«Горничные — словно палочки для еды. Когда они есть — их не замечаешь, но когда их нет — это сразу чувствуешь».
«Дома тихо, как в гробу», — не может перестать думать Хару, начиная с завтрака, во время которого слуги подали кофе без сахара, когда было велено обратное, и заканчивая времяпрепровождением в огромной и пустой библиотеке, где каждый вздох, отражающийся от высоких стен добавляет щепотку уныния в и без того не сахарное утро. Миура, подперев голову правой ладонью, медленно перелистывает пожелтевшие от времени гладкие страницы «Всей королевской рати» Роберта Пенна Уоррена и периодически вздыхает, так как роман уже как полчаса назад перестал её увлекать — часы, на которые девушка бегло бросает взгляд, показывают половину второго после полудня, — да и читает она это произведение во второй раз, скорее просто из-за того, что перед обедом вздумалось чем-то заняться. А Хару вообще-то нужно съездить в город, но в городе сиеста, потому по кондитерским придётся пробежаться позже. Как же хочется каштанового торта! Хару подумывает захлопнуть книгу, так как мысли уже плавно перетекают от любимых тортов к не менее любимой панна-котте, но вовремя придерживает пальчиками оба края, медленно и аккуратно вытаскивая из наскоро собранного низкого пучка поблёскивающую в свете солнца, которое приветливо подмигивает за окнами, длинную китайскую шпильку с лилией на конце. Закладывает страницу — волосы тут же рассыпаются по плечам. Других вариантов под рукой нет — стол, за которым сидит Миура, девственно пуст, — а идти и вытаскивать свою любимую золотистую железную закладку из Мэри Шелли совсем не хочется, ведь старый кабинет дедушки, который она успешно приватизировала, находится в другом конце этого крыла — достаточно далеко, если подумать. Да и до столовой идти ближе, куда, собственно, Хару и собирается, прихватив с собой скучный серый томик. Девушка с шумом отодвигается назад на обитом шёлком классическом стуле — изогнутые ножки с недовольным скрипом проезжаются по блестящему тёмному паркету. Стул явно чему-то не рад, но ему не привыкать, он стоит в стенах этого книгохранилища, наверное, со времён Восьмой, радуясь каждой новой перетяжке ткани. Хару не спеша направляется к массивной деревянной двери, слыша, как почти каждый удар набоек на её низких каблуках о пол попадает в «тик» и «так» минутной стрелки больших часов, что висят прямо над той самой дверью. Одной рукой Миура залезает в карман своего шёлкового халата и нащупывает там тонкие хлопковые перчатки — белые, в мелкий-мелкий серый горошек. — Госпожа! — слышится высокий женский голос из-за двери. — Госпожа, вы здесь? — Да, Ника, я здесь, — флегматично откликается Миура, натягивая перчатку на левую руку. — Что-то случилось? Хару переводит взгляд на горничную, которая уже отворила дверь, а теперь стоит и мнётся, словно ожидая, что ей дозволят говорить. Раздражает. Эта девушка ещё «зелёная», как любит часто повторять Реборн, браня Тсуну, — подобный термин тут, пожалуй, применим, — работает в поместье месяца четыре, не больше, да и выбирала её лично Хару, хоть и будучи совершенно не в настроении — о своём выборе она с каждым днём начинает жалеть всё больше. — Ника, что случилось? — давит на служанку Миура. Ей абсолютно не хочется тащить из горничной по одному слову клещами. Хару хочет вкусно покушать, полчасика вздремнуть на тахте в кабинете, а потом начать охоту за сладостями в лучших кондитерских Рима, и Ника — это последний с человек, с которым ей вообще хочется сейчас разговаривать. Желательно, чтобы в гробу оставалось так же тихо. — Госпожа, ваш брат… то есть, господин босс приехал, — говорит Ника и несмело улыбается, хлопая раскосыми глазами с редкими короткими ресницами. — Что? — удивлённо спрашивает Хару. — Но ведь… Где он? — тон голоса тут же сменяется на более радостный. И кофе без сахара тут же забывается — похоже, пирожными сегодня можно будет насладиться не в одиночестве. — Господин босс внизу, вместе с… — начинает фразу Ника. Но Хару прерывает её, резко всучивая книгу в руки. Служанка тут же сжимает томик своими короткими маленькими пальчиками, пытаясь не выронить шпильку, кончик которой ловит луч солнечного диска и отсвечивает оранжевым огоньком — лилия, наверное, тигровая. По крайней мере, Хару думает так с того момента, как купила украшение. — Отнеси в мои комнаты. Жди меня там после обеда. Из библиотеки Хару почти выбегает, попутно надевая вторую перчатку, преисполненная восторгом от встречи с братом. Полы её халата разлетаются, когда она прибавляет скорости, спеша поскорее оказаться за поворотом, но на нём чуть не вписывается лбом в огромный