Сборник Черной мглы

      Тонкие пальцы касаются кисти осторожно, едва ли не с опаской. Ланосте любил рисовать, всегда любил. Но и прежде делал это редко, стремясь нанести на бумагу чувства, а не один лишь рисунок. Как давно это было... Глава Ассоциации не прикасался к кистям двадцать лет. И сейчас испытывал опасение, что ничего не получится.       Когда-то он, будучи еще совсем молодым, рисовал демонов, с которыми довелось сразиться, и те рисунки были наполнены яростью. Рисовал поля битвы, обагренные кровью людей, и те рисунки были наполнены презрением. Рисовал пейзажи, вкладывая в творение восхищение. Но никогда не рисовал портреты. Не рисовал, пока не встретил ее.       Эферию хотелось рисовать. Переносить ее образ на холст раз за разом, чтобы ее улыбка, такая красивая, жила на бумаге если не вечность, то долгие годы. Настоящая Эферия уже никогда не улыбнется. Нарисованная же улыбалась до сих пор с портретов, тщательно сберегаемых в запертом сейфе.       Он рисовал Эферию и рисовал для Эферии. Любой каприз, все, что она захочет увидеть, нарисованное его рукой. Улицы столицы, Башню, грозной тенью нависшей над ними, Кансиолов... Не хотел, но рисовал, лишь бы еще раз увидеть восхищение в любимых глазах. После смерти жены кисти и краски оказались спрятаны далеко и надолго без всякой надежды на то, что Ланосте снова за них возьмется.       Сейчас кисть легко, словно и не было тех двадцати лет, выводила на холсте первую линию. Краски, разумеется, пришлось купить новые, но кисть была все та же. Та самая, которой он рисовал Эферию. Та самая, что видела эмоций Ланосте больше, чем любой живущий ныне на свете человек.