A slave, a king and a mage

Кровавые пиры — это, в общем-то, какая-то атрибутика, похожая на нечто еретическое, что преследует вампиров, словно шаль, словно фата на голове изначально мертвой невесты, словно шлейф из эфира и окропленной багрянцем золы. Кровавые пиры — то, чему подвержены многие из них. Но и то, от чего многие отказываются. Она утирает губы пальцами, аристократично, как привыкла это делать, слизывает кровь с подушечек — именно тогда Детлафф говорит: «Я хочу отказаться от этого». Она перебрасывает руку через плечо почти бессознательной девчонки лет семнадцати и приподнимает ее лицо за подбородок. Из шеи ее, по ключице и в ложбинку между грудей, скрытых простым крестьянским платьем, затекает немного крови. — Посмотри на нее, — говорит она Детлаффу. — Посмотри и скажи, кто из нас красивее. Детлафф вздергивает бровь и фыркает. — Ты ведь знаешь ответ. — Напомни мне. Детлафф вздыхает. Она целует девчонку в незакрытую рану, челюсть и щеку, пачкая молочную гладкую кожу кровавыми разводами. — Ты красивее, Рен. Она смотрит ему в глаза — улыбается довольно, словно сытая пантера, притягивает девчонку чуть ближе и целует в губы, нарочно царапая клыками. У нее закрытые глаза и холодная кожа, но она жива — Сианна чувствует, как осторожно и несколько робко бьется человеческое сердце в узкой белокожей груди, к которой она прикасается губами и языком, слизывая кровавую крошку. Девица роняет голову назад, стоит ей прекратить держать длинные волосы и тонкую шею. Детлафф смотрит за ней, не произнося ни слова. — Тебе нравятся ее волосы? — спрашивает она, пальцами зарываясь в густую пшеничную копну, некогда заплетенную в косу. — Хочешь, чтобы у меня были такие же? Она оглядывается на Детлаффа через плечо и растягивает губы в улыбке, обнажает клыки и обводит их языком — рука гладит девицу по колену и внутренней стороне бедер через льняную ткань. Ее, кажется, зовут как-то до безобразия просто… не то Ольга, не то еще как-то, и она считает крестьянскую девчонку красивой — пожалуй, будь она человеком, она бы хотела себе такую внешность. Девчонка, наверное, наслушалась всяких баек о том, что страстные ночные гости приходят к девушкам в хаты, крадут их кровь, невинность и сердце в придачу, а потом исчезают под утро — иначе Сианна искренне не понимает, почему их сегодняшняя охота превратилась в смакующее распитие достаточно приятной на вкус крови. О том, что она несколько пьяна, она понимает только когда снова целует губы девчонки — холодные, из которых почти не исходит дыхание. Это похоже на сношение с трупом, думает она. И отстраняется. Ей, в общем-то, все равно — останется девчонка жива или умрет от кровопотери, потому что эта дура сама виновата, выходя ночью туда, где нормальный человек и преступника бы не повел. Ей, в общем-то, все равно — потому что у нее есть Детлафф, бедра которого можно оседлать, губы которого можно целовать, а руки — класть на свои бедра, выдыхая резко. — Так кто из нас красивее? — спрашивает она снова. — Я или она? Детлафф целует ее шею, носом отбрасывая пряди волос. — Ты, Рен. Ты для меня красивее любой из них. Она обнимает его лицо ладонями, склоняется близко, касаясь губами губ невесомо, фыркает, когда волосы щекочут щеки. — Ты же любишь меня, да? — шепчет она, закрывая глаза и прижимаясь губами к его. — Любишь же? Рука в ее волосах и тихий рык в поцелуй — вполне достойный ответ. Она позволяет уронить себя на спину и оплетается вокруг чужого тела змеей. — Ты хочешь перестать? — шепчет она. — Хочешь перестать пить их? Детлафф кусает ее губы, призывая молчать, и она выворачивается, сжимает пряди его волос меж пальцев. — Хочешь. И я знаю, почему. Обычная девушка бы замерзла, если бы голой спиной ее уложили на камень. Сианна не чувствует ни холода, ни жара. Но чувствует пожар внутри себя. Сианна не отражается в зеркалах. Но впитывает собственное отражение в хищных глазах напротив. Детлафф позволяет ей раздевать себя резко, нетерпеливо. — Мы не будем их пить, если ты не хочешь, — шепчет она, ощущая широкие ладони, скользящие по ее спине. — Мы не будем пить, только люби меня. Она почти просит — и Детлафф утягивает ее за собой, усаживает на свои бедра, раздевает и гладит по бледной коже, пока темнота у нее под глазами не превращается в кровавое марево, почти такое же, как рубиновая кровь крестьянской девчонки, которая, возможно, не доживет до утра. Но какое ей, собственно, дело? — Я люблю тебя, — шепчет она в чужие губы, и это, пожалуй, то немногое, о чем она не может врать — ни себе, ни кому-либо еще. — Слышишь? В голове у нее восхитительно пусто, когда Детлафф зовет ее по-имени — не стучащее о стены склепа прозвище, «Рен-Рен-Рен», словно судорожно слетающие вниз капли конденсата в глубоком погребе, а длинное, почти княженское: «Сианна», будто название вина или чего-то такого. Си-ан-на. И пальцы чужие в волосах, и дыхание сбивающееся — хотя зачем им вообще дышать? — и молитва почти на забытых языках. И поцелуй на последнем выдохе судорожном. — Давай уедем в Туссент, а, Детлафф? Он улыбается в поцелуй. — Если ты хочешь. На рассвете, не касающемся склепа, светловолосая девица делает резкий вдох.