***
Бакуго более чем доволен. Ну, дома как обычно пусто и нет нихуя пожрать, да. Зато готовка успокаивает его на все сто, и к тому моменту, как стопка панкейков становится выше тетрапака с молоком, Бакуго сыт, умыт, расслаблен, сосредоточен и ответил почти всем, — с обоих телефонов. Он случайно устраивает в кружке водоворот какао, пока идет рассылка контактам с киришиминого айфона, — Бакуго не знает, зачем это ему. Просто надо. (13:13) SunEater: Молодцы :) На след.год переезжайте в Токио, подыщем вам съем. (13:15) Red Riot: ок спасибо (13:16) tetsu: Круто, бро! Ты у Бакуго до понедельника? (13:16) Red Riot: да Групповой чат: The Quarterbacks (топмурняшки и Ками) Создал(а): Alien Queen Участники: Red Riot, Cellophane, Alien Queen, ChargeZuma (13:17) Alien Queen: пригласил(а) kingofexplodokills (13:17) kingofexplodokills: добавлен(а) в групповой чат (13:17) Cellophane: АЙО БАКУБРО (13:17) ChargeZuma: вы в танцах (13:17) Alien Queen: дети мои ◉◞౪◟◉ (13:17) Cellophane: Мина аж плачет совет да любовь ºº♥ºº (13:17) ChargeZuma: ЩСЧастья МолодДОдыыыыым берешь ли ты баку нашего кири в законные жены или мужья или берешШ (13:17) ChargeZuma: прикрепил(а) 1 аудиозапись (13:18) ChargeZuma: изменил(а) название чата на: «bakushima is mah laif» Групповой чат: bakushima is mah laif (топмурняшки и Ками) Создал(а): Alien Queen Участники: Red Riot, Cellophane, Alien Queen, ChargeZuma, kingofexplodokills (13:18) Red Riot: ВЫ ВСЕ ПРОСТО ЕБАНУШКИ (13:18) Cellophane: отдай Кири его айфон и будь хорошим мальчиком (13:19) ChargeZuma: а то не получишь благослвение айай (͡° ͜ʖ ͡°) (13:19) kingofexplodokills: пиздец Тем не менее Бакуго очень, очень доволен. У него такое чувство, будто на этой теплой приливной волне в грудине он горы готов свернуть и вынести всех этих придурков. Киришима спускается полвторого, и Бакуго едва-едва поспевает спрятать айфон в задний карман. — Привет, — он встает со стула как можно медленнее и по обыкновению подставляет щеку, — Киришима клюет его в скулу, и сразу становится легче жить. Киришима все еще растрепанный, опухший со сна и немного потерянный, — завернутым в длинный плед он напоминает Бакуго Красную Шапочку, своими ногами притопавшую в пещеру к Волку, — Бакуго миг смотрит ему в лицо, опасно нависнув, и ставит перед ним панкейки. Завтрак. Он приготовил своему парню завтрак. Киришима, наверное, думает о том же, — Киришима крошит, как скотина, и хлюпает какао, и Бакуго глаз от него отвести не может. — Не видел мой телефон? — мычит он с набитым ртом, — прелесть. Бакуго невинен аки агнец: придвигается ближе, деланно вздыхая, заводит лезущие в глаза пряди ему за уши и отрицательно мотает, — обойдется пока. — Потом найдем, — между делом бросает Бакуго, и Киришима протягивает ему кусочек. Он пытается помочь с посудой и параллельно разводит еще больший срач; Бакуго не хочет его выгонять и понемногу начинает нервничать, — помнит, чем кончилась сказка про Красную Шапочку, но Киришима мнется рядом, крутится и льнет к нему, яркий, смущенный, похожий на большую гусеницу в пледе, — Бакуго ловит его в объятие и снова не может сдержать улыбку сквозь поцелуй. — Чем займемся? — немного погодя спрашивает Киришима, и у Волка больше нет желания скрывать свои злодейские намерения. — Друг другом, — Бакуго всерьез не знает, как облечь такие мысли в речь, и надо ли вообще, если Киришима готов идти за ним, с ним куда угодно, словно зачарованный, — Бакуго подрагивающими руками раздевает его по дороге в душ, и ощущение первой брачной ночи, то есть дня, никак не пропадает. Киришима растекается по нему в ванне, молчаливый и податливый, как маршмеллоу, — Бакуго вжимается в него со спины и покусывает за мочку. Здесь очень жарко, и вскоре Бакуго перестает чувствовать воду, собственный пульс и эту растерянность: Киришима полуоборачивается в его руках, — весь пылает, волосы перемазаны вонючей старухиной маской и примяты набок, темнеющий шрам на веке, горячая кожа. Бакуго хочется что-нибудь сказать, хоть полслова, — что-то чешется на кончике его языка и жжется в глотке, стекает по шее и капает на киришимины ключицы, — Бакуго вымыл бы его всего, как кошка, вылизал бы дочиста, — грудь Бакуго тяжело