Не убоюсь я зла

*** Несколькими днями позже две девушки, на вид лет двадцати, шли по Средней Подьяческой. Одна из них была маленького росту, крепко сбитая, черноволосая и довольно смуглая. Не слишком красивое лицо ее было до того свежим и милым и цвело таким ярким, совсем не петербургским румянцем, что многие из прохожих замедляли шаг и засматривались, а один парень, по одежде мещанин, не сдержавшись, присвистнул и сказал: — Ишь, розочка какая! — Положим, что и Розочка, да не для тебя цветет! — ничуть не растерявшись, ответила ему девушка и расхохоталась, показывая крепкие белые зубки. — А если сорву? — Иди себе мимо! — строго прикрикнула на него другая девушка. Она была повыше своей подруги, тонкая и стройная, русоволосая, со светло-карими глазами. Вид она имела самый серьезный и даже суровый. Парень, посмотрев на нее, хмыкнул и пошел дальше. — Ну не сердись, Раечка, мы же шутили, — первая взяла ее под руку. — Ты знаешь, Роза, как я не люблю все эти пошлые заигрывания! — с раздражением ответила она. — Я… — и вдруг замолчала, тревожно оглядевшись по сторонам. — Да что с тобой? — воскликнула Роза. — Ты в последние дни сама не своя. — Не знаю, — тихо сказала Рая. — Мне иной раз чудится, что кто-то ходит за мной… взгляд чувствую — тяжелый, давящий… да нет, все пустое это, бред! — вскрикнула она. — Пойдем, Раечка, пойдем,— встревоженная Роза увлекла ее за собой. Вскоре подошли они к дому, где снимали комнату; преогромнейший этот дом выходил одной стеной на канаву, а другой — в Среднюю Подьяческую улицу. Когда они хотели уже зайти в парадную, их окликнул дворник и протянул сложенную в несколько раз бумагу, запечатанную бутылочным сургучом. — Это что? — удивилась Роза. — Повестка, из конторы, — со значительным видом сказал дворник. — На имя Раисы Ивановны. Роза побледнела. Молча и быстро поднялись они по лестнице; в комнате Рая распечатала письмо. — Велено явиться завтра к девяти, — сказала она. — Хочешь, пойду с тобой? — горячо воскликнула Роза, сжимая ее руку. — Вздор! — отрезала Раечка. — Я не сделала ничего дурного, а если эта подлая женщина опять написала на нас жалобу — о, я ей все, все выскажу! Она села за перевод и работала до позднего вечера, только раз прервавшись на еду. Внешне она была совершенно спокойна, и ей самой даже это было несколько странно. Так же спокойна Рая была, войдя следующим утром в полицейскую контору. Народу было много, и ей пришлось ждать, стоя в углу. Было ужасно душно, несмотря на открытые окна. То и дело раздавались крики и даже стук кулаком по столу — квартальный надзиратель Алексей Михайлович Платов нрава был раздражительного и гневливого. Рая уже немного знала этого человека; в контору ее вызывали не в первый раз. Наконец, дошел черед и до нее. Платов зло глянул на Раю, но не успел он и рта раскрыть, как в комнату вошел еще один человек, Рае незнакомый. Алексей Михайлович тут же переменился в лице и вскочил с удивительной для его возраста прытью. — Порфирий Петрович! — вскричал он. — Да неужели самолично решили заняться?.. Рая взглянула на вошедшего. Перед ней был мужчина лет так пятидесяти, не то, чтобы тучный, но весь какой-то отечный на вид. Лицо его имело цвет нездоровый, желтушно-бледный; волосы были очень светлые, с сильной уже проседью, и подстрижены довольно коротко. Усов и бороды он не носил. — Здравствуй, Алексей Михайлович, здравствуй, батюшка, — приветливо проговорил Порфирий Петрович, протягивая к нему руку. В другой его руке была пухлая папка с документами. — Садитесь, что же вы стоите! — засуетился Платов. Порфирий Петрович уселся на свободный стул рядом с Раей. — Ну, здравствуйте, Раиса Ивановна, — сказал он. — Погодка-то какая, а! Жара, духота… признаться, с трудом переношу жару, а вы, Раиса Ивановна? Рая посмотрела на него с недоумением. — Нормально переношу, — ответила она. — Славно, славно! — невесть чему обрадовался Порфирий. — Вы ведь меня вызвали не для того, чтобы поговорить о погоде? Скажите прямо, в чем меня обвиняют. — А в чем вас могут обвинить? — ласково вопросил Порфирий Петрович. — Ах, оставьте эту казуистику! Уверена, что наша соседка, Луиза Францевна, опять написала на нас жалобу; да только все это вздор! — Вот так, — мягко проговорил Порфирий