Вкус ночи

Харкер бесплотно слонялся по замку, словно пресловутое Кентерберийское приведение. Кажется, ему не хватало только несмазанных цепей. Он больше не чувствовал ни телесной оболочки, ни даже своих обыкновенных мысленных и душевных терзаний, воспоминаний, которые делали его самим собой. Единственное, что было доступно в его почти что загробной жизни. Он перестал и вспоминать. Ничто его больше не мучило, ничто и не грело. Он полностью опустел и в какой-то степени был счастлив этому. Даже мысли о спасительном самоубийстве покинули его. Какой смысл лишать себя жизни, если ты и так уже мертв? Харкер захлопнул очередной весьма увесистый фолиант, отстраненно наблюдая за повисшей в воздухе серебристой паутинкой пыли. Должно быть, многовековой пыли. Однако библиотека графа все же была на редкость ухоженной. Ни лишней пылинки на бесконечных полках, уходящих в самое «небо», ни притаившегося где-нибудь в углу мышиного или клопового семейства. Никакой ветхости и вполне логичного в данном случае заплесневения, словно дюжина невидимых рук каждый день заботливо обихаживала это поистине огромное помещение. Самое освещенное во всем замке. Огромные, в добрых полстены окна никогда не бывали зашторены, в отличие от многих других в замке. Харкер присел на край широкого подоконника. Солнце слепило ему глаза. Он отвык от него. Он больше не любил его. Он больше ничего не любил. Разве что… Это было бессмысленно. Думать об этом было бессмысленно. Он больше не придет к нему. Никогда. «Вы все делаете и понимаете неверно, друг мой. Это так печально», - он будто бы слышал его прохладный, всегда слегка насмешливый голос. Видел, как лукаво кривится резко очерченный хищный рот. Отталкивающий до омерзения и притягивающий самым низменным вожделением. Джонатан устало сомкнул веки. Ему вдруг стало нестерпимо больно. Тоскливая холодная пустота мгновенно заполнила его сердце. Это было не уныние, нет. Уныние мог испытывать лишь человек, все еще надеющийся на что-то. На лучшую жизнь, на светлое будущее, на возможность когда-никогда, а урвать хоть четверть куска от того самого… манящего своей очевидной простотой человеческого счастья. Ничего этого Джонатан больше не хотел. Человеческое счастье перестало быть для него доступным в тот самый момент, когда он понял, насколько всепоглощающим могло быть иное. Что будет, если эти двери наконец откроются? Засовы слетят, и он снова окажется на свободе. Такой немыслимой… непонятной сейчас. Что он будет делать там? Среди этих людей? Среди этой пустой бессмысленной суеты? Он возьмет свой чемодан с весьма небогатыми пожитками. Дождется почтовой кареты. Или не дождется, ведь она приходила сюда раз в две-три недели, доставляя хозяину предпочтительно лондонскую корреспонденцию, местных новостей граф из принципа не читал. Никого и ничего не дождавшись, он побредет по горам и долам, в великой надежде на то, что ночью его задерут волки или еще какая-нибудь местная нечисть. Но этого не случится. Его будут охранять. Он это знал. Он благополучно доберется до вокзала. Сядет в старый обшарпанный поезд. Проедет день, проедет ночь, а на утро закажет себе овсянку и яйцо вкрутую. Ведь нужно будет что-то есть. Как давно он не ел ни овсянки, ни яиц. Как давно не ощущал истинного вкуса пищи, вкуса вина. Все казалось ему пресным сухим сеном… Харкер усмехнулся привычному урчанию в животе. В последнее время он практически не притрагивался к еде, и казалось, хозяина это совершенно не заботило. Он больше не удостаивал гостя своим присутствием. Иногда Джонатан вполне определенно ощущал, что его больше нет в замке. Как и его женщин. Он не раз приходил в тут самую «зеленую» комнату, за которой когда-то слышал женский полустон-полуплач, но там больше никого не было. Никаких следов чьего-либо присутствия. Ни единого звука, только лишь ветер гулял по полу и промеж пустых оконных рам. Хозяева съехали, оставив гостя умирать в одиночестве. Но еда все так же исправно появлялась на столе в главной гостиной положенные три раз в день. В то же самое время. В то же самое время опускались тяжелые гардины в хозяйском кабинете и в некоторых комнатах второго этажа. Но Джонатан больше не чувствовал присутствия хозяина. Привычных вездесущих глаз. Мыслей, приходящих из ниоткуда. Чужих посланий в своей голове. С ним больше не разговаривали. Его больше не желали. Он остался один. Совершенно. После их последнего разговора граф исчез и не появлялся уже несколько недель. Лет. Как показалось Харкеру. Он не принял брошенного ему вызова, и Джонатан не понимал – почему? Он готов был отдать всю свою кровь до последней капли, пожертвовать добровольно. Умереть на месте или же никогда больше не расставаться. Он позволил бы решить все это за себя… «Ты хочешь стать чудовищем? Таким, как они?» - перед его глазами поплыла нечеткая картинка, словно подернутая рябью водная гладь. В какой-то момент она совершенно оформилась, и он увидел бледное мужское лицо… Свое лицо. В окружении трех неправдоподобно красивых женщин. Он помнил их, он никогда не забудет. Они жались к нему, ласкали его, словно он был их господином. Он снова почувствовал то самое омерзение, что и в первый раз. «Таким, как я? Всегда голодным, пустым… Когда оно перестанет биться, ты потеряешь все, что имеешь сейчас», - Дракула с силой впечатал свою ладонь в его грудь, от чего сердце дало страшный болезненный толчок, а затем замерло в каком-то тоскливом ожидании. Остановилось, Харкер готов был поклясться, что оно больше не билось. «Я ничего не имею… и никогда не имел...» - он словно впервые слышал собственный голос, а вернее сказать, эхо от него. Поникающее… удаляющееся эхо. «Ты идиот, Джонатан Харкер! Ты не представляешь, чем обладаешь», - два звериных алых глаза снова заполнили все пространство вокруг. Казалось, ничего больше не осталось в этой комнате, в этом мире. «Люди… почему вы ничего не цените?.. Да я и сам не ценил, пока не сдох, как бешеный пес, преисполненный злобой и тошнотворными сожалениями. Я и сам был таким же идиотом… поэтому я тебе не позволю…» - еще один удар, и сердце забилось раненой бескрылой перепелкой. Джонатан вздрогнул, будто бы снова испытав те самые ощущения. Лучше бы он умер тогда. Он инстинктивно приложил руку к сердцу. Оно билось на удивление спокойно и размеренно, казалось, исчерпав свои страдания до дна. «Ваше предложение слишком щедро, мистер Харкер, чтобы я позволил себе принять его...» В ушах все еще звучал привычный раскатистый смех. Доведется ли ему услышать его еще раз? Хотя бы один раз, прежде чем он состарится и сгниет заживо в этом проклятом всеми богами замке, на этом самом месте. Возможно, что именно на этом же самом. Харкер устало усмехнулся сухими бескровными губами, наблюдая, как солнце медленно уплывает за далекий бескрайний горизонт. Это стало одним из самых радостных моментов за все дни, проведенные в одиночестве. Ждать. Раньше он так же самозабвенно ожидал спасительного восхода, словно слыша крик деревенского петуха на старых подворьях, где он останавливался на ночлег, добираясь сюда. Утро всегда приносило ему надежду. Теперь же все было по-другому, и солнце своим восходом забирало эту робкую надежду увидеть… услышать его еще раз. И лишь сумрак возвращал ее, лишь сумрак позволял ему ждать. Он снова не притронулся к еде, не из желания поскорее извести себя голодом, аппетита не было, и он не насиловал себя еще и тем, чтобы впихивать в горло совершенно не идущий туда кусок. Он равнодушно оглядел ломившийся стол и отправился к себе, прихватив по обыкновению графин с вином. Оно не утоляло постоянно мучившей его жажды, но прекрасно помогало забыться тяжелым тревожным сном без сновидений. Харкер вошел в свою спальню, осушив по дороге добрую половину сосуда. В комнате было светло, как днем, хотя он еще не успел зажечь ни одной свечи. Он инстинктивно глянул в окно. Полнолуние. Огромное бледное светило было так близко, что ему захотелось высунуть руку и потрогать его. Дурацкое желание вдрызг пьяного человека. Сказано-сделано. Он широко распахнул скрипучие створки, и буквально по пояс высунулся в оконный проем. Голова мгновенно закружилась от не менее дурманящего ночного воздуха, пахнущего разнотравьем и далекими горными ручьями. Вдалеке ухнул филин, вылетевший на охоту. Каждая тварь ночью жила своей естественной безнаказанной жизнью. Хищной жизнью. Скоро завоют волки. Он полюбил этот вой. Теперь он успокаивал его, как раньше успокаивал крик петуха. Возможно, и он мог бы так. Бездумно, безнаказанно носиться по темным лесам и полям в поисках жертвы. А затем… вдоволь насытившись, блаженно выть на луну. Он перегнулся ниже, чем следует, испытав при этом истинное наслаждение. И почему он раньше не придумал просто вывалиться из окна? Сомнения, черт бы их побрал… Как много сомнений… - Вы слишком много пьете на голодный желудок, - Джонатан замер в окне, чувствуя, что сейчас действительно упадет, разбившись вдребезги, изрядно замарав при этом графский двор. Он медленно влез обратно. Нарочито медленно, боясь обернуться и увидеть за своей спиной пустую комнату. Белая горячка. Что ж, он ожидал ее намного раньше. – Оставили собаку одну с полной миской, а теперь бранитесь, что она сожрала все до срока, - зло пробурчал он, неохотно поворачиваясь к «миражу». В груди внезапно похолодело. Ему привычно хищно улыбался совсем-таки не мираж. - Начитались старых молдавских присказок, - граф стоял ровно перед ним, небрежно опираясь левой рукой на изящную трость. Его костюм был сплошь покрыт тонким, но вполне заметным слоем дорожной пыли. - У меня было много времени, дабы ознакомиться, - с издевкой выплюнул Джонатан, показательно прикладываясь к графину. - Я вижу, - Дракула улыбнулся ему мягкой снисходительной улыбкой. Почти что человеческой. И Джонатону вдруг стало тепло. Почти что тепло…