полегче, — Володя успокаивающе приподнял руки. — Никто мою… ладно, уговорил, нашу маму не обижает. Она действительно любит моего отца, и действительно хотела родить еще одного ребенка. Папа — хороший человек, он с нее, что называется, пылинки сдувает. А она очень по тебе тосковала, я был слишком взрослым, чтоб заменить тебя, так что появление сестренки закономерно. И защитники у нее есть. Пусть только кто попробует ее обидеть! — Врешь! — уже не так уверенно возразил Венька. — Все ты врешь! Что ж я, маму свою не знаю? Не могла она по доброй воле… — Не вру. Кстати, она и не собиралась. Уж прости, но твой отец, похоже, редкостный негодяй. Она полгода вообще от людей шарахалась. Я ж тогда был вроде тебя, так что хорошо помню. Папа ее долго успокаивал, по-соседски помогал. Они года два друг вокруг друга круги нарезали, а шаг навстречу сделать не решались. И у нее, кстати, отец есть и брат, которые никому не позволят ее обидеть. Про отца твоего они просто не знали. Да еще я, дубина стоеросовая… Короче, мама твоя уже три года как вышла замуж. А два года назад у нас с тобой появилась сестренка, Надюша. Вот так-то, братишка. — Тамбовский волк тебе братишка, — уже почти со слезами на глазах отозвался Венька. Было видно, что он из последних сил сдерживается, чтоб не «расклеиться». — Ты-то ее какого черта мучил? — Дурак был, — вздохнул Володя. — Честно тебе говорю, дурак. И сам бы себе за это морду бы набил с огромным удовольствием. Это меня ни в коем случае не оправдывает, но я попросту не знал, как себя с ней вести. Тоже ведь без матери рос. Нет, она живая. Только я уже забыл ее лицо. Сколько себя помню, она всегда была или в командировках, или на каких-то мероприятиях. Можно было подумать, что моя мама — фотография, а не живой человек. Уж на что отец — человек занятой, он в отставку вышел только когда я в школу пошел, и то больше времени на меня находил. — А он еще и старик? — обиженно, но уже с интересом спросил Венька. — Да нет, ему тогда и сорока еще не было. Он летчик-испытатель. Жесткая посадка, и, как написали в личном деле, «травмы, несовместимые с дальнейшей службой», — нехотя пояснил Володя. — Ну, он и не смог оставаться там, где все его знают, где будут жалеть, считать несчастным калекой. Устроился в заповедник егерем. Мы и раньше туда на лето ездили, а с тех пор и вовсе остались навсегда. А моя мать… Пожалуй, ее можно понять. Молодая, красивая, яркая. Ей нужно было общество. Она не могла жить в глуши, без подруг, без мероприятий, без командировок. Ну и рвалась в город при малейшей возможности. Папа мечтал о детях, хотел, чтобы семья была большая, чтобы обязательно был не только сын, но и дочка, но мать была категорически против: жалела фигуру, говорила, что не желает выпадать из жизни общества еще на полгода. «Тебе нужен был приплод — ты с ним и возись! Сам захотел — сам и разбирайся» — постоянно говорила она. Надо же, до сих пор помню… В общем, папа мне менял пеленки, учил ходить, читал перед сном сказки… А она сбегала куда подальше. И однажды не вернулась. Вместо нее пришли документы на развод. Мне было тогда лет пять, — Всеволод вздохнул. Анна подсела к нему, приобняла за плечи: — Севушка, если не хочешь… — Я должен, Анчутка. Он имеет право знать, — Володя провел рукой по лицу, словно стирая липкую паутину. — Короче, мамы у меня можно сказать и не было. Папа — мужчина видный, да и молодым тогда был, мог бы жениться. Но он тоже тяжело переживал это предательство. И меня жалел. Так что даже если с кем и встречался — не в нашей деревне, и я других женщин с ним не видел. Соседи? Были, конечно. Только у нас не принято было демонстрировать чувства, да и люди сплошь занятые, я их, соседей наших, иногда неделями не видел. Откуда мне было знать, как правильно общаться с мачехой? Если б не Аня, я вообще, наверное, не доверял бы женщинам. Но они были нашими соседями, и Аня была всегда рядом. Правда, только она одна. Родители ее тоже вечно где-то пропадали. Примерно там же, где моя мать. Конференции, симпозиумы, экспедиции, выездные совещания… Анчутка оставалась с дедом и бабушкой, сколько я себя помню. А у них тоже — то хозяйство, то какие-то свои стариковские заботы. Не до нас, в общем. Мы росли предоставленные самим себе. Не знаю уж, чем я Ане так приглянулся, только с тех пор, как они переехали, я горя не знал. С ней мы играли, ждали возвращения папы из полетов, а потом из леса. Она делала со мной уроки, готовила ужин и следила, чтоб я поел, обрабатывала «боевые отметины». Ей я доверял свои тайны. Короче, она была мне и сестрой, и мамой. И товарищем. Ого-го каким товарищем, между прочим! Помнишь, сестренка, как мы на плоту сплавлялись? Потом, правда, в открытом море выловили, но это уже детали. А как в партизан играли и неделю из леса нос не казали? — Ну, ты еще припомни, как летать учился, — Анна насмешливо, но вместе с тем как-то ласково фыркнула и подняла было руку, чтобы взъерошить «братишке» волосы, но бессильно ее уронила. — Господи, сколько лет-то прошло? Веришь, нет? Мне ведь наша деревенька