«Если не обращать внимание на отказ, есть шанс, что получишь то, чего добиваешься».
— Врой! Ну и нахер ваша гоп-компания попёрлась на кладбище после закрытия? Хару внимательно смотрит на подошедшего к ней и Серджио светловолосого мужчину. Он почти такой же, каким она запомнила его ещё в детстве, когда имела «радость» познакомиться с самим Императором Мечей: сухощавый, нескладный, c жутко пытливыми серыми глазами, слегка спутанными волосами и практически незаметным протезом, заменяющим отсечённую много лет назад руку. За прошедшие годы его и без того хищное лицо обострилось, а волосы отросли сильнее. Всем своим видом капитан Варии напоминает Хару тех манекенщиков, которые, после дневных просмотров модных показов по кабельному, появлялись в её снах вполне определённого влажного содержания. Ей было четырнадцать, помилуйте. Но на Скуало целенаправленно мастурбировать ни разу не получалось — наверное, дело вкуса. — И тебе доброго вечера, — иронично приветствует мечника Миура. — Давно не виделись. О, ты чёлку отрастил! Без шуток, тебе идёт. — Пиздец, спасибо за комплимент, — с безусловной неискренностью благодарит Скуало. — Смотрю, ты подсуетилась, и твой Санчо Панса следом притащился, — он презрительно смотрит на заметно напрягшегося Серджио. — Как-то не хотелось проводить внеплановые каникулы в компании нудящего дворецкого, — пожимает плечами Хару и, кинув быстрый взгляд на Серджио, тянется к вороту его футболки, где всё ещё болтаются её очки. — А про этих клонов, — Хару взмахивает рукой и не глядя указывает на телохранителей позади себя, которые словно вросли в землю при виде Скуало, — разговор отдельный. Но ты ведь не о моём самочувствии пришёл справиться, верно? — Миура скрывает высокомерный взгляд за тёмными стёклами. — Я, конечно, польщена, что сам капитан Варии явился по мою душу, но офицера бы вряд ли отправили шпионить, будь я хоть трижды кому-то сестра. Да и шпион из тебя неважный. Скуало обнажает свои акульи зубы как обычно обнажает оружие. — Ты мне не язви, — командирским тоном отрезает он. — Разговор есть, — и разворачивается, направляясь обратно в сторону церкви. Хару на это лишь изгибает брови — насколько вообще применимо здесь слово «изгибать», ведь брови-то у неё по-азиатски прямые, с аккуратненьким уголком. Хотя какая разница, за очками не видно ни единой искорки эмоций в глазах. По-другому, видимо, Суперби вести беседы не будет — только тет-а-тет. Он даёт это понять своим широким шагом, отдаляясь от недавней собеседницы всё дальше и дальше. Мужчина идёт мимо северного фасада — самого красивого, по мнению Хару. — Мальчики, подождите у машины, — наказывает Миура ласково и, проводя правой рукой по рукаву пиджака Серджио, левой даёт парню условный знак — он поймёт. «Будь начеку», — в данной ситуации это сказать нельзя, только показать. Серджио одаривает Хару кивком и зовёт с собой бесполезную охрану, едва вышедшую из окостенения. «Только посмотрите на них, чуть в штаны при виде Скуало не наложили», — ехидно пролетает в голове Миуры, уже поспевающей за Суперби. И этим кроликам доверили её безопасность? Смешно. Она нагоняет Скуало, замечая, как по мыскам её обуви скользят последние лучи закатывающегося за горизонт солнца. Мечник обходит угол церкви слева, а потом встаёт под огромной раскидистой пальмой — соседствующей, как ни странно, с высоким кипарисом, — что растёт напротив алтарной апсиды, и, резво оборачиваясь, с отменной такой выправкой, практически ударяет Хару по лицу концами взлетевших волос. Девушка успевает изящно уклониться. Шлепок волосами, да ещё если они в глаза попадут — мама дорогая, какая это боль! Некоторое время никто не произносит и слова, пока Миура, выпустив преувеличенный вздох, не решает заговорить. Словно это она позвала Скуало побеседовать. — Я так понимаю, говорить мы будем исключительно обо мне, — Хару чешет кончик носа, хоть это и жутко неудобно делать в перчатке. — А если не обо мне, то удиви меня. — Врой! Я уже сказал — не язви, — Скуало сверлит её суровым взглядом. — Ладно, ладно. Вся во внимании, — Хару не может сдержать жеманной улыбки. Скуало осматривает её с головы до ног цепким взором, будто выискивает что-то в субтильной фигурке, но потом прищёлкивает языком, встряