Шанс все изменить...

      Чем сильнее я пыталась уснуть, тем дальше от меня бежал сон; перед глазами мелькали кровавые образы одержимых, Лауры, Сейфоголового, Амальгамы, в ушах гремело эхо множества сделанных мною ранее выстрелов, я отчётливо видела брызги разлетающейся в разные стороны крови.       Наконец мне надоело ворочаться. Покинув объятия уютного, ещё нагретого собственным теплом одеяла, я опустила ноги на мягкий ворс ковра и встала. В полутьме взгляд невольно остановился на силуэтах детективов, лежащих на полу. Джентльмены, чтоб их… Кровать большая настолько, что мы бы легко уместились на ней втроём, в тепле, но нет. Мой комфорт для них почему-то оказался важнее. А на моё резонное замечание, что кто-то из них мог бы занять место на диване в соседней комнате, Себастьян, фыркнув, заявил, что «на случай непредвиденных обстоятельств так будет сложнее обороняться», а после положил рядом с собой на пол возле заимствованной из гостиной подушки заряженный пистолет. Я не стала с ним спорить.       Тихо ступая, стараясь не разбудить Кастелланоса и Оду, я вернулась в комнату, где недавно мы сидели, рассуждая о дальнейших планах и зализывали раны. Здесь всё ещё резко пахло спиртом; висящие на стене часы мерно отстукивали время, показывая, что в постели я провела около четырёх часов. Я всё так же чувствовала усталость, но уснуть мне за это время не удалось: я то проваливалась в неглубокий сон, то выныривала, видя перед глазами кровавую рябь и трупы.       Сквозь разлом в стене тянуло холодом, слышалось шелестение дождя. Здание напротив казалось одним сплошным серым камнем, едва различимым за стеной из капель. В спальне из-за закрытых окон этот шум не был слышен.       Ступая на носочках, я ещё раз прошлась по гостиной, ища чем бы себя занять. На кресле лежала недоеденная мной пачка крекеров, а энергетические батончики я приберегла на потом, но чувство голода совершенно не мучило меня. Не подумала я взять и одну из книг, лежащих на тумбочке в спальне: они наверняка интересные, а читать я очень люблю. Но нет так нет…       Присев у огромной дыры в стене здания и подобрав под себя ноги, я стала вглядываться вдаль, пытаясь хоть что-то рассмотреть за сильным ливнем. Некоторые неоновые вывески продолжали светиться, яркими пятнами выделяясь на фоне всеобщей серости.       Я глубоко вдохнула ночной, холодный, немного влажный воздух. Сейчас, в тёмное время суток, после небольшого, но всё же отдыха, я чувствовала себя немного лучше. Не физически, нет — рассечённая ладонь давала о себе знать неприятной, болезненной пульсацией, множественные ушибы, ссадины и порезы немного ныли. Но моё моральное состояние значительно улучшилось, исчезло то отчаяние, недавно охватившее меня, сильно сжимающее нечто в груди, оставив место для нового, светлого чувства — надежды. Ведь осталось совсем немного… Возможно, скоро я смогу вернуться домой. Не знаю пока как, но, думаю, я смогу разобраться и найти выход. А о том, что станет со мной по возвращению, я пока думать не хочу.       Рувик… Я не могу выбросить из головы его ухмылку, когда он, всего лишь взмахом руки отправил наш автобус в полёт, убрав один из основополагающих физических принципов строения Земли — силу гравитации. Он управляет всем здесь, это его мир. Викториано может легко стереть нас в порошок, если пожелает. Но нет. Взамен он подбрасывает нам всё новые и новые испытания, проверяя нас на прочность, будто развлекается. Мы одни из его подопытных кроликов, и Рубен, играючи, помогает. Это его особая издевательская манера: он никогда не оставляет своих жертв без возможности дать отпор. Отсюда и оружие, патроны, спички, а в игре — зелёный гель для улучшения способностей, которого здесь, по тем или иным причинам, очень мало. Рувик неотрывно следит, направляет нас так, как лишь ему одному хочется. Позволит ли он мне совершить то, что я задумала?       