Как далеко ты можешь зайти

«Катали ваше солнышко, голуби пляшут полечку Лью в себя из горлышка с горечью в горло водочку»

Утром просыпаться тяжело — голова гудит, и подниматься почти больно — хочется остаться на месте, я переворачиваюсь на другой бок, но Мирона не нахожу. Почему-то встаю, хотя не особо хочется. Нахожу Мирона на кухне — он сидит, не включив свет, прислонившись к стенке. На нем все еще моя футболка, странно, но я думал, что он снимет ее сразу как только проснется. - Ты как? - Мирон в ответ бубнит что-то типа «Нормально», и легко улыбается — вид у него слегка подавленный, но он старательно делает вид, что ему «норм». Ухожу в душ. Когда возвращаюсь, он сидит почти в той же позе — лежит на столе, уткнувшись в свои руки. - Хочешь кофе? - спрашиваю я, Мирон тихо соглашается. Когда я ставлю кружку перед ним, он, наконец, поднимается. - Забавный вечер был, пиздец. Я так смутно все помню, даже то, как позвал тебя. А уж футболка — бля, какой-то треш. Вспоминаю его на полу на коленях — сука, это было нечто, но сейчас явно не время напоминать. - Ты ее все еще не снял, - отвечаю я. - Удобная. Лого хуйня, конечно, - смеется он, а я в шутку посылаю его куда подальше. - Нас, наверное, спалили из-за меня, - наконец говорю я, - Я засмеялся, когда ты сказал, что ушел за сигаретами. - Да уж, любой бы засмеялся, в таком состоянии. - Все равно. Кто-то явно что-то не то подумал. Надо было что-то придумать, я не думаю, что был настолько пьян. - Слав, забей, - закатывает глаза Мирон, - То, что ты там просто был — уже повод попиздеть для почти всех присутствующих. И фото в этой футболке уже в интернете. - Что? - переспрашиваю я, - Какое фото? - Вчера, когда мы играли, кто-то сфотографировал. Щас, - он что-то ищет в телефоне и тянет его ко мне. Отлично. Пьяный Мирон в моей футболке. Хотя тут он не выглядит таким уж пьяным. Смотрю на Мирона — ему вроде бы все равно, но при этом он какой-то грустный. Озвучиваю это. - Ой, блять, - Мирон закатывает глаза, вскакивает и подходит к полке, где у него стоит чай, что-то ищет — пакет с конфетами — и, серьезно? Кидает конфетой в меня, - Сам ты грустный, Славик. - Ладно, ладно, - смеюсь я, а это «Славик» приятно режет слух, - Спасибо, что это не кружка кофе. - Пожалуйста, - издевается Мирон, кидая в меня еще одну конфету, которую я ловлю. - Хули вы так рано проснулись! - слышу чей-то голос из соседней комнаты. Вопросительно смотрю на Мирона. - Это Ваня, он у меня остался, - он возвращается на свое место. - Ты ему что-то говорил вчера? - Неа. - Но ты помнишь, что вчера было? - Помню. - Почему я не удивлен, что ты тоже тут. Хотя это должно было меня удивить. - Евстигнеев заходит на кухню, и садится напротив Мирона, - Удивили вы меня вчера. Мы переглядываемся и молчим. - Я спрошу прямо — что между вами? - Ничего, - отвечаем мы почти одновременно, на что получаем удивленный взгляд от него. - Ничего, - кивает он, - Ну да. Совсем. А на кухне ты, Слав, интуитивно ориентируешься? Мирон смеется: - Ну, он был у меня пару раз. - Хороший собеседник, - шучу я, понимая, что Евстигнеев — не идиот, но надо же что-то сказать. - Понятно, дурдом, - тот улыбается, - Потом поговорим, - он встает и выходит. - И что ты ему скажешь? - спрашиваю я его, убедившись, что Ваня ушел. - А что надо? - Он просил ответить, что между нами, - начинаю я, и тут же осознаю, что и я не знаю ответа на этот вопрос. - И что? - он пристально смотрит. - Не знаю, - отнекиваюсь, потому что все еще сомневаюсь, значит ли это что-то для Мирона. Вдруг для него наши встречи — не то, что для меня. - Правду и скажу. - Какую правду? Мирон так внезапно тянется ко мне и целует, вцепляясь руками в мои плечи, и когда я прикасаюсь к нему, все сомнения исчезают. Он чуть отстраняется, но только чтобы я встал и подошел к нему, целуя снова, чувствуя его дыхание, и, эта странная дрожь в моем теле — то, что я думал, я не смогу почувствовать больше никогда. Есть и что-то вроде тревоги — будто предостережение, что теперь уже не отступить, а то, что происходит между нами, не приведет ни к чему хорошему. Каждый раз говорю себе: «Не влюбляйся, Слава». А все потому, что каждый, каждый человек — это просто очередной шрам и очередное напоминание о том, что все чувства рано или поздно умрут, или исчезнут за непониманием или чем-то таким. Не конец света, но очередная боль, а то, какая она будет, зависит от того, что было. Нельзя заходить слишком далеко. Нельзя позволять себе привыкнуть настолько, что человек становится частью жизни. Мирон это тоже понимает, но в данный момент нас ничего из этого не волнует. У нас — не тот случай, верно? Когда мы целуемся, никому не нужно ничего выяснять, и без этого понятно, что для нас все то, что между нами — одно и то же, мы воспринимаем это одинаково.