вздымается, и он припадает к его рту, как будто тонет, как будто иначе не сможет дышать, как будто Киришима — живой сгусток крови, вязко пульсирующей в паху. Бакуго вдруг должен вотпрямщас услышать его стоны. — Двинь задницу, — коротко сипит он, извернувшись, и выкидывает распадающегося куклой Киришиму из воды на бортик ванны, и плюхается меж его бедер, — боже, не счесть как часто он видел его голым, и ни разу ему так не сносило крышу, — Киришима заметно так напрягается, спиной упираясь в плитку, и Бакуго тянется, ласкает его руки, живот, лобок, — пока Киришима не ахает задушенно и не корчится в углу, прикрываясь. — Щекотно, — придурок и впрямь кое-как сдерживает смешки, и Бакуго намеревается рассердиться через агрессивные поглаживания по колену и длинный мазок губами. — М-м. Что ты делаешь? — Пытаюсь тебе отсосать, не видно?! — Бакуго все же раздражен и возбужден сразу, и хватает Киришиму за предплечья, удерживая на месте, и поднимает нехилый такой прибой в ванне, и оценивает навскидку, надолго ли его самого хватит, — нихера подобного. — Заткнись, пожалуйста, — почему-то вежливо просит он все еще сопротивляющегося, хихикающего Киришиму, и тот слушается, даже не дергается больше, — только смотрит удивленно и насмешливо, и Бакуго сглатывает тупняк и обвивает за талию, пробуя его языком. Сперва у него такое ощущение, будто он слишком глубоко затолкал зубную щетку, но это странно, и круто, и пиздец как распаляет, и вся его былая смелость плещется где-то у слива и булькает низко у него в гортани, а Киришима просто восхитительный: сидит тихо, пахнет яблоками и чем-то напоминает на вкус сырой яичный белок и лимфу. Бакуго захлебывается жаром, жадностью, отзвуком собственного кашля в ушах, отдающимся от потолка круговым эхо, — Бакуго давится и крепче обнимает его, капая слюной в остывающую воду. Бедра у Киришимы дрожат, — Бакуго чувствует слабость под пальцами и до странности бархатистую кожу за щекой, но вверх глянуть не решается, — у самого аж дымится, — он делает все, как ему нравится: больше не стремится в заглот, двигая головой, мокро целует и просто любит его член. В какой-то момент Киришима издает непонятный звук, мягко оттягивая его от себя за плечи, и рывками додрачивает ему на лицо, — Бакуго кажется, что он вот-вот сдохнет от стыда, в собственном доме, впервые в жизни на коленях перед кем-то, со спермой на щеках, — Бакуго трется о него, вытирает пот со лба, облизывает пальцы и напоследок оставляет малюсенький засос на его бедре. Бакуго любуется им из-под полуприкрытых век, а позже заново моет его под душем, распутывая алые пряди; он и представить не мог, что можно так устать и запачкаться в ванной.***
Бакуго делает вид, что впервые видит выскользнувшую из кармана его штанов «шестерку». Пока он лихорадочно придумывает, что б сказать в свое оправдание, и как отвлечь Киришиму, еще не знающего о творящейся в конфах и личке адовой поебени, тот не без труда находит фен, — Бакуго с энтузиазмом кидается на него, сушит ему и себе волосы, слушает его пиздабольство обо всяком таком и беспрестанно цепляет его подбородок, поворачивая к себе. Айфон под сваленными в ком штанами самым предательским образом вибрирует и поет, и Бакуго косится на него с ненавистью, — если Киришима сейчас засядет всем отвечать, то управится только к понедельнику, а у Бакуго планы на него. С ним, точнее. С его участием. Поэтому он решительно хватает Киришиму за плечи и притискивает к себе с таким лицом, будто собрался предложение ему делать. — Надо поговорить, — ни с того ни с сего харкает он, и Киришима вроде бы даже встревожен, — сам Бакуго только не совсем допланировал, как и о чем. Его быстро отпускает. В конце концов, он настолько привык рубить правду, что она всегда кажется ему спасением. Но Киришима не дает ему даже воздуха набрать в легкие, — Киришима неожиданно хмурится, туго стягивая на себе полы бакугиного купального халата, и бомбой падает на постель. — Ну давай, — начинает он, и Бакуго даже немножко завидует, — уж у кого-кого, а у Киришимы решимости хоть отбавляй 24/7. — Скажи. Что изменилось? Ну, между нами. Просто вчера ты… А, вот о чем он. Бакуго успевает про себя поблагодарить небушко за эту его