Петрович. Раечка немного сбилась под его пронизывающим взглядом, но тут же продолжила: — Никакого притона у нас нет, мы честные девушки, живем тихо и мирно, и не делаем ничего противного закону. — А между тем есть свидетельства, что хаживают к вам лица мужского полу, и порой даже в неприлично поздний час! — ввернул Платов. — Вечерами мы никого не принимаем, а в том, что к нам заходят друзья и знакомые, нет ничего дурного и грязного. — Все вы так говорите, — со значением произнес Платов; маленькие глазки его сально заблестели. — Ну, полноте, Алексей Михайлович, — сказал Порфирий довольно строго. — Я Раисе Ивановне верю. — Так ведь… — начал было Платов, но, глянув на Порфирия, осекся. — А вы, Раиса Ивановна, бровки-то не хмурьте, — Порфирий Петрович взял тон самый что ни на есть отеческий. — Верю, что вы девушка честная и себя блюдете, но ведь не по злонамеренности, а токмо лишь по неопытности, в силу исключительной молодости и незнания жизни, могли бы обмануться в лучших своих чувствах и довериться человеку непорядочному, можно даже сказать, неблагонадежному… — Уверяю вас, что все мои друзья — люди в высшей степени порядочные, — резко сказала Рая. — Или выдают себя за таковых. — Не понимаю, о чем вы. — Верю! Вполне верю, что не понимаете, Раиса Ивановна! Ибо добры аки ангел небесный и склонны верить в лучшее в людях, чем легко могут воспользоваться… — И снова я вас не понимаю. Говорите яснее, пожалуйста. — За дураков нас держишь? — рявкнул Платов. — Отпираться вздумала? Говори, такая-сякая, что за дела у тебя были с Филькой Цыганом? — Не сметь на меня кричать, — холодно отчеканила Рая. — Смотрите, какая цаца, княжну из себя строит! Да что вы с ней церемонитесь, Порфирий Петрович, видно же, что девка самая отъявленная, уличная, а вы с ней как с барышней политесы разводите, ну, право слово! — Я отказываюсь продолжать разговор в подобном тоне, — проговорила Раечка. Щеки ее побелели, нижняя губа подрагивала, но не от страха, как можно было бы подумать, а от злости. Она сжимала кулаки так, что ногти впивались в ладонь, но боли почти не чувствовала — из последних сил она сдерживала себя, чтобы не вскочить, не надавать пощечин этому отвратительному Алексею Михайловичу, не высказать ему все, что она думает, не выбирая выражений, пусть эти слова барышне знать и вовсе бы не пристало. Останавливала ее не мысль о возможном аресте, а только лишь понимание, что своим опрометчивым поступком она может навредить друзьям. — Отказывается она! Сейчас ты по-другому запоешь… — Ну, довольно, Алексей Михайлович, — урезонил его Порфирий. — Пошумел и будет. Не видишь, барышня вот-вот в обморок грохнется от твоего напору? Раиса Ивановна, налить вам водички? — Не нужно, — отмахнулась Рая. — Ну, не нужно так не нужно. А коли нужно будет, так вы не стесняйтесь, скажите — разговор наш обещает быть долгим. Знаете ли вы некоего Филимона Соколова, в определенных кругах известного как Филька Цыган? — Я... да, мы знакомы. Почему вы спрашиваете о нем? — Так ведь не по прихоти пустой, дражайшая Раиса Ивановна, а по суровой необходимости, — проникновенно произнес Порфирий. — Знакомец ваш, Филька, вчерашний день найден мертвым. — Как? — слабо вскрикнула Рая и сделала порыв, словно бы хотела вскочить с места. — Вы напуганы и, кажется, расстроены. Вы близко его знали? — Я знала его, да… правда, недолго… он хороший человек... — Гм! — шумно сделал Платов. — Не все бы с вами согласились, Раиса Ивановна, — заметил Порфирий. — А, впрочем, de mortuis aut bene aut nihil, как говорили древние. — Но как это произошло? Что случилось? — Выясняем, — коротко ответил Порфирий Петрович. — Это убийство? — осенило Раю. — Расскажите-ка мне о том, как встретились с этим малым, — сказал Порфирий. — Правду сказать, удивительное знакомство для благонравной барышни. — Знакомство наше вышло случайно, — тихо сказала Рая. — Он помог мне… можно сказать, что спас от смерти. Пьяный извозчик не справился с поводьями, лошадь понесла и, верно, растоптала бы меня, если бы Филимон не оттолкнул в сторону. Он тогда тоже чудом жив остался. Я была словно не в себе, даже не поблагодарила его толком, а сразу убежала. Потом жалела ужасно, ругала себя… Он меня сам нашел. Несколько