В моей голове давно зреет одна задумка, с тех самых пор, когда я в последний раз говорила с медсестрой Татьяной. Она показывала мне ключевой момент, там, на детской площадке. Именно тогда я и должна попытаться всё изменить. Любыми силами, всеми правдами и неправдами. Я не стала говорить об этом детективам. Зачем? Всё равно, насколько я смогла убедиться ранее, прописанные программой игровые сцены не меняются. Никогда… кроме того раза, когда подстрелили Джозефа. Поэтому я сомневаюсь, что стоит лишний раз беспокоить своих напарников.       А ведь я поступаю совсем как Рувик… Без зазрений совести убиваю, и мне абсолютно наплевать, кто передо мной — просто зомби, чья голова так легко разлетается на части от прицельного выстрела, или очередной босс. Помню, как страшилась первой встречи с Садистом, как нервничала, как сильно ужас сжимал мою грудную клетку. А что сейчас? Бой с Ересью не вызвал во мне ни грамма тех эмоций, что я испытывала в начале своего пути, а сражение с Амальгамой мне даже понравилось! Что уж говорить об обычных одержимых…       Дождь не желал прекращаться ни на секунду, тяжёлые капли барабанили по крышам и навесам, эхом отбиваясь от наружных стен зданий. Прохладно, но мне совсем не хочется подниматься и идти обратно в постель. Какая разница, в ней сейчас так же холодно, как здесь, на воздухе у пролома.       Губы начинают шевелиться, повторяя слова играющей в голове песни. Едва слышно, так, чтобы не разбудить детективов, немного не попадая в ноты, я начинаю петь: Do you remember standing on a broken field White crippled wings beating the sky The harbingers of war with their nature revealed And our chances flowing by If I can let the memory heal I will remember you with me on that field When I thought that I fought this war alone You were there by my side on the frontline When I thought that I fought without a cause You gave me a reason to try Turn the page I need to see something new For now my innocence is torn We cannot linger on this stunted view Like rabid dogs of war I will let the memory heal I'll remember you with me on that field When I thought that I fought this war alone You were there by my side on the frontline And we fought to believe the impossible When I thought that I fought this war alone We were one with our destinies entwined When I thought that we fought without a cause You gave me the reason why With no one wearing their real face It's a whiteout of emotion And I've only got my brittle bones To break the fall When the love in letters fade It's like moving in slow motion And we're already too late if we arrive at all And then we're caught up in the arms race An involuntary addiction And we're shedding every value our mothers taught So will you please show me your real face Draw the line in the horizon 'Cos I only need you name To call the reasons why I fought…*       Вообще пение для меня — вещь не очень-то и важная. Я могу напевать, чтобы сосредоточиться, иногда это помогает освободить голову, отвлечься; часто я мурлычу себе под нос какую-нибудь надоедливую мелодию, когда занимаюсь домашними делами.       Но в этой реальности всё немного по-другому. Я пою, потому что нервничаю, когда сталкиваюсь с чем-то, чего не понимаю. Или же, как сейчас, когда просто хочется расслабиться, отгородиться от плохих мыслей и успокоиться.       Сверкнуланула молния, раскатом прокатился гром; тяжёлые свинцовые тучи висят очень низко. Холодный промозглый ветер подул с новой силой, заставив волну мурашек пробежать по моей коже. Но я не ухожу, не поднимаюсь, чтобы пересесть подальше от дыры в стене, не иду за одеялом или пледом, лежащим на кресле. Я молча продолжаю вглядываться в небо, следя, как от порывов воздуха клубятся серые тучи.       