ограниченность, что ли. Может, он такой из-за его квирка, может, действительно дурак, — Бакуго дальше не слушает, шагая к кровати, садится рядом и берет его за руки. Только на следующий день он поймет, что в тот момент не мог перестать тонко улыбаться. — Я люблю тебя. Сырая эмоция, полоснувшая Киришиму по лицу, бесценна. Для всего остального у него есть Бакуго: — …и хочу встречаться. Доперло? Киришима выглядит так, словно его полчаса глушили взрывами с двух рук. Бакуго не мешкает, — Бакуго сотый раз за сутки ощущает, что поступает правильно. — Мне нравятся твои глаза. И волосы. И зубы. И твой шрам, и твой смех, и твоя уебанская музыка, и твой голос чересчур громкий, и как ты грызешь колпачки, когда нихуя не можешь решить, то есть всегда, и как отдираешь кожу с мозолей, а потом ноешь, и как храпишь под утро и разговариваешь во сне, и как, блять, умудряешься засрать комнату за промилле секунды, и, — Бакуго на миг останавливается, вдыхая, поднимая взор и чуть сильнее сжимая его ладони, — его словно тошнит собственной искренностью, и он против воли излучает привязанность, нежность, влечение, — все выжжено у него на деснах и смесью проступает на коже, становясь словами, его признанием, исповедью. — И как ты не уверен в себе. Как притягиваешь людей, делаешь лучше. Заставляешь меня меняться. Что-то необычное в его молчании настораживает Бакуго, но остановиться он уже не может, — ладони потеют, и в голове штормовое предупреждение. Лол, он только что отсосал ему в ванной, — под языком остался его солоноватый привкус, а теперь говорит такие вещи без всяких сомнений, и то, что раньше казалось ему слишком сложным, получается чуть ли не само собой. — Ты мне нужен. Правда, — Бакуго спотыкается на слоге, — голос ему отказывает, тремор расходится до ногтей, и он ебануться как взволнован. — Пожалуйста. Будь со мной. Когда он открывает глаза, Киришима все еще тихий, и у него такое лицо, словно он не знает, как ему поступить. Бледные губы его дрожат, и грохот его сердца Бакуго слышит, как свое собственное, — Бакуго с ужасом смотрит, как почему-то только правый глаз его темнеет и наполняется слезами, — они тут же как по команде водопадом рушатся на его щеку, стекают по челюсти на халат и на их руки. Киришима пытается заговорить, но натурально не может, — в груди у него что-то булькает и стрекочет, и он улыбается так ярко, так больно, что Бакуго хочет сощуриться, — Бакуго дает ему время и осторожно касается губами костяшек его пальцев. Внезапно Киришима решительно вытирается и просто кивает, — Бакуго едва сдерживает смех. — Ты пиздец, — беззлобно шепчет он, подсаживаясь поближе, — Киришима хватается и трясется в кольце его рук. Бакуго слушает его всхлипывания, успокаивающе целует в висок и ждет. И окончательно убеждается в том, что влюбился в идиота.***
Через час они лежат, влипнув друг в друга, расслабленные, утихомирившиеся: Бакуго гладит его по лицу и помаленьку ослабляет пояс на халате, — Волк в итоге решил сделать сказку совсем высокорейтинговой, потому что бля. Киришима ловит его большой палец губами и лижет огнем, и у него ресницы еще мокрые, и все лицо в красных пятнах. — Можно тебя по имени звать? — Бакуго по неизвестным причинам срывается в низкий хрип, придвигаясь ближе, глядя на него плотоядно с высоты локтя, — Киришима явно против и коротко мотает в нет. — Почему? — Мне не нравится, — Киришима помогает стянуть халат со своих плеч и первым тянется, выпрашивая, — Бакуго вдруг охота сделать ему наперекор, раззадорить, спровоцировать. Сквозь жалюзи их тела греет масляный солнечный свет, и Бакуго чует постепенно аккумулирующееся в нем желание, слышит тяжесть в его выдохах, — у Бакуго, тс-с, в сумке под койкой — поллитровая бутыль лубриканта и презервативы в ассортименте, и он пытается улучить момент, когда б так ненавязчиво вывалить это все и растлить уже свою принцесску, — ничего дельного на ум не приходит. — Эйджиро, — он подминает Киришиму под себя и не дает высвободиться, хватая его за руки и вжимаясь пахом в тепло меж его ног. — Эйджиро. Эйджиро, Эйджиро, Эйджиро… Киришима текучий и отзывчивый, и от его неровного дыхания по коже Бакуго волнами расходится пульсация жара, и в трусах