постамент с малахитовой вазой — чёрт возьми, она знает здесь практически каждый угол, не хватало ещё навернуться! На ногах всё-таки новенькие мюли. «Не приведи господь содрать носы у «Valentino», катастрофа», — зудит маленький внутренний фэшиониста. Стоит Хару промчаться через огромный зал с картинами в большущих рамах, оформленных под золото, и проскочить мимо двух мрачных охранников у арочного проёма, буквально проезжая на скользкой подошве — в новеньких мюлях! — по блестящему светлому мрамору, не забывая кинуть что-то вроде «мальчики, не хмурьтесь» и как обычно получая в ответ неприязненные взгляды, как перед ней открывается огромный лестничный проём: площадка, с которой видно великолепную каскадную люстру, что для Хару похожа на гигантскую гроздь винограда, и потолок с лепниной, покрытой тонким слоем позолоты. Лестница, словно язык змеи, раздваивается, давая возможность спуститься со второго этажа в громадный холл. — Йо, Хару-тян! — доносится у подножия. Хару тут же переводит взгляд с узорчатого ковра, который прибит к ступенькам, на развернувшегося к ней юношу. — Такеши? — девушка одаривает парня милой улыбкой, в тот же момент замечая, что забыла использовать суффикс — это может и польстить её собеседнику. — Вы приехали на неделю раньше. Что-то не так или?.. — А? Ну, просто… — Ямамото запускает руку в жёсткие волосы. — Реборн-сан отослал нас всех в Италию, как только Тсуна порешал… дела с родителями Киоко-чан. Ведь Девятый… «Ах, да», — думает Хару и закусывает нижнюю губу с левой стороны. «Счастливое объявление о свадьбе перед семьёй Сасагава». Когда Тсуна сделал Киоко предложение — здесь, в Италии, около двух месяцев назад, — Хару постаралась изобразить максимально счастливое выражение лица. Благо, что в толпе радующихся такому прекрасному, хоть и вполне ожидаемому, событию её притворство не было заметно — казалось, счастье новообручённых растеклось волнами и окунуло в свои тёплые воды всех и вся в просторном кабинете молодого босса Вонголы. Но для Хару эти воды, скорее, были наплаканным Морем Слёз*, волны которого просто накрыли её, как цунами. Её брат женится, а это означало лишь одно — кроме дедушки до неё снова никому не будет дела. У дяди хватало своих забот, как у Внешнего Советника, а теперь и Тсуна, второй год скованный по рукам и ногам обязанностями Семьи, отдалялся от неё. Внутри её грудной клетки цепким плющом разрастались обида и банальная сестринская ревность. — Так, а Тсуна где? — спрашивает Миура, оглядываясь. Кажется, она поставила парочку предложений, сказанных Такеши, на беззвучный режим. — И остальные? — Хроме и Рёхей остались в Японии. Она решила побыть с ребятами из Кокуё, а он — с родителями, обсудить какие-то детали насчёт свадьбы. Ну той, которая будет в Японии. — Вот как, значит, — скорее себе, чем Такеши говорит девушка, уже прикидывая в голове, как будущий шурин её брата наворотит дел, что-то там «обсуждая». Тьфу на них всех! Как на неё со своими «Хару, ну не нужен тебе весь этот свадебный переполох» наседать — так пожалуйста, а как возникло что-то важное по поводу самого главного празднества предстоящим летом — это мы доверим сорвиголове. Благо, что не Гокудере. — Эй, бейсбольный придурок, какого хрена ты тут прохлаждаешься? — отскакивает эхом от стен холла недовольный громкий голос. Помяни чёрта, что называется. Гокудера Хаято собственной персоной. — А что мне нужно было делать? Багаж прислуга утащила очень быстро, я даже к багажнику не успел подойти, — откликается Ямамото. — Тем более, — мечник поглядывает на Хару, — смотри, кто нас встречает. Миура видит, как хмурится Гокудера, подходя ближе — его ботинки, чуть запылённые из-за гравия на парковке, не актуальны уже как три или четыре сезона. Хотя и Такеши одет не с иголочки и тоже помятый с дороги, но Хару морщит нос, так как Хаято Гокудера неимоверно её раздражает. — Надо же, я думал, тут будет тихо и спокойно, — Гокудера прячет руки в карманы штанов, а Хару щурит глаза. — Миура-сан, — он слегка склоняет голову, но от девушки не ускользает, как его губы вмиг сжимаются в тонкую линию. Хару тихонько, шевеля только губами, передразнивает его («Миура-сан, неужели?») и встряхивает волосами. Кажется, Такеши услышал, но как-то плевать. — Какой-то ты поникший, Хаято-кун, — она саркастически усмехается. — Перелёт был тяжёлым? Или ты просто ну о-очень рад меня видеть? Гокудера, до этого ни разу на неё не взглянувший, вскидывает голову — Хару стоит на три ступеньки выше него и на одну выше Такеши — и смотрит своими поразительно яркими зелёными глазами в её карие. Ой, да пожалуйста, пусть хоть лазерами, словно