Не убоюсь я зла

Рен поднялся по узкой скрипящей лестнице, зачем-то отсчитывая шаг — всего оказалось тринадцать ступеней. Он постучал в дверь, а потом, не дождавшись ответа, толкнул ее. Лука был в комнате; сидя у оконца, он читал Евангелие. Он поднял глаза на Рена и, казалось, совсем не удивился его появлению. — Искал меня? — сказал ему Рен, ядовито улыбаясь. — Знаю, что искал. Так вот он я, дядюшка. Лука закрыл книгу и встал. — Здравствуй, Веня, — сказал он. — Я ждал, что ты придешь. Рен оглядел комнату. — Узкая, как гроб, — отметил он. — А впрочем, вполне по тебе. Лука молча смотрел на него, словно ждал, когда Рен наконец скажет что-то важное ему, и Рен только поэтому не хотел начинать разговор. Но вместе с тем изнутри его распирала ядовитая злоба: хотелось сказать что-то обидное, грубое, причинить настоящую боль, сорвать непроницаемую маску спокойствия с этого лица. — Устроился в теплом месте? — сказал он. — За постой расплачиваешься своими сказочками, али ублажаешь вдовушку? Это было и грубо, и невероятно пошло, так что Рен и сам скривился в отвращении от своих слов, и, разумеется, не могло всерьез задеть Луку — он лишь слегка улыбнулся, с жалостью глядя на Рена. — Давно мы с тобою не виделись, — проговорил он. — Ты очень изменился, Веня, я с трудом узнал. Рен раздраженно махнул рукой. — Возвращать меня приехал? Душеспасительные беседы вести? — он неприятно рассмеялся. Лука покачал головой. — Я давно оставил эту мысль, — спокойно сказал он. — Тебе сейчас только Бог поможет да ты сам. — Лучше уезжай, — сказал ему Рен. — Я знаю, ты завел тут знакомых себе среди наших, мутишь потихоньку воду. Ты и твой дружок-каторжник, наслышан я про вас. — Ты, Веня, как и товарищи твои, страшно ошибаешься в главном. Думаешь, что людям какие-то внешние причины мешают жить справедливо и счастливо. Думаешь, что если устранить эти причины, разом наступит рай на земле. Нет, не наступит — душа-то у людей прежняя останется. С нее-то и надобно начинать. — Такие, как ты, только о своем спасении и заботятся, — выплюнул Рен. — Если бы я тебя и дальше слушал, жил бы сейчас при монастыре, уже постриг бы, верно, принял. А жизнь бы проходила мимо меня, и страдания людские все множились бы. А я бы молился за людей да уговаривал их потерпеть, ибо воздастся в Царствии Небесном! — Гордыня в тебе кипит, — тихо сказал Лука. — Гордыня тебе шепчет, что только ты и сможешь мир спасти. Вот так вот разом, одним махом. Как ты мир спасешь, если собственную душу спасти не можешь? — Ради спасения мира и душой пожертвовать не грех, — серьезно ответил Рен. — А кто хочет чистеньким остаться, тот сам себе руки связывает и ничего не может изменить. Мужика голодом морят — а такие, как ты, говорят: пусть страдание примет, ближе к Богу будет! И зла на свете все больше становится с попустительства таких вот добреньких людей. — Так из-за вас же люди невинные гибнут, и сколько их еще погибнет? — А если ничего не делать — погибнет еще больше! — крикнул Рен. — Сколько их каждый день гибнет, ни в чем неповинных? Сколько живет, и каждый день терпит страшные муки? Сколько из них тупеет, оскотинивается от этакой жизни? Добром зло не победить, не рассказывай мне сказок — наслушался! Я его еще большим злом одолею. И замараться грязной работой — не боюсь! — Уже, — проговорил Лука. — Да, — лицо Рена на миг исказилось злой нервной судорогой, но он тут же овладел собой. — Я тебя пока трогать не буду, — сказал он. — Но если будешь нам мешать — не пощажу. Родством со мной не прикроешься.