столбом, и он едва ли не воспламеняется, когда Киришима раздевает его, целует в шею, — Бакуго хочет его. — Хочу тебя, — незамедлительно сообщает он, капитаня очевидное, переводит взор на закрытую дверь и сам смущается пуще прежнего. Руки Киришимы на его талии словно плохо гнутся, но объятие становится только крепче, и Бакуго не замечает, как сам оказывается на лопатках: к тому моменту, как Киришима приземляется на него, обнаженный, распаленный, Бакуго готов умолять его, — умолять. Киришима ничуть не удивляется, нагибаясь и заглядывая в сумку по совету, — после слез Киришима замечательно смел и неразговорчив, брызжет инициативой и снова ласкает Бакуго там, растягивает пальцами, — у Бакуго перед глазами все красное и расплывчатое, и, когда Киришима наконец справляется с собой и входит в него, впечатывая в простыни, Бакуго сыплет отборнейшей руганью сквозь зубы и так крепко обнимает его, что Киришиме тоже больно, — эта боль отдается меж его ребер, скребется и крутится в Бакуго собственным люблю. К Киришиме не прикоснуться, — припекает, как солнце, как ожог ледяной водой, и волосы его лезут Бакуго в рот и нос, и он подается ему навстречу, и пропадает, и думает, что блять, блять, это лучшее, что со мной было, прямо сейчас, лучше всего, блять, да, вот сейчас, лучше и быть не может, и не в силах от него оторваться, — ну и не надо. Киришима тоже пробует его имя, — вслух впервые, и секс у них впервые, и под его плавные покачивания бедрами Бакуго горит и звучит несдержанно, — он едва ли не с ума сходит от мысли, что Киришима здесь, с ним, на нем, зовет его и тоже теряет девственность, — Киришима вдруг подхватывает его под колено и стонет, и Бакуго срывается в крик. Они сплетаются в клубок на поскрипывающей кровати и больше не стесняются друг друга; Бакуго слышит самого себя, словно сквозь толщу льда, и глотает запах сушеных яблок с его губ, — Бакуго почему-то счастлив.***
Обнимаются вот так они тоже впервые. — Ты меня выебал, — неверяще шелестит Бакуго, с удобством устроившись на его теплой груди. Киришима тыкается носом в его макушку. Вздыхает сочувственно, разумеется. При-ду-рок. Бакуго закидывает на него ногу, поглаживая по шее одними кончиками пальцев, и смотрит мимо на разворошенную сумку, на раскиданные шмотки, на кавардак вместо постели, на порванную пополам пачку Durex и разлитый лубрикант, — ну, насчет его удивительного таланта свинячить Бакуго не приврал. — Жопа болит, — жалуется он, пытаясь спихнуть Киришиму с кровати, но тот только трет глаза и сонно моргает, и не тянется к нему за поцелуем, как обычно. — Извини? — ну, разворачивающийся Киришима прав хотя б в своем недоумении. Бакуго садится и секунду борется с идейкой защекотать его до икоты. Если честно, было приятно, даже очень, и Бакуго не помнит, чтобы когда-нибудь чувствовал так остро, так полно. Бакуго не помнит, чтобы вообще чувствовал что-либо до встречи с Киришимой. День уже гаснет, и первый закатный луч трогает его мокрый лоб, — Бакуго подустал и изрядно проголодался, и им действительно стоит прибраться до прихода родителей. Он поднимает Киришиму следом за собой и заставляет одеться, — до магаза они бегут наперегонки и, конечно же, встречают всех соседей разом. Киришима скалится, как он умеет, — оллмайтоподобно, и позволяет Бакуго тащить себя за руку, — Бакуго до последнего скрывает ухмылку в воротнике большеватой ему красной найковской толстовки. Он понемногу привыкает к открытиям, — Киришима может быть полезным, когда беспрекословно подчиняется и не ебланит: Бакуго велит ему разгрузить посудомойку, вытереть стол, одновременно свалить нахуй с кухни, бестолочь безрукая, и идти сюда, ну, — Киришима в итоге пожимает плечами и принимается тихонько строгать морковку пальцами. Бакуго наблюдает за ним из-за двери холодильника и не знает, что взгляд его смягчается наперекор воплям, — класс, они готовят ужин вместе. И его парень сейчас ломает пиллер и шарится по шкафчикам в поисках хер знает чего, — его парень, которому Бакуго признался в любви, с которым вот сегодня занимался сексом, — у Бакуго дух захватывает, и он перестает думать, краснея в записную книжку с рецептами. В итоге они так разошлись, что прям стол