Супермен, светит. Красивые глазки антипатию не искоренят. Хару невзлюбила его ещё тогда, когда впервые, спустя почти десять лет, на время вернулась в Японию и позже — примерно через полтора года — познакомилась с братом. Как сейчас помнит: дружелюбная улыбка, поклон в пояс, «можете звать меня Хару», и у всех, кто стоит перед ней, либо сверкают глаза, либо лица вытянутые и удивлённые. Но не у Гокудеры — он еле слышно цокает на первых же словах, которые она произносит: — Моё имя — Хару Миура. Я сестра вашего будущего босса и второй кандидат в Семье. Хахи, да расслабьтесь, ребята! Никаких битв Неба больше не будет, я вне игры. И что она такого сказала, от чего стоило бы фыркать во всеуслышание, объясните? Поэтому его «Миура-сан» слегка выбивает из колеи — раньше только колкостью на колкость, а сейчас вон какой смирный. Ей очень хочется выпытать у Тсунаёши, кто же провёл с этим грубияном воспитательную беседу. Хорошо, что видятся они постольку-поскольку. Даже учитывая, что за Гокудерой уже официально закрепилось звание Правой Руки, Хару старается избегать его общества. Обычно люди, её недолюбливающие, свои претензии держат при себе. Она всё-таки сестра босса всех боссов. — Хару-тян? — разносится позади Гокудеры. Миура смотрит на хрупкую приближающуюся фигурку Киоко Сасагавы, сладко и зубасто улыбаясь — всё же какая она миленькая, загляденье. На светлом платье красуются крупные подсолнухи, на плечах — вязаный кардиган, а на голове — соломенная шляпка. Тсуна, наверное, наглядеться не может на эту дрезденскую куколку. — Киоко-тян! Я так рада тебя видеть! — Хару кидается к невесте брата, распахивая руки для тёплых объятий, и как бы невзначай, совсем случайно — ой, конечно, специально — задевает плечом Гокудеру. Тот негодующе выпускает воздух из ноздрей, подобно быку. Был бы на ней сейчас красный халат, уж она бы изобразила настоящего тореро. «Если так подумать, в этом есть доля фетишизма». Б-р-р, всё, больше никаких подобных сравнений, а то так и правда можно начать симпатизировать этому зеленоглазому дураку. — Как долетели, милая? — Хару лёгким жестом убирает светлый локон Сасагавы за её ухо. Киоко, всё ещё не привыкшая к такому яркому проявлению чувств со стороны будущей условной золовки, дёргает уголками губ, а потом неуверенно улыбается в ответ на любезность. — Всё хорошо, Хару-тян. Полёт прошёл отлично, но был уж слишком долгим. — О, я надеюсь, вы не сильно устали, — Хару прекрасно знает, что двенадцатичасовой перелёт даже на частном самолёте может казаться бесконечной временной петлёй, но ей просто очень хочется поболтать «как подружки». В конце концов, если у Тсуны после свадьбы не найдётся на неё времени, то у Киоко-то уж точно его будет предостаточно — по крайней мере, пока не объявят о пополнении в семействе. Хару дорожит семейными узами. Хару ведь хорошая старшая сестра — с разницей всего-то в полгода. «Но их всех это никогда не волновало, верно?» — скорее напоминает себе, чем спрашивает Миура мысленно. — Где, в конце концов, мой брат?! — восклицает Хару, еле удерживая себя от того, чтобы досадно хлопнуть Киоко по её хрупким плечам. Сасагава чуть вздрагивает и предусмотрительно отодвигается от взбудораженной Миуры на безопасное расстояние. — Хару, не кипятись, здесь я. Живой и невредимый. Во всяком случае, пока Реборн не приедет, — доносится уставшее бормотание. А ещё — чей-то быстрый шаг. Двое мужчин в форме прислуги семенят к лестнице, катя рядом с собой огромные чемоданы на четырёх колёсах, а позади них шагает молодой босс Вонголы. Молодой и жутко замотанный. — Ёши-Ёши, Тсунаёши, — нараспев говорит Миура и подплывает к брату, сгребая его в охапку. Её волосы — всё ещё слегка волнистые на концах после пучка — ложатся паутиной ему на плечо, а сама Хару, проводя руками вверх-вниз по тёмной ткани мужского пиджака, горячо целует Тсуну в щёку. Она соскучилась. — Твой итальянский стал более отточенным, — хвалит девушка. — Не понимаю я Реборна… Кстати, когда он приезжает? — она перестаёт душить его в объятиях, но крепко держит за плечи. — Э-э… Послезавтра обещался. «Приеду и надаю тебе по пустой голове, Тсуна», — обречённо цитирует Савада своего репетитора. — Хроме и старший брат с ним прилетят. Тут Хару складывает руки на груди, отходя на шаг назад — паутина волос тянется за ней с характерным тихим потрескиванием. Фи, из какой синтетики сделан этот пиджак? Но, отбросив мысли о дешевизне гардероба Тсунаёши, девушка хитровато усмехается и подмигивает правым глазом. — Я думаю, тебе очень не хватало простого житейского общения… на японском. — Реборн меня прихлопнет, — легко и звонко произносит Тсуна, чуть посмеиваясь. Словно слова сестры сняли с него груз ответственности за собственное образование. Хару игриво закладывает руки за спину, перекатываясь с пятки на мысок, подаётся вперёд и тихонько говорит: — А мы ему не скажем. Пойдём обедать?***