Сами собой мысли вновь возвращаются в прежнее русло, к игровым событиям, к одержимым, боссам и Рувику. Я ничего не могу с этим поделать…       Мне не даёт покоя сказанное им тогда, в лифте. «Сможешь ли ты жить дальше, зная, что я заставлю тебя сделать?» В игре эта фраза предназначалась Себастьяну. Сейчас же, почему-то Викториано адресовал её мне. Почему? Что он хотел сказать этим? Он и так заставляет нас убивать невинных, тех, кто по его воле остался заперт в системе СТЕМ. Раз за разом, снова и снова; мы с детективами движемся к концу, оставляя за собой кровавую дорожку и гору трупов. Но мне почему-то кажется, что это не всё.       Для Рубена я как заноза в одном месте: ломаю его планы, переиначиваю всё, подстраивая под себя, делая так, как удобно мне. Изменяю его реальность, его мир, его детище. Из-за моего появления материя так часто подвергается изменениям. Я здесь инородный предмет, и это, несомненно, злит Рувика. Он мстит мне, только вот за что? Почему он так же агрессивно настроен и по отношению к Себастьяну и Джозефу? Эти двое ему вообще ничего не сделали; можно сказать, они оказались втянуты в гущу событий совершенно случайно. Его основные цели — доктор Хименес, Администратор, корпорация «Мёбиус». Возможно, ещё Кидман. И я, ведь, если верить Татьяне, я единственная, кто способен помешать Рубену.       Возле одной из целей можно ставить галочку — Марселло мёртв. До остальных же добраться не так просто, как хотелось бы. Уж я-то точно не сдамся просто так, без боя!       Но при чём здесь Кастелланос и Ода? Они и не подозревали о своей участи, когда ехали в патрульной машине на вызов в психиатрическую больницу «Маяк» … Можно считать, их волей случая затянуло в водоворот событий. Так они стали новыми игрушками в руках сумасшедшего маньяка Рубена Викториано…       А я? Вопрос о том, как я попала в эту реальность, до сих пор остаётся для меня открытым. Сейчас я не могу до конца разобраться, сон это или явь. Иногда мне кажется, что я в бреду. Или…       …схожу с ума…       Если всё это сон, я хочу проснуться как можно скорее. Оказаться дома, понять, что это были лишь ночные грёзы, убедиться в этом.       Если же всё это явь, не думаю, что смогу легко отделаться, что Рувик позволит мне так просто выбраться, целой и невредимой.       Я… умру?       И вот во второй раз за эту холодную, дождливую ночь в моей голове играет песня, знакомая, любимая; губы двигаются, повторяя слова, я не без удивления слышу свой собственный голос: Heroes never die Gonna make it to the finish line We know we survive Even if we crawl to the finish line I won't believe it, underdog dreamin' Don't need no cheers, world's gonna see it Heroes never die Gonna make it to the finish line**       …а на задворках сознания всё так же теплилась мысль о том, что у меня окончательно поехала крыша…       Я должна подняться и пойти прилечь, попробовать хоть немного поспать. Но я не могу заставить себя встать. Кисти рук и ступни закоченели от холода, кожу покрыли мелкие брызги дождевой воды, отлетающие от крыши. — Ты вся дрожишь.       Я не вздрагиваю от внезапного звука голоса Джозефа. Не оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Я чувствую неловкость: редко я позволяла кому-то слушать, как я пою. Интересно, много ли он слышал?       На мои плечи опускается плед — тот самый, который лежал на диване и за которым я не могла заставить себя встать. Я пододвигаюсь, давая детективу место рядом; он молча садится, вытягивая вперёд ноги, и я набрасываю покрывало на него. От Оды исходит приятное тепло, и только сейчас я замечаю, как трясусь от холода.       