дней прошло с того случая, как он сам окликнул меня в толпе. Мы разговорились. Я все хотела деньгами его отблагодарить, а он отказывался, рассердился на меня даже. И потом мы виделись и говорили… много. — О чем? — быстро спросил Порфирий Петрович. Рая строго посмотрела на него. — О разном. Это личное. — И все же настаиваю, чтобы вы рассказали. Я не из пустого любопытства интересуюсь, Раиса Ивановна. — Я не думаю, что это может вам чем-то помочь… — А вот об этом предоставьте судить мне. Говорите. — Мы говорили о том, как нам жить… — она запнулась. — В романтическом или в высшем смысле? — уточнил Порфирий. — Конечно же, не в романтическом, — презрительно ответила Раечка. — Меня не интересует этот пошлый вздор. Говорили мы о том, что первее — справедливость или милосердие, и что должен быть в человеке внутренний нравственный закон, и о том, может ли один человек мир изменить, и… не смейте смеяться! — гневно сказала она, сверкнув глазами. — И не думал, — заверил ее Порфирий Петрович. — И что же, может один человек изменить мир? — Насчет этого мы не пришли к согласию. — А вы как думаете? — Думаю, что один и весь мир разом изменить — не может. Но добрыми делами может внести свою лепту, и так, постепенно, общество наше будет меняться к лучшему. — Стало быть, вы не разделяете идей о насильственном преобразовании общества? Похвально. А Филька с вами спорил? Рая помолчала. — Он не раз мне говорил, что хочет жить по совести, — наконец, сказала она. — Что это теперь для него главное. Сказал, что в нем перемена наступила, всех мыслей, всех чувств. Недавно он заболел, прислал весточку через знакомца своего, что не может прийти, прощения просил. Я сама к нему ходила, приносила еду, лекарство… потом он поправился и пропал куда-то. Я узнавала — ночевать он не приходил. — Заметили ли вы что-то… необычное, странное в его поведении? Рая задумалась. — Раздражительность заметила, — проговорила она. — На меня еле смотрел, говорил резко, даже грубо, как раньше никогда себе не позволял. Я списала на болезнь, он ведь был сильно болен, в лихорадке, и не вполне за себя отвечал. Еще думаю, что ему неловко было, что я пришла и увидела его таким… больным и жалким. И окружение… Он ведь снимал место в подвальной комнате, темнота, теснота, грязь кошмарнейшая, дух… все спят вповалку… ужасно, что люди вынуждены жить — так! — яростно закончила Рая. — Когда, говорите, приходили к Фильке в последний раз? — Три дня назад. — Гм… Интересно. А не видели ли вы там, Раиса Ивановна, в тот самый день, некоего молодого человека красоты ошеломляющей, с черными кудрями и огненными очами, — Порфирий Петрович словно бы законфузился, произнося весь этот вздор, и заглянул в свои бумаги, — да-с, — уверенно проговорил он, поднимая глаза на Раю, — юношу с огненными очами-с, навроде лермонтовского демона. Раечка с подозрением глянула на него исподлобья. — Вы, верно, смеетесь надо мной, — резко сказала она. — Что за вздор? Какие юноши, какие демоны? — Ну-ну, не кипятитесь, голубушка, — примирительно проговорил Порфирий Петрович, — Уверяю вас, Раиса Ивановна, что мои вопросы не имеют целью унизить вас. Он благодушно улыбнулся Рае, часто помаргивая белесыми ресницами. — Спрошу еще-с, — продолжил он. — Не доводилось ли там тогда же встретить человека внешности самой уродливой, черноволосого, бледного, высокого роста, с длинным носом, со зверским выражением физиономии? — Нет, — мрачно ответила Рая. — Никого подобного не встречала. — Вы уверены в том? — Вполне. Вы описали внешность очень приметную; уверена, что любого из этих людей я бы запомнила. Порфирий Петрович сокрушенно покряхтел и вновь зашуршал бумагами. От духоты у Раи опять начала кружиться голова. — Есть ли у вас еще ко мне вопросы? — спросила она после нескольких минут молчания. — Да пожалуй, что и нет, — в задумчивости проговорил Порфирий. — Вас могут еще вызвать, поэтому попрошу не уезжать из Петербурга и не менять квартиры. — Так я могу идти? — Идите, — кивнул Порфирий Петрович. — А как же жалоба… — начал Платов. — Да оставьте вы эту жалобу, голубчик! Охота вам разбираться в бреде сумасшедшей старухи. Тут у нас дело посерьезнее… Идите, Раиса Ивановна, идите, — бросил он Рае уже с некоторым раздражением.