В столовой светло и просторно. Длинный стол уже накрыт белоснежной скатертью, а приборы и тарелки разложены и расставлены по своим местам. В главном особняке и по совместительству штабе Вонголы принято сервировать для всех мест, занятых или же свободных — без разницы. Этому правилу не один десяток лет, никто из слуг не спешит его нарушать. Хару, первая толкнувшая невероятных размеров двустворчатую витражную дверь и ступившая за низкий порожек, сразу замечает, что в ноги нещадно дует. — Ради всего святого, закройте окна! — требует девушка, наблюдая, как длинные тонкие занавески развеваются из-за порывистого ветра, залетая внутрь комнаты. Одна из служанок, которые то и дело приносят с кухни различные блюда, ставит на стол громоздкий медный котелок с минестроне, но, заслышав недовольный голос, переводит глаза на Миуру, растерянно моргая. Ещё парочка человек из обслуги многозначительно глядят на Хару, но просьбу всё же исполняют. Хотя нет, не просьбу. Таким прямым повелительным тоном отдают только приказы. Хару прекрасно осведомлена, что о ней всякое думают и всякое говорят — начиная от верхов мафии и заканчивая старой чванливой экономкой, за которой уже пора ходить по пятам и песок собирать. Но в этом доме, да ещё и в компании Десятого босса Вонголы, у неё есть исключительное право — быть стервозной девицей, которая чхала на всякого рода любезности. «Дедушка редко так разговаривает с ними», — размышляет Миура, подходя к своему любимому месту с краю и отодвигая стул, заранее беря в руки салфетку, чтобы положить её на колени. «Наверное, уже насочиняли с три короба обо мне в своих головах». Как будто когда-то было иначе. За столом их четверо. Гокудера спешно ретировался, сославшись на большое количество бумажной волокиты, ведь «Десятому нужен отдых», а он — Правая Рука. Правые Руки, как известно, любят брать на себя всю работу, до которой не добрался их босс. Хару лишь безразлично повела плечами, когда Тсуна похлопал давнего друга и товарища по спине, приговаривая, мол, не стоит, ты устал, тебе нужно поесть, а перекус в самолёте — не в счёт. Но Хаято был непреклонен, а Тсуна — слишком измотан перелётом, только и взмахнул рукой. — Знаешь, я подумываю съездить в Рим после сиесты, — обращается Хару к брату, выбирая из пасты несколько мидий и накалывая их на вилку. — Мы так давно никуда не выбирались вместе. Пока у тебя есть денёк, а? — с надеждой спрашивает она. Но в ответ получает усталое: — Хару… Прости, но времени в обрез. С этой вечеринкой, с этой свадьбой, — он не замечает, как Киоко смущённо улыбается, — с этими Ферраро… — А что с ними? — удивлённо вскидывает брови Хару, методично пережёвывая морских гадов. Ямамото, сидящий слева от неё, решает заговорить, видя, как Тсуна откладывает столовые приборы в сторону и тяжко вздыхает, прикладывая правую руку ко лбу. — Насколько нам известно, их азиатская ветвь ушла в подполье. — Наша разведка бессильна. От CEDEF тоже никаких сведений, — подаёт голос брат. — Все следы обрываются в Гонконге, — Тсуна складывает руки в замок, ставя локти по краям от своей тарелки. Хару замечает на ребристом краешке несколько маленьких капель томатного соуса. А ещё, несильно сжимая нож — которым, к слову, и не собиралась пользоваться, — она чуть поворачивает голову и наблюдает, как Киоко пытается сделать вид, что её данный разговор абсолютно не касается. Сидит и спокойно жуёт лист салата, уткнувшись в свою тарелку. И правда — куколка с улыбкой Мона Лизы. Помнится, такие стоят на каминной полке в старом кабинете Девятого. Молчаливые, красивые, полые. То, что нужно боссу сильнейшей Семьи. — То есть, со мной никто не погуляет? — капризно спрашивает Хару, подпирая рукой, в которой зажат нож, щёку. — Ладно. В Витербо было скучно, тут ещё скучнее… — Как Девятый? — внимательно смотрит на неё Тсуна. Хару сжимает нож сильнее, ощущая сквозь ткань перчатки рельефный рисунок на рукоятке. — Он в порядке. За день до моего отъезда объявились Буш и Ньюгет, так что точно не пропадёт. Просил передать тебе какие-то документы. Це-елую папку, она тяжёлая. Не знаю, что там такого важного, что дедушка аж меня попросил. Наверное, ничего, — отвечает Миура, пожимая плечами. — Принесу тебе в кабинет. Кажется, я её в стопку с журналами скинула. На последней реплике Ямамото по-доброму смеётся, а Тсуна рассеянно улыбается. Пробыв на посту босса больше полутора