Я продолжаю молча вглядываться вдаль, на серые, мокрые дома, стоящие внизу автомобили, всеобщую разруху. Слушаю, как мерно барабанят капли по крыше здания, в котором мы находимся. Прислушиваюсь к дыханию и сердцебиению сидящего рядом человека. — Прости, — произносим мы одновременно, не глядя друг на друга.       На секунду воцаряется молчание; я всё же решаюсь посмотреть на Джозефа, и тут же сталкиваюсь со взглядом его карих глаз, в ночной тьме кажущихся мне темнее, чем обычно. Уголки моих губ поднимаются в лёгкой улыбке. — Тебе незачем извиняться. — Напротив, — выражение лица детектива серьёзно. — Я повёл себя неэтично, был слишком резок, в то время как ты вновь рисковала собой, чтобы спасти меня. — Всё в порядке. Это всё моя чрезмерная эмоциональность…       Мне действительно стыдно за то, что я так легкомысленно бросилась тогда на шею Себастьяну, радуясь тому, что он цел и невредим. После наших с Джозефом поцелуев это было… неправильно с моей стороны, что ли… — Не думаю, что это то, за что стоило бы извиняться, — он взял мои ледяные руки в свои тёплые ладони, всё так же обтянутые чёрной кожей перчаток, делясь своим теплом; я не стала протестовать. — Предлагаю просто забыть об этом неприятном для нас двоих инциденте. Идёт?       Я кивнула, заметно расслабившись. Всё же взаимные обиды сейчас — не самое лучшее для нас. Улыбка на моём лице стала шире, я придвинулась ближе к детективу, явно наслаждаясь его близостью и теплом, которым он делился со мной. — Знаешь, мне понравилось, как ты поёшь, — спустя несколько минут молчания задумчиво проговорил Ода. — Эта композиция в твоём исполнении очень интересно звучит. — Ты слышал раньше эту песню? — я удивлённо моргнула и взглянула на детектива.       Уму непостижимо… Неужели в их реальности существует та же музыка, что и в моём мире? — Да, несколько раз. Мне кажется, это одно из самых сильных произведений этой группы. В ней есть какой-то скрытый смысл.       Я замолчала, ошарашенная услышанным. С группой, чьи песни я так часто напеваю в последнее время, меня познакомил Дэн, мой погибший кузен. Помню, как мы вместе с ним, воткнув в уши по одному наушнику, лежали на кровати, прослушивая трек за треком, обсуждая текст и возможный скрытый смысл, делились друг с другом, какая песня кому больше нравится и почему. Даже сейчас, после его смерти, я часто включаю те самые композиции. Пусть это и рок, но они меня успокаивают.       Грустные мысли заставили меня вновь задумчиво уставиться вдаль, на разрушенный, мокрый город, надолго замолчав. Но всё равно краем глаза я ловила на себе взгляд карих глаз Джозефа; он словно пытался проникнуть внутрь, разузнать все тайны… Все до единой! — Не смотри на меня так… — Как? — …пристально. Будто подозреваешь в чём-то. — Я не… — Ода тяжело вздохнул, видимо, подбирая слова. — То, что ты сказала недавно… Я лишь хотел сказать, что не считаю тебя монстром или убийцей. Все эти одержимые — они ведь не люди! — Но они были людьми! — горячо возразила я. — До того, как оказались втянуты Рувиком в свои ужасающие опыты. Он запер их в системе СТЕМ, обрекая на бесконечные скитания, без чувств, разума, самосознания. Ими движет лишь желание убивать. — Подумай об этом с другой стороны: ты спасла их, — детектив обнял меня за талию, притягивая ближе к себе. — Им не придётся больше мучиться. К тому же, от их смерти зависело твоё выживание и, чего уж греха таить, и наше с Себом тоже. Это закон — выживает сильнейший. — Выживает тот, кто лучше других умеет приспосабливаться, — возразила я. — Не думаю, что у меня хорошо это получается… — Не говори ерунды, — бликом в глазах Оды отразилась вспыхнувшая на небе молния. — Ты самая храбрая девушка из тех, что я когда-либо встречал: бесстрашная, самоотверженная, решительная. Ты хладнокровно действуешь даже в самых сложных ситуациях, не тратя время на пустые разглагольствования. Ты вновь полезла в гущу чудовищ, чтобы спасти меня, и пусть я не совсем понимаю, зачем тебе это нужно, но, поверь, я не могу до конца передать словами, как я ценю это. Так что, прошу, прекрати каждый раз ещё глубже зарываться в свою яму самобичевания.       