ломится, — Бакуго едва ли с ног не валится от усталости и вяло ковыряется в тарелке палочками, сжимая руку Киришимы в своей; не прятаться так не привычно и правильно, и киришимино тепло расходится от ладони до самых скул, до кончиков ушей, — Бакуго хочется его покормить и увести к себе, но старуха никак не затыкается. — …и тогда Кацуки нам про тебя все уши прожужжал, а он вообще не шибко-то разговорчивый, ты и сам знаешь, — она по обыкновению шумная и бестактная что пиздец, и Бакуго показывает ей средний палец, скривившись, — его уже тошнит от охуительных историй, и отец даже не одергивает ее! — Ага, — Киришима аж светится, успевая и отвечать, и уплетать собу за обе щеки, — малахольный. — Зато отлично готовит. — Жрите молча! — рявкает Бакуго, со злостью разжевывая горошинку черного перца, — не настолько жгуче, как его раздражение, не настолько ядрено, чтобы перекрыть его смущение, — они сидят бедром к бедру, и Киришима то и дело касается его плечом, и задница все еще саднит, и в низу живота барахтается что-то горячее и скользкое. — Кстати, как вы начали встречаться? Наш вышкварок, должно быть, пригрозил тебе чем-нибудь, Эйджиро? — ведьма его игнорит, смотрит на Киришиму с таким неподдельным интересом, словно он действительно дрессировщик какой, а Бакуго ерзает рядом с ним на стуле, как на привязи, и утробно рычит. Отец через стол усмехается в усы и делает вид, что бессилен против нее, предатель Киришима смеется всем телом над ее дурацкой шуткой, заразительно и громко, и что-то там ей отвечает с улыбкой, — Бакуго понимает, что два знакомства с родителями подряд — убойное комбо. Бакуго не выдержит еще три дня в этом цирке.***
— Я шарюсь в твоем айфоне. И читаю чат. И с ноута тоже, — чистосердечно заявляет Бакуго позже, меняя постельное белье, — на пол летят перепачканные спермой и лубрикантом простыни, и Киришима открывает окно нараспашку. — В курсе, — ласково журчит он, пытаясь подступиться и помочь с пододеяльником, — Бакуго все еще немножко бесится с ужина, но не прогоняет. — Зачем только? — Ну, — Бакуго сам бы разобрался сперва, прежде чем ответить, — Хз. Чтоб тебя лучше узнать, наверное. Киришима вырывает одеяло и кидается вперед, падая вместе с ним на кровать. Уже темно, но Бакуго видит, как поблескивают его глазищи, — сердечко аж заходится, и Бакуго снова тянет залезть на него. — Да доверяю я тебе, хули начинаешь-то?! — орет он, извиваясь снизу, и не может удержаться: хохочет в голос под его пальцами и уворачивается от щекотки, — Киришима точно однажды его загубит. Они еще немного дурачатся, возятся и два раза чуть ли не скатываются на пол; в итоге Бакуго седлает его бедра и нападает с поцелуями, — сопротивления больше нет. Киришима как будто чувствует, что должен ему откровение за откровение, — Киришима даже сам натягивает наволочки на подушки и ложится рядом смирно. И тихо шепчет среди густой вечерней тьмы: — Хочу, чтоб каждый день так было. Бакуго не совсем его понимает: что именно? Сегодня они вроде бы не провели время впустую, но у Бакуго глаза слипаются, и он рил не догоняет, — что «каждый день»? Просыпаться вместе без извечной ругани, заниматься сексом или обжираться до полусмерти, как сегодня? Или это его обоюдоострое люблю — каждый день? Бакуго не переспрашивает, — где-то за прутьями грудины он испытывает то же самое, все и сразу. — В средней школе мне нравилась Мина, — Киришима немного погодя переворачивается на бок, прячась в сгибе шеи Бакуго, — дышит где-то меж ключицами и плечом. Бакуго обрабатывает услышанное, — и чё? — но вовремя прислушивается и сознает, что Киришима вот-вот заснет. Может, раньше он и подорвал бы комнату к херам, и разорался бы всласть, и турнул бы его с кровати, но теперь они встречаются, и не могут уснуть друг без друга, и пережили оба знакомства со стариками, и Бакуго бережно обвивает его обеими руками, — всего сутки назад у них все было суперхуево, и так бы и осталось, если бы не Черноглазка и ее целебный пинок, и Бакуго благодарен ей безмерно. И с ним тоже много чего стряслось в средней школе. Вот только Киришимы у него тогда не было. — Я все думал, почему так вышло, — Киришима еле шевелит языком и сопит на грани отрубился, но упрямо