лет, Тсунаёши Савада не может позволить себе листать «Vogue» и пить чай с бергамотом на террасе собственного — только с недавних пор — преогромного особняка в Италии, закидывая в рот по несколько эклеров. А Хару вот может. И иногда ему хочется забить на всё и присоединиться. Но не сегодня. И даже не завтра. Савада протяжно зевает, прикрывая рот кулаком. — Ох, в Японии же уже… десять? — обеспокоенно спрашивает Миура. — Так, доедай и иди баеньки. — Если бы, — Тсуна встаёт из-за стола. Киоко следует его примеру. — Работа, Хару. Когда-нибудь я умру за рабочим столом и не замечу. Хару еле удерживает себя от того, чтобы не бросить вилку и нож в кого-нибудь из служанок, которые подобно постовым стоят по углам, потупив глаза в пол. Или под стол, да так, чтобы громко, чтобы у всех уши позакладывало! — Будешь как профессор Бинс, — кажется, Тсуна отсылку на «Гарри Поттера» не оценил. Или не понял, судя по нахмуренным бровям. Всё-таки она купит ему хороший пиджачок. И семь книг про мальчика-волшебника в придачу. И всё же нож и вилку получается кинуть только в тарелку — совершенно аккуратно, спокойно, в остатки пасты. Вообще, аппетит отбило ещё на словах «времени в обрез», но не подавать виду, что тебя что-то бесит — это целое искусство. И промолчать вовремя — тоже. Хару хорошая старшая сестра, даже когда ей скучно и всем на неё плевать. — Киоко-тян, а ты — спать? Ответом служат короткий кивок и тихое «да». Хару хочется громко и неискренне рассмеяться, но она только опускает руки по обе стороны от себя и закидывает голову назад, чувствуя, как скука и лень привязывают её к стулу крепкими верёвками. Слуги молчат, солнце решило подмигивать теперь уже из других окон, а Хару прикрывает глаза и сжимает челюсть, ощущая, как волосы, лежащие на плечах, медленно сползают по шёлку халата. Тсуна прощается, уже скрывшись за дверью столовой. Потом Миура слышит, как Киоко следует за женихом, и как каблучки её заломленных Мэри Джейн цокают по шахматному каменному полу. — А ты, Такеши-кун? — Хару с ленцой поворачивает голову влево и неохотно приподнимает веки. В этот раз про суффикс она не забыла. — Работа или сон? Выбери своего покемона, — неуместно шутит девушка, не вкладывая ни в одно слово и доли какой-либо эмоции. Такеши, как ни странно, с места не поднялся, сидит, спокойно доедает свой обед и бровью не ведёт. Ослабленный галстук качается в такт с движениями его руки, наматывающей на вилку пасту с морепродуктами. — А я скоро уеду. Нужно наведаться в CEDEF, — Ямамото берёт чайную чашку с блестящего блюдца и чуть отпивает из неё. Хару вся подбирается и резко ставит локоть на стол, упираясь подбородком в основание ладони — разрез на перчатке чуть задрался. С нескрываемым интересом и лисьей улыбочкой Миура задаёт вопрос, склоняясь ближе к Такеши, почти заглядывая ему в рот: — А где Хибари-сан, кстати? — В CEDEF, — отрезает мечник, ставя чашку — такую вычурную и расписную — обратно на блюдце. «А, значит, они в ссоре», — возникает в мыслях у девушки. «Иначе чего это вдруг он такой взвинченный?» Хотя… рядом с Хибари Кёей можно быть и взвинченным, и испуганным, и молящим о пощаде. Целый калейдоскоп отрицательных эмоций — верти не хочу. Но только Ямамото Такеши каким-то невероятным образом удаётся испытывать несколько другие по тону переживания в отношении Хранителя Облака. Хару-то прекрасно знает, что между этими двумя творится — аж искрит. Скорее всего, когда-нибудь оно взорвётся. Не фейерверками — бомбами. Она даже рада, что задала вопрос про Хибари. Реакция Ямамото её позабавила — скука начинает ослаблять свои путы. — Работа, значит, — шепчет Хару на итальянском. Смешно, конечно, она так надеялась на прогулку в районе Пинья: Пантеон, Санта-Мария-сопра-Минерва, а напротив неё — маленький обелиск со слоном, до чьего зада и хвоста пытается допрыгнуть каждый второй турист, палаццо Дория Памфилия, тот крытый грязно-зелёный балкончик, с которого мать самого Наполеона Бонапарта почти два десятилетия наблюдала за прохожими, снующими по площади Венеция, и облюбованная Хару самая старая джелатерия в Риме — всё это так хотелось показать брату, который был завален обязанностями босса, а теперь и свадебной морокой. За всё то время, что прошло с Церемонии Наследования, кажется, никто из Хранителей, как и сам босс Вонголы, не выбирались просто поразвлечься, насладиться солнечной столицей, погулять по мощёным площадям — работа же. Перелёты то в Японию, то ещё куда — на край света, вероятно, — то обратно в Италию. Откуда взяться свободному времени? У Хару свободного времени всегда чересчур много — лет этак с четырнадцати. И это чрезвычайно и невозможно бесит. — Пойду-ка отнесу Тсуне ту папку, — оповещает девушка Такеши, всё ещё невозмутимо цедящего чай. Тот молчит. Обиделся из-за вопроса про Кёю, что ли? Посмотрите-ка, какие все нынче нежные. — Приятного аппетита, Такеши-кун, — мимолётно бросает Миура, вышагивая прочь из трапезной, перед этим почти кидая салфетку, что покоилась на коленях, на стол. Она бессознательно проводит рукой по витражной вставке на распахнутой створке двери, заводя вторую руку наверх, за спину, чтобы встряхнуть волосы, но тут врезается в высокого человека, от которого отчётливо слышит запах хозяйственного мыла, который не способен перебить даже густой аромат одеколона. — Хахи! — вскрикивает девушка. — Биаджио! Хватит меня так пугать! Почему ты всегда подкрадываешься из-за угла? Сухопарый пожилой дворецкий в идеально отглаженной форме прикладывает паукообразную руку к груди и кланяется. — Прошу прощения, синьорина Хару, я всего лишь шёл напомнить вам о том, что вы забыли принять таблетки за завтраком. Лицо девушки перекашивает от понятной ей одной эмоции. — Приму за ужином, — сдавленно шипит Миура, огибая мужчину и сжимая руки в кулаках. — Я и сама помню, спасибо большое. Дворецкий разгибается и провожает её удаляющуюся фигуру, закутанную в чёрный шёлк, пристальным взглядом.***
Главное поместье Вонголы — это, на самом деле, просто громадное сооружение. Можно считать, крепость. Ничто иное. Хару привыкла к его внутреннему содержанию: роскоши и величию, к его длинным лабиринтоподобным коридорам, к его высоким потолкам, к просторным апартаментам, которых «достойны только принцессы, деточка», как любила говаривать её ныне почившая няня. Ещё в детстве, когда её впервые привезли сюда, трясущуюся от страха перед неизвестностью и ушедшую в себя из-за пережитого горя, она, пошатнувшись в своих ярко-красных сапожках с огромной аппликацией по бокам, посмотрела наверх и увидела все эти многочисленные башенки с вальмовой крышей, декоративные минималистичные фронтоны, широкие окна, чьи стёкла сияли алмазным блеском в лучах рассветного солнца, террасы на средних этажах, с которых, должно быть, открывался просто потрясающий вид на вечный город — и обомлела. А когда зашла внутрь своего нового пристанища, подталкиваемая в спину крепкой рукой дяди, так и вовсе потеряла дар речи. Внутри особняк казался дворцом, в котором если жила не королева, то точно какой-нибудь принц из тех европейских сказок, которые любил читать ей отец. Но сейчас, спустя столько времени, для Хару это поместье стало просто… домом. Домом, в котором ей приходится жить. У многих людей слово «дом» вызывает тёплые ассоциации, возможно, приятные воспоминания из детства, когда мама подтыкала одеяльце, укладывая спать. Но не у Хару Миуры. Она никогда не сможет точно сказать, где же тот самый «дом» — то место, куда стремится душа любого человека, стоит только ему предаться грёзам по отошедшему в «прекрасное далёко» детству. Хару знает, что сейчас, спеша по одному из многочисленных коридоров в одну конкретную комнату, она идёт не в гордом одиночестве — на неё направлен примерно десяток камер, следящих за каждым её движением. Иногда это раздражает, иногда — веселит. Когда ей становится до чёртиков одиноко и скучно, она выходит в коридор, который ведёт в библиотеку — частенько с какой-нибудь тоненькой книжкой в руках — и, прислонившись к холодной стене спиной, периодически буравит одну из камер в углу пустым, ничего не выражающим взглядом. Иногда Хару улыбается — крайне натянуто и даже, в некотором роде, жутко. От того, что кто-то может смотреть на её маленькое представление в этот момент, её одолевает чудовищная весёлость. Ребята из службы охраны, возможно, веселятся вместе с девушкой. Либо отворачиваются от мониторов. В любом случае, Хару позабавила бы любая реакция, наблюдай она за их вечно строгими лицами. Такие же лица и у шести рядовых охранников, которые стоят через каждые десять метров на «красном этаже» — так Хару привыкла его называть ещё с тех пор, как подобным описанием воспользовался дедушка, показывая внучке новое жилище. — Теперь ты будешь жить здесь, Хару-тян, — сказал он тогда, приседая перед ней и растягивая губы в доброй улыбке. И потом, взяв маленькую шестилетнюю Хару за руку, чуть сгорбившись, повёл в свой кабинет. Теперь этот кабинет, как полагается по правилам преемственности, стал кабинетом Тсунаёши. Хару подходит к тяжёлой двери из красного дерева, покрытого лаком, оглядывает светлые декоративные вставки с геральдикой, смотрит на широкую капитель и розетки по бокам от неё, на полуокруглый десюдепорт, а потом, ровным голосом произносит, обращаясь