Его голос казался таким успокаивающим, бархатным, уютным, словно тёплый плед, что кутал нас, и в то же время твёрдым, уверенным. Губы Джозефа накрыли мои, даря первый, короткий, но нежный поцелуй; рука, обтянутая тонкой кожей перчатки, легла на волосы, поглаживая их, успокаивая меня.       На минуту отстранившись, я заглянула в немного затуманенные глаза Оды за стёклами очков, всё ещё казавшиеся мне не карими, а чёрными. — Скажи, как часто твои действия совпадают с твоими желаниями? — едва слышно прошептала я. — В данный момент они совпадают полностью.       Следующий поцелуй, более уверенный, такой долгий, горячий и невероятно приятный заставил меня обвить шею детектива руками и прижаться к нему сильнее. «Интересно, это у меня так гулко колотится сердце в груди, или у Джозефа?» — на мгновение промелькнуло в моих мыслях.       Его ладони неспешно, вдумчиво изучали моё тело: от линии скул вниз, по шее, ключице, медленно опустились на талию. Непрекращающийся поцелуй пьянил не хуже спиртного. В душе бушевал ураган новых эмоций — эйфория, восторженность, упоение…       Нехотя оторвавшись от моих губ, Ода встал и рывком поднял меня на ноги; укрывающий нас плед с характерным шуршанием упал на пол.       Бережно, словно самую хрупкую вещь в мире, детектив уложил меня на спину на диван и, склонившись, расстегнул несколько верхних пуговиц на моей рубашке. Его уста, мягкие, горячие, коснулись шеи, а затем скользнули ниже, проводя дорожку до ключицы, к бережно зашитой его же руками ране. От удовольствия я закусила губу и зарылась пальцами в волосы Джозефа, перебирая несколько прядей.       Небольшая бордовая отметина осталась на коже после последнего поцелуя, порождая во мне мысли о его скрытой собственнической натуре. Вновь коснувшись губами шеи, будто извиняясь за возможно причинённую боль, Ода стал медленно, но ловко освобождать меня от одежды, смотря томным взглядом из-под съехавших на кончик носа очков сверху вниз: рубашка, брюки, нижнее бельё — всё это было небрежно отброшено в сторону.       Поднявшись на локте, я вновь впилась в его губы жарким, полным желания поцелуем; пальцы сами нащупали мягкую ткань и стали расстёгивать пуговки на его рубашке одну за другой, освобождая его тело от мешающей сейчас вещи.       Не в силах дождаться, когда я закончу, Джозеф сбросил с себя слаксы и, так и оставив их валяться на полу бесформенной кучей ткани, вновь притянул меня к себе, заставив меня податливо выгнуться.       Руки нежно и в то же время настойчиво касались моего тела, спускаясь от шеи вниз, к груди, талии и наконец остановились на бёдрах; шероховатая кожа перчаток слегка царапала. — Джозеф, я… — Я знаю.       Пальцы детектива коснулись нежной кожи на внутренней стороне бедра, и это прикосновение казалось нежным и одновременно напористым; горло сдавливали рвущиеся наружу стоны. Время словно замедлило свой ход, каждая секунда тянулась вечность, позволяя мне насладиться близостью Оды, его возбуждением и жаром, тем удовольствием, что дарили мне марширующие по телу мурашки, рождаемые каждым его прикосновением.       Плавным движением, бережно придерживая мои бёдра, он оказался во мне, заставив сладкий стон всё же сорваться с моих губ, и замер, давая мне немного времени привыкнуть к новым ощущениям. — Тише, — томный шёпот у самого уха опалил кожу жарким дыханием. — Ты же не хочешь разбудить Себастьяна и быть прерванной в самый неподходящий момент?       