продолжает, — Почему в итоге привязался к тебе. Вы оба постоянно заботитесь обо мне, и терпите мою тупость, и… — он вздрагивает и на миг затихает, и Бакуго хочет посмотреть ему в лицо, — И ты сейчас скажешь, что мне лучше вообще не думать, но я лишь… — А меня ты по имени не зовешь, — Бакуго гладит его по голове, аккуратно массирует затылок, и у него по позвоночнику тоже разбегаются мурашки, — что-то в этом завораживает, — то ли надвигающаяся ночь и хрипловатый шепот, то ли они оба, рука в руке. То ли его сердце просто щемит уже от этого чувства. — Кацуки, — отзывается он, и Бакуго почти замечает, как в кровь выбрасывается эндорфин. — Кацуки. Я люблю тебя. Бакуго проваливается в несознанку взволнованным и донельзя обрадованным, — и пусть Киришима думает, что он его не расслышал. Бакуго помнит все даже во сне, — в голове его эхом отскакивают и неоново мигают последние слова, и счастливее него быть просто нельзя.***
В пятницу он просыпается в прекрасном настроении, — вчерашнее киришимино люблю на вкус яблочное и великолепно оседает в памяти, на ощупь такое же твердое и гладкое, и Бакуго наскоро хлещет воду из бутылки и лезет к нему под футболку, пока он не совсем пришел в себя. Киришима тормозит спросонья и промахивается, целуя его в щеку, но Бакуго сдергивает с него шорты под шумок и ужом скользит по нему, — почему-то у него такое ощущение с утра, что он умрет, если не трахнет его сегодня, сейчас же. Киришима коротко взвизгивает и округляет глаза под его напором, полупроснувшись, и Бакуго будет извиняться потом: Бакуго не сразу справляется с защелкой на флаконе лубриканта, и словно стремится жизнь из него высосать, роняя слюну на белые бедра, и пихает в него сразу два. Киришима аж подскакивает на кровати, хватаясь за одеяло, — Бакуго ни разу не такой нежный, как он, и чуткости ему тоже недостает, — зато дури полным-полно, и нетерпения, и жажды, и он сбавляет обороты, лишь поставив задыхающегося охуевающего Киришиму на колени. Киришима ало пялится на него снизу и громко пыхтит, приоткрыв рот и еле различимо кивнув, — Бакуго насаживает его на свой член, как бабочку, и крепко держит за бока, — сам ничего понять не может и почти расстается с душой в этом пламени. Киришима влажный, и обжигает, и почти что хнычет под ним, — Бакуго вводит до конца и наклоняется, чтобы чмокнуть его меж лопаток. Бакуго слишком хорошо понимает, каково это — будто проткнули раскаленным железным прутом и не отпускают, но остановиться уже не может, — разрастающаяся, усиливающаяся связь их просто волшебна, почти священна для него, каким бы злом он себя не чувствовал в данный момент. И он словно видит будущее полсекунды, — если такие тесные узы берут начало в постели, после признаний и моментов единения, на обнаженном помысле и со стоном по предплечью, он готов: Бакуго провалился бы целиком под его бледную кожу, пропал бы в нем без вести и воскрес бы следом, — Бакуго принимает его настоящим, уязвимым, глупым, робким и бесконечно, незаконно красивым в своей слабости. Какой он есть. Пока у него в запасе несколько секунд, и в паху уже тянет, подступает приливом, и легкие забиты ароматом сухофруктов, и он прижимает к себе плавящегося Киришиму и замирает в восторге, — у него на пояснице ямочки, и по бедрам пятна лубриканта, и Бакуго со свистом выдыхает и капает потом на его выгнутую спинку, — Бакуго сумбурно решает, на какую из ямочек кончить, и все равно не успевает вытащить. Замученный Киришима содрогается тут же, стискивая себя рукой, — заливает семенем вчера только постеленные простыни и даже не может вымолвить его имя. Впоследствии Бакуго выцеловывает извинения хаотичными узорами по всему его телу и собирает на язык пресные слезинки с его щек, — Киришима и сказать не в силах, что с ним, и перестать тоже не получается, — Бакуго называет его плаксой и ласкает его губами до тех пор, пока они оба не перестают крупно трястись. — Доброе утро, — заключает он, отрываясь от него в последний раз, — зацелованный Киришима все больше ему нравится, и теперь у него появилась своя версия «хочу так каждый день». Киришима все еще восстанавливает дыхание и закрывает лицо рукой, — краешки его рта подрагивают, складываясь в улыбку, как оригами, и он вправе рассердиться, но у него лапки и редчайшее умение прощать, и Бакуго никогда бы не причинил ему вреда. Относительно. — Сам виноват. Соблазнил меня, — Бакуго стремится оправдаться, и Киришима роняет челюсть на подушку, раскрывает глаза, словно крыльями взмахивая, и смотрит, как на умалишенного, — молча пожимает плечами и убирает волосы за уши. — Вообще-то я спал, — он тянется к своим шмоткам, раскиданным по полу, и хватается за поясницу, пытаясь встать, — у него по ногам бежит сперма, и он вопросительно изгибает бровь. Бакуго опять делает вид а.