к одному из парней в классическом чёрном костюме: — Принесла боссу папку, — она помахивает пухлой стопкой документов в воздухе, — от Девятого. Это что-то супер-мега-важное, ребятки, так что пропустите. Парни из охраны переглядываются. — Ну бросьте. Мне вам что, пароль диктовать, или сработает аргумент, что мне хочется поболтать с любимым братом о… работе? — последнее слово Хару пытается произнести без лишней брезгливости. — Пароль, — угрюмо просит другой мужчина — он чуть ниже своего товарища, к которому обращалась Миура. — Тц, детский сад, честное слово, — Хару принимается обмахивать лицо папкой на манер веера. — «Свободными нам не быть, если мы не будем едины»*. Охранники тут же расступаются, делая небольшой шаг от наличников двери, пропуская ухмыляющуюся Миуру. Всегда убивала эта степень «безопасности» — целый особняк напичкан различного рода инновационными разработками, «умным оружием», уровни которого даже опытному технику или хакеру будет трудно обойти, но конкретно здесь мы пользуемся методами времён Первого. Патриотичными цитатками. Хорошо, что Девятый всегда сообщал ей какие-то изменения в паролях, чтобы она могла беспрепятственно заявиться сюда в любое время дня. И как же хорошо, что Тсуна за два года не умудрился ничего поменять. Цитаты из японской литературы, похоже, не катят. Когда она заходит в кабинет, там невероятно тихо. Невольно вспоминается сравнение про гроб. Часы идут бесшумным ходом, расположенные над каминной полкой, поэтому их тиканье заменяет негромкое сопение брата. Бедный парень, уронив голову на сложенные руки, уже видит седьмой сон, потому что после двух недель пребывания в Японии биоритм полетел к чертям собачьим. Хару вздыхает. Ну хорошо, пусть так. Девушка старается ступать аккуратно, чтобы не разбудить Тсуну, который даже что-то бормочет. «Пусть ему снится что-нибудь радостное», — желает Хару. Благо, что посреди кабинета лежит белая, словно лежалый снег, и необъятная шкура какого-то хищника — стук от низких каблучков серых мюлей тонет в мягкой шерсти. Когда Хару сдвигает пресс-папье, чтобы засунуть папку в гору других документов на краю антикварного полированного стола, то экран телефона Тсунаёши, что лежит у согнутого локтя, обтянутого тканью рубашки — тот ужасный пиджак висит на спинке кожаного кресла, — начинает мерцать. Вибрация оповещает о пришедшем сообщении. Хару с нескрываемым интересом смотрит в экран гаджета. Ничего особенного. Такеши Ямамато: «Отчалил в CEDEF». Но где-то в подсознании у Хару начинает звенеть маленький звоночек: «А что, если…». Миура подцепляет телефон двумя пальцами за кромку экрана, стягивает одну из перчаток и смахивает вверх. Конечно же, пароль, а на что она надеялась? Прикладывает большой палец к нижней панели — «повторите попытку». Ага, вот оно что. Спит ли Тсуна достаточно крепко, она решает проверить, пощёлкав пальцами у его лица. Даже носом не шмыгнул, а бровью так тем более не повёл. Поэтому Хару без какого бы то ни было стыда подносит телефон к левой руке брата, что лежит сверху правой, и втискивает нижнюю панель под слегка подрагивающие пальцы — указательный подходит идеально, открывая Хару заветный проход в мир маленьких тайн Десятого босса Вонголы. Ха! Проще простого. Миура сразу же заходит в телефонную книгу и пролистывает в самый-самый её хвост, ища всего лишь один определённый номер, который должен быть записан под буквой «X». И находит. На её губах в тот же миг расцветает лукавая улыбка. Имя из шести букв и номер из двенадцати цифр. Занзас.***
Её комнаты похожи на «красный этаж» — бордо, марсала, чили, кармин… Кажется, вся палитра жгучих оттенков была использована при обустройстве апартаментов Миуры. Естественно, понадобились годы, чтобы превратить и без того шикарное обиталище в настоящий пёстрый кавардак. Сначала Хару распорядилась избавиться от голубой гаммы. Начисто. Она прожила в этих комнатах без малого восемь лет, прежде чем начать дизайнерский переворот, а потом, когда её на год отправили в другую страну, она вернулась уже по горло пресыщенная пастельными тонами — в заграничной квартире всё было бежево-персиковым и абсолютно конструктивистским. Хару тошнило от этого убожества. — Красный, розовый, чёрный. И цветов хочу на стенах. Пионов, — тараторила она, давая распоряжения худенькой светловолосой девушке по имени Лукреция, которая еле успевала забивать пожелания клиентки в планшет. — И лепнину. И можно во-от на той стене огромные наборные панели с подсветкой? Больше анималистичных принтов. А! Ещё пол в шашечку и зеркальный потолок. Китч, в общем. Полный. Приступайте. Сколько денег было потрачено на всё это