***
Обратная дорога в Париж становится настоящим испытанием для Даае, вынужденной ехать верхом в сопровождении одного из жандармов. Виды, окружающие их, уже совсем не впечатляют ее. Напротив, путь назад словно капля за каплей высасывает из нее все соки, лишает одну за другой надежды, истощает ее. Видеть же Эрика, скованного цепями… Сердце Кристины обливается кровью от этого зрелища. Дорога назад будто оказывается быстрее, Даае старается не думать о том, что быстрее она кажется из-за возможной скоропостижной смерти. Старается не думать, но… Получается паршиво и она каждый новый раз проклинает себя за эти мысли. Ей нельзя беспокоиться. Нельзя. Под ее сердцем их с Эриком ребенок. Нужно думать о нем. На границе Парижа некогда разделившиеся жандармы встречаются — группу под командованием виконта де Шаньи оповестили о поимке преступника, едва они достигли границы Германской Империи, и они тотчас пустились вдогонку. Виконт встречает жандармов из Австро-Венгрии с чувством облегчения и выполненного долга. Дальнейшая судьба Призрака уже не его прерогатива. Желание мести, первое время особенно сильно преследовавшее его, почему-то совсем утихло после этого кратковременного путешествия. Все, чего он желает теперь, вернуться домой и заняться планированием своей свадьбы. Взгляд Филиппа невольно задерживается на девушке, которую в последний раз он видел, должно быть, на сцене Оперы Гарнье. Тогда она воистину поражала всех своими красотой и талантом. Сейчас же… Вся красота, которой она тогда светилась изнутри угасла, осталась лишь пустая оболочка. Понимание того, что нынешнее состояние Даае напрямую связано с событиями последних суток, укалывает виконта, но что он может? Призрак повинен в тех убийствах, что свершил, и он должен за это ответить.***
Даае бьет крупная дрожь, когда ее возлюбленного грубо толкают в спину, заставляя быстрее идти к темницам. Всю дорогу до особняка де Шаньи она провела, умоляя виконта позволить ей быть рядом с ним до суда, куда бы его не отправили. Виконт долго противился, как ей казалось, не желая идти на уступки и давать Призраку возможность насладиться возможно последними часами жизни. На самом деле Филипп понимал, что место, где будут держать мужчину до суда, последнее, куда стоит отправлять столь хрупкую девушку, как Кристина. Она может очень сильно заболеть после единственной ночи, проведенной в заточении с женихом, и почему-то де Шаньи не хотел этого допускать. В итоге же он сдался уже на подъезде к особняку, согласившись, что разлучать их сейчас будет просто зверством. На ватных ногах Кристина бредет следом за женихом по темному коридору небольшой темницы. Кто и зачем решил сделать эту темницу прямо в особняке ей отчего-то знать совсем не хочется. Решетка в камеру открывается с противным скрипом и жандармы с силой швыряют Эрика в камеру. Он не удерживает равновесия и падает прямо на каменный пол, неизбежно ударяясь о него ребрами. Повторный скрип решетки, а затем щелчок увесистого замка звучат как приговор. Девушка с опухшими от слез глазами припадает к металлическим прутьям, протягивая сквозь них дрожащие руки к мужчине. — Завтра на рассвете мы отправимся на суд, — тяжело вздохнув, молвит Филипп, наблюдая за отчаянными объятиями сползшей на пол Кристины и изможденного Призрака — решетка оказывается слишком незначительной преградой для них. Пара не удостаивает виконта и мимолетным вниманием — они сосредоточены лишь друг на друге и их маленьком, стремительно рассыпающемся мире. В их судорожном шепоте Филипп различает несколько фраз, которые заставляют сердце болезненно ныть, которые говорят о любви и преданности больше, чем самые громкие признания. Окинув их необычную пару тоскливым взглядом, он разворачивается на каблуках и, поманив за собой оставшихся жандармов, отправляется наверх, в комнаты особняка.***
— Никакого суда не будет, — словно гром среди ясного неба, заявляет граф де Шаньи. — Но, отец! — восклицает Филипп, резко поднимаясь из-за стола. — Мы не можем знать ничего наверняка. Что если это ошибка? Не нам судить его, отец. Пожилой граф угрожающе опирается на стол и медленно поднимается следом за сыном, не сводя с него тяжелого взгляда. — Как ты смеешь, щенок, перечить мне? — спрашивает он, понизив голос и выпрямившись в плечах. — Я не хочу, чтобы страдали невинные. Разве это не один из тех принципов, что вы трепетно взращивали во мне с самого детства. Нет? Или же эти принципы ничего не стоят, когда речь идет о человеке, не имеющего титула и регалий? Граф сжимает руку в кулак и резко ударяет им по столу с такой силой, что все бокалы падают на скатерть, разливая по ней свое содержимое. — Он не человек, — чеканит почти по слогам граф и отворачивается от стола. — Завтра на рассвете его расстреляют. Это не обсуждается. С этими словами мужчина покидает столовую, оставляя Филиппа в оглушающей тишине наедине с его мрачными мыслями. Увиденное в темнице окончательно селит в его душе сомнения о том, что Призрак заслуживает смерти. — Люси… — выдыхает он, осознавая, что именно с ней ему так необходимо поговорить теперь, именно она должна знать о его метаниях.***
Призрак и Кристина сидят на коленях, прижавшись друг к другу лбами. Они опустошены и нет сил даже на разговоры, ведь все они неизбежно приведут к прощанию. — Суд еще не приговор, — пытается утешить Кристину Эрик, в глубине души отчетливо понимая — после приговора он долго не проживет. — Но ведь приговором может быть и казнь, — срывающимся голосом шепчет Даае, не сдерживая очередного потока слез. — Я не смогу, Эрик… Не смогу пережить. — Как бы это не кончилось, слышишь меня? — он мягко обхватывает ладонями влажное лицо девушки и заглядывает в ее раскрасневшиеся, но все равно очень светлые глаза. — Как бы все не кончилось, обещай, что будешь жить, Кристина. Будешь жить ради нашего ребенка, ради памяти, ради… Да ради чего угодно. Только живи. Она сдавленно всхлипывает, облокачиваясь на решетку, и сжимает дрожащими руками предплечье Эрика, обнаженное задранной мантией. Грудь спирает от подступающих рыданий, но она усилием подавляет их. Тихие шаги раздаются у входа в темницы и пара улавливает голоса охраняющих их жандармов. Их диалог едва слышен, но до Кристины доносятся самые страшные слова, которые она будет помнить всю оставшуюся жизнь: — На рассвете это отродье расстреляют. Эта фраза — последнее, что запоминает Даае, прежде чем резкий спазм сводит низ ее живота, а ткань длинной юбки начинает омываться кровью. Последним, что она видит, становится золотистый взгляд Эрика — безумно испуганный и бесконечно любящий. Последнее, что чувствует — его крепкие, отчаянные объятия, желающие сломить единственную между ними преграду и спасти ее.