к.а. ни при чем. Ну, Бакуго правда пытается исправиться, — Бакуго приносит ему завтрак в постель и помогает найти разрядившийся ночью айфон, а затем вместе с ним поражается девятнадцати заявкам в друзья и дохуиллиону новых подписчиков в Инсте; он не думал, что вообще реально иметь столько непрочитанных, и никогда не слышал такого громкого бляяяяяяяяяяяяяяять с его уст. После душа и стирки Киришима выманивает его на пробежку, и по классике жанра возле пятиэтажек они натыкаются на прогуливающихся Дэку с Ураракой, — Бакуго различает его вьющиеся патлы за километр и резко разворачивает своего гончего. Киришима, видимо, так ничего и не замечает, продолжая трепаться о своем сбитом режиме, ага, конечно, да-да, — Бакуго согласно кивает, уводя его как можно дальше, на главный стадион Мусутафу. Жалеет об этом вскоре, правда, — внимание, факт, Киришима — ебаный моторчик, и он действительно (действительно, бля) может бежать вечно, даже не сбиваясь с ритма, и Бакуго падает на траву мимо асфальта на шестнадцатом круге. Киришима вытирает лицо подолом футболки и подает руку, — Бакуго дергает его за ладонь на себя, чтоб он рухнул к нему, и отказывается вставать, обхватывая его ногами.***
В субботу Киришиме приспичивает пошопиться, и Бакуго пользуется случаем, — громко объявляет, что у них свидание, и почти сразу проклинает все на свете: Киришима.пиздец.какой.долгий. В молле Kiyashi-ward потеряться — как два пальца обоссать; Бакуго не выпускает его руки и забивает на то, что сам хотел купить, — Киришима углядел какие-то там беговые кроссовки, и теперь ему пиздец как срочно надо перемерить все пары сразу. Бакуго терпеливо ждет, — ради его темных джинсов и длинных ног, естественно. — Может, тебе что-нибудь нужно? — обеспокоенно вопрошает Киришима, свалив обувные коробки под скамейку. Солнце палит как ебнутое, и толпы народу вокруг ничуть не отвлекают, — Бакуго просто хвалит себя и блаженно сдерживает потрескивание меж пальцев. Да, — проносится в голове у Бакуго, — Тишина, хороший массаж и еще разок завалить тебя. И еще. — Рубашку, — кратко сплевывает он, и лицо Киришимы светлеет. Он лавирует со всем барахлом меж бутиков и зевак, намертво вцепившись в Бакуго, — Бакуго жмется к нему со спины и запускает ладонь в его задний карман, — идти так удобнее, и Киришима заливается краской как по заказу. Боже, блять, сколько времени они проебывают в H&M. Киришима, наверное, впервые в жизни примеряет что-то не по спорту: странно, но с его красным растрепанным хвостом и широкой грудью пиджаки на нем выглядят даже прилично, если не круто, — Бакуго залипает на некоторое время, пока он переодевается, и с места не двигается, когда Киришима шикает на него и выгоняет из своей примерочной. В конце концов Киришима коршуном нападает на какой-то идиотский снэпбэк и ни в какую не хочет его снимать, — Бакуго тяжко вздыхает и вспоминает, почему на первом курсе никуда с ним не ходил, — позорище, епт. Он с неимоверным трудом и всей своей скудной дипломатией уговаривает его на пару брюк, и Киришима на пять минут исчезает в круговой стойке с рубашками; Бакуго чувствует, что на них уже все смотрят, и злобно зыркает по сторонам, — здесь не протолкнуться, и ему уже охота жрать, и неугомонный Киришима куда-то подевался. «Шестерка» осталась у Бакуго в сумке, и он почти готов звать его в полный голос, — внезапно Киришима выпрыгивает на него в тех самых брюках, простом пуловере и лоферах, похожих на бакугины, — в руках у него вешалка с просто идеальной рубашкой, и Бакуго готов опуститься перед ним на колени снова. Прям тут. Приходится загонять его в примерку в