поначалу каждую ночь снилась. И ты. Маленький такой, немного косолапый, доверчивый. «А ты правда не уйдешь? Не бросишь?», — она вздрогнула. — Володька… Как же я перед тобой виновата! — Да брось ты! — он устало отмахнулся. — Давно простил. Правда. Мне ж батя еще тогда все объяснил. Он часто говорил, что если б у него была дочка, он хотел бы ее видеть такой, как Аня. А потом она уехала учиться. Нет, конечно, глупо обижаться. Все было верно. Но в десять лет не слишком-то получается мыслить логично. Особенно когда она еще вчера была каждый день рядом, когда о ней напоминает каждый камень, каждая веточка — а уже сегодня ее нет. Я бы простил, если б дело касалось только меня. Нет, правда. Привык уже, что меня бросают. Что есть вещи куда важнее меня. Простил бы за отца. Хотя знаешь, он очень по тебе скучал. Приходил домой, и тебя окликал. Приносил гостинцы, или стол накрывал — на троих. На тебя ссылался. «Между прочим, Аня бы не одобрила. А ты подумал, что Аня скажет?». — Да, дядя Коля мне всегда как родной был, — Анна вздохнула. — Странно получается. Его ведь нелюдимом считали, помешанным на работе. Человеком не от мира сего. А у него на меня время всегда находилось. А ведь есть вещи, которые кроме него про меня никто не знает. Даже родители. И он был едва ли не единственным, кто поддержал мой выбор и помогал поступать на историка. Это он меня подвозил в день экзамена до города. А потом — нашел время, и приехал на нашу с Костей свадьбу. Забирал из роддома, с Вейкой. Ни у Кости, ни у родителей моих времени не нашлось, только у него — оказалось. А я его, выходит, тоже предала. И его, и тебя… — И Мишку, — жестко продолжил Володя. Оба уже, кажется, забыли о том, что в комнате не одни. — Думаешь, я маленький был, не помню? А я ведь видел, какими глазами он на тебя смотрел! Видел, как он тебя уберечь пытается, порадовать. И в походах — всегда рядом, и в школе. А на выпускном? Какой же ты была красивой, Анька… Знаешь, даже если он до этого еще сомневался в своих чувствах, то после выпускного даже я, пацаненок зеленый, и то понимал — он по уши влюблен. Ну почему ты не могла остаться? А если уезжала — зачем пообещала, что вернешься, если там, в городе, тебе будет плохо? Он ведь десять лет ждал. Ни на одну девчонку внимания не обращал, надеялся, ты вернешься… Знаешь, когда ты уехала, он меня под свою опеку взял именно ради тебя. В память о тебе. Хотя на кой-ему, взрослому, сдался малолетний хвостик за спиной? — Всеволод Николаевич, — напомнила вдруг о своем присутствии Алька, и голос ее был какой-то ломкий и тонкий. — А вам-то зачем хвостик? В память о ком вы со мной возились? Я ведь тоже провалами в памяти не страдаю. И тоже могу сказать, что была обузой. Ради кого вы меня терпели все это время? — Аль, ты чего? — Венька схватил ее за рукав, усадил обратно за стол. — Успокойся, сядь. Ну чего ты? — Прости, — Володя посмотрел ей в глаза и Алька, что-то там разглядев, и правда успокоилась и затихла. — Прости, я дурак. Не о тебе шла речь, честное слово! Ты права, может, дело и не в Ане. И ты для меня не хвостик, даже думать не смей! Ты — друг, да что там, ты для меня уже давно как родная. И обузой не была, никогда не была, слышишь? Прости, я не подумал, что ты примешь это все на свой счет. Просто больно было думать, что я нужен был Мишке только как напоминание об Ане. Я-то им искренне восхищался, считал героем. Как же я гордился, когда он давал мне читать наброски своих статей, своих рассказов и стихов. Как гордился, когда его статьи печатались, когда его показывали по телевидению. Когда одноклассники наперебой спрашивали, а правда ли это — наш сосед, и я лично знаком с таким человеком? В общем, и я тоже оказался в центре внимания. — Володь, а давай мы все это обсудим не здесь и не сейчас? — вмешалась Анна. — Вообще-то Веня о своей маме хочет услышать. Верно? — Ах да! — он хлопнул себя по лбу. — Точно! В общем, когда появилась в моей жизни мама, мне было уже 13, и я уже твердо знал: женщины всегда бросают. Они уходят, как бы ни были нужны, находят то, что им важнее нас. И я боялся привязаться. Отца ревновал, думал, она притворяется, хочет войти в доверие и обмануть. Не верил, что хоть кому-то удастся растопить эту стену отчуждения. А мама старалась, и делала для меня столько всего, что родной матери и не снилось. Но я зачем-то держал дистанцию. Даже когда появилась Надюшка, мама для меня была просто «тетя Катя». Прозрел, когда на фронт сбегал. В тот день, когда она меня провожала, впервые мамой назвал, обещал вернуться. В госпитале когда лежал, думал, не выкарабкаюсь, и самым страшным как раз было не сдержать данное маме обещание. Нет-нет, она жива. И она, и Надюшка, и папа. Все живы-здоровы. Ты их можешь хоть завтра увидеть. Хочешь? — Хочу, — Венька кивнул уверенно и опять как-то отчаянно. — Очень хочу. И прости. — Прощаю, — с готовностью кивнул Всеволод. — Ну что, мир? Я не прошу, чтоб ты сразу поверил. Но хотя бы попытайся. Ради мамы. Обещаешь? — Обещаю, — тяжело вздохнул Венька. — Ради мамы — я попробую.