Моё дыхание стало глубоким, рваным, будто мне не хватало кислорода. Я чувствовала, как Джозеф заполняет меня полностью. А затем он стал двигаться: сначала медленно, нарочито неспешно, наслаждаясь ощущениями, заставляя всё новые волны удовольствия и горячего возбуждения накрывать меня с головой. Но с каждой минутой толчки становились более быстрыми, резкими и глубокими; я снова притянула детектива к себе, целуя, заглушая этим свои громкие стоны. Его губы сейчас казались слаще шоколада; мелкие бисеринки пота выступили на лбу Оды.       Я впилась ногтями в кожу на его спине, оставляя длинные кровоподтёки, царапая, но Джозеф, казалось, абсолютно не обращает на это внимания. Его движения, уста, не отрывающиеся от моих, ладони, беспрерывно ласкающие моё возбуждённое тело — всё смешалось воедино, даря незабываемое ощущение эйфории.       Наконец, после очередного глубокого толчка я ощущаю, как горячая жидкость наполняет меня; моё тело скручивает спазм приятной боли, сердце стучит в ушах. Усталое тело Оды обмякает, опускается рядом со мной на диван, окончательно сползшие с переносицы очки падают на пол. Я пытаюсь отдышаться, отяжелевшие веки опускаются.       Прежде, чем окончательно уснуть, я нащупываю край лежащего на полу пледа, тяну его на себя и, укрыв нас с Одой, прижимаюсь к его всё ещё разгорячённому телу своим. Я чувствую, как колотится в груди его сердце.       Джозеф зарывается лицом в мои волосы, рука обнимает меня за талию; наши пальцы переплетаются. Нам не нужно ничего говорить друг другу, сейчас мы всё понимаем без слов. Поэтому я уютнее устраиваюсь в его объятиях и, сделав глубокий вдох, закрываю глаза, засыпая.

***

      Утренние лучи солнца проникали в спальню сквозь тонкие шторы, абсолютно целые, как и вся остальная в апартаментах мебель. Поморщившись от неприятно яркого света, Себастьян наконец приоткрывает глаза.       Вчера усталость взяла своё, и старший детектив буквально отключился, стоило его голове коснуться взятой из гостиной подушки. Но сейчас он чувствовал себя лучше — отдохнувшим, бодрым.       Отсутствие каких-либо звуков заставило мужчину напрячься; приподнявшись, он увидел, что комната пуста. Невозможно… Он бы услышал, если бы с его напарниками что-то случилось! К тому же он лично видел, как рыжеволосая заперла дверь квартиры изнутри.       Встревоженный отсутствием Джозефа и Мелиссы, Себастьян быстро поднялся на ноги и, подняв с пола свой пистолет, крадучись, направился к двери, ведущей в соседнюю комнату.       Но его опасения оказываются напрасны. В гостиной, уютно устроившись на диване в объятиях друг друга, укрытые пледом, лежали его напарники. Во сне их лица выглядели умиротворёнными, спокойными, совсем не напряжёнными.       Увидев разбросанную на полу одежду, пазл в голове Кастелланоса сложился окончательно, он едва удержался, чтоб громко не рассмеяться. Ему стали понятны причины холодного поведения Оды, его негодующих взглядов, резкие перемены настроения Лиссы, её смущение…       Бросив ещё один быстрый взгляд на спящих Мелиссу и Оду, старший детектив поплёлся на кухню: кажется, там в одном из ящиков он видел вчера банку кофе.       Спустя несколько минут вода в небольшом чайнике вскипела, по воздуху поплыл аромат крепкого напитка. Взяв одну из трёх чашек и сделав первый глоток, Себастьян отправился обратно в гостиную: сон — это, конечно, хорошо, но нужно двигаться дальше. — Доброе утро, голубки.       Лежащая ближе к краю Лисса сонно приоткрывает глаза; секунда ей нужна на осознание происходящего. Издав смущённый писк, девушка натягивает на себя плед и, укутавшись в него, быстро удаляется в сторону ванной комнаты, по пути подхватив с пола брошенные ею вещи. Разбуженный резким звуком Джозеф едва успевает прикрыться. Ода бросает на старшего напарника хмурый взгляд, чем только вызывает его ехидное фырканье. — Какие мы, однако, нежные… — не сумев сдержать смех, произносит Кастелланос.