третий раз, уже не разрешая переодеться. Бакуго ждет, пока любопытные свалят, и целует его, засунувшись за плотную штору, — Киришиме идет даже больше, чем он сам это понимает, и Бакуго незаметно зашвыривает снэпбэк в не подошедшее по размеру. Взамен он соглашается померить джинсы, — но только одну пару. Всего одну, блять! — Для таких узких штанов яйца не нужны, — категорично впечатывает он зеркалу, закатывая рукава до локтей, — Киришима тоже видит мелкие искры по его коже и чует беду, быстренько заламываясь к нему и скидывая обновки, — пора бы и на выход. К кассе они идут рука об руку, оба околодовольные, — Киришима закидывает пакеты за плечо и догоняет его, и вскоре заваленный коробками Бакуго почти забывает о пиздеце под названием H&M в час-пик. Киришима из кожи вон лезет, чтобы его задобрить, покупает ему стакан фруктов и позволяет покормить себя с палочки, — Бакуго закусывает губу, взора не сводит с кончика его языка, отправляя кусочки яблока в его рот, и чуть ли не подрывает столик, за которым они притаились, — Бакуго хватает Киришиму и слизывает семечко киви с его нижних клыков. Вечером дома они пытаются приготовить бефстроганов вместе: Киришима откровенно мешает и не преуспевает ни в чем, кроме скоростной нарезки мяса голыми руками. Полезный квирк все же, — отмечает про себя Бакуго, а вслух щиплет его за жопу и велит поторапливаться, — работы выше крыши. Краем глаза рассматривает слабую улыбку на его лице и так же тихо благодарит кого угодно за все это, — за столь простые радости и возможность обнять Киришиму сзади. После ужина Киришима, пиздализ, с готовностью вызывается помочь старой карге с посудой, — Бакуго разочарованно и обиженно сжимает челюсти и палит за ними с дивана; Киришима разговаривает с его матерью так, словно она и его мать тоже, и у него такое же нежное выражение, каким он обычно одаривает только Бакуго, — почему-то это воодушевляет, и оставляет что-то сливочное стекать по гортани, и поднимается по кишкам теплом и липким сладким чувством. Бакуго отворачивается, не в силах перебороть рвущееся из него влечение, и с кухни до него долетает тот самый киришимин смех — всем телом и до звона в ушах. — Кацуки, — ведьма зовет его, и голос ее вибрирует весельем, — Мы тут решили, что ты завтра один поедешь в общежитие, а Эйджиро останется с нами. — Размечталась, дура, — ворчит Бакуго себе под нос. Черта с два он вообще выйдет теперь куда-либо без него. Ну, Бакуго всерьез еще не размышлял на сию тему, но он достаточно умен, чтобы понимать, как сильно они шагнули вперед за эти три дня, — не то чтобы раньше они не были близки. Бакуго интуитивно различает оттенки близости и прямо сейчас с уверенностью смог бы определить, как же, сука, долго тянул со всем этим, — Бакуго должен был сдаться века назад. Вдобавок, как оказалось, секс с ним и в нем — нечто невообразимое, крышесносное и чудесное, — Бакуго при всем желании не сможет забыть прошедшие ночи и долгие объятия. Бакуго не хочет ничего забывать. Ему на ум вдруг приходят строчки той киришиминой песни, — и он зажимает их в кулак, стыдясь, и любовь словно съедает его заживо изнутри, — она ярко-красного цвета, громко смеется и все еще гремит тарелками на кухне. В воскресенье вечером старуха просто выбрасывает его сумку на порог и велит уебывать учиться, а Киришиму на прощание называет ангелом, дает с собой бенто и просит почаще навещать. По пути на остановку Киришима говорит ему, что его мама замечательная, и получает пиздюлей. — Ай! Ну, я серьезно, Кацуки, — Киришима уворачивается от нового тычка под ребра и смущенно давит лыбу, и Бакуго безоружен. — Она такая… — Грубая? Чокнутая? — Искренняя. Настоящая, — и снова то щемящее сердце выражение: Киришима прикрывает глаза и немного розовеет до корней волос, — Бакуго может с ходу назвать сто тридцать девять случаев, когда на него Киришима смотрел точно так же, — как по уши втрескавшийся придурок. Бакуго пробует вечерний воздух и пытается прибить Киришиму пакетом с его лоферами, кроссами, их шмотками с H&M и прочей херней. Словно Бакуго позволит ему так смотреть на кого-нибудь еще. Бакуго Кацуки семнадцать, и он влюблен так сильно, что больше не может всерьез разозлиться.