сумасшествие — один Девятый знает. В новых апартаментах он побывал всего пару раз, окинул вопрошающе-ошарашенным взглядом, а после задумчиво протянул: — Ну, раз тебе нравится… Вход в её комнаты всем, кроме личной горничной, закрыт. Даже брату. Она не любит, когда в её мини царство кто-то вторгается. Это территория, свободная от камер, презрительных взглядов и дурацких правил. Здесь можно не играть дурочку и капризулю, которая слоняется по поместью без дела двадцать четыре на семь, либо обивает пороги кабинета и спальни Тсуны, чтобы выпросить у него хотя бы минутку свободного времени для задушевного разговора. Она проходит по узкому неосвещённому коридорчику, на тёмно-зелёных стенах которого расцветают столистные блёклые розы, играясь со своим лучшим другом — облепленным стразами телефоном. Теперь, когда у неё есть номерок Занзаса, какое время ей выбрать для нежданного звонка, а главное — с чего начать разговор? Вероятность того, что он сбросит трубку, как только узнает собеседницу на том конце провода, без сомнения, равняется девяноста девяти процентам. Так ещё и заблокирует со стопроцентной вероятностью — в этом сомневаться не приходится. Но как же у Хару всё внутри трепещет только от одной мысли, что она осмелится провернуть столь рисковую, хоть и незначительную, авантюру. — Ника! — глуповато улыбаясь, Миура проходит к невысокому квадратному столу, на который обычно кидает всю макулатуру и всякую ненужную мелочь. Сейчас на матовой стеклянной поверхности одиноко лежат «Мифы и легенды Древней Греции». Хару кладёт телефон рядом с книгой. — Ника, ты оглохла? Улыбка медленно преобразуется в недовольную гримасу. Несносная девица! Хару реально уже тысячу и один раз жалеет о том, что из всех резюме, что попали ей в руки, она выбрала кандидатуру именно этой служанки. Предыдущая была расторопнее и смышлёнее, не запиналась и выполняла все требования, которые Хару излагала ещё в первый день заступления на работу. — Ника! Не дай бог она забыла, что я ей приказала… — разгорячённая Миура минует небольшую барную стойку чёрного цвета и множество не сочетающихся по стилю пуфиков и стульев, на ходу скидывая обувь, которая тут же улетает под разные ножки двухместного леопардового диванчика. Елозит голыми пятками по устланным тут и там шкурам и многоцветным коврам, положенным хаотично или друг на друга, и чуть не задевает взметнувшейся тяжёлой шевелюрой кисею из бусин, полукругом отрезающую один из углов гостиной и неравномерно свисающую с потолка подобно висячей наледи на крышах в разгар суровой зимы. Взмыленная Хару появляется в проёме спальни, уже готовая упасть лицом в огромную подушку и злиться-злиться-злиться на всё на свете. И замирает. Всё те же обои, похожие на поклееные в коридорчике, всё та же отделанная мягкими бархатными панелями стена за кроватью, всё те же крупные рельефные плинтусы белого цвета да обычное зеркало из Икеи, сиротливо стоящее в левом углу и завешанное кучей вещей, и всё то же множество других зеркал разных размеров в различных рамах, собранных в одну цельную композицию. На противоположной от зеркал стене, подобно необычному панно, висит коллекция бабочек в энтомологических коробках. По левую руку стоит заставленный косметикой туалетный столик. А на мягкой кровати с воздушным балдахином, закиданной подушками разных расцветок и размеров, лежит явно бездыханное тело горничной, одетое в ярко-красное ципао с вышитым на нём золотым павлином, которое Хару подарил один хороший друг — Джорджи. И только сейчас, глубоко вдохнув, Хару замечает: от середины гостиной по светлому линолеуму и до самого порога спальни тянется дорожка из крупных капель и крохотных лужиц крови. А она сама стоит босыми ступнями в одной из них. — Чёрт побери… — тянет Миура, чувствуя, как её начинает колотить изнутри. Хару снова смотрит на труп и видит нечто до тошноты ужасное: убитая Ника, подобно вероломной Саломее*, держит окоченевшими конечностями голову, которая покоится на её животе. Только голова эта вовсе не на блюде, и вовсе не чья-либо. Ника держит собственную голову. Собственную отрубленную голову. Хару будто бы сбивают с ног, и она хватается рукой за межкомнатную арку — кажется, сейчас самое время орать и звать на помощь. Мозг совершенно отказывается составлять верные расклады сценариев в случае, когда приходится лицезреть обезглавленную горничную, которую ты парой минут ранее, в мыслях, полоскала самыми нелицеприятными и грубыми выражениями. Ноги перепачканы в чужой вязкой крови, в ушах стоит белый шум. Хару считает до трёх про себя и разрезает тишину, въевшуюся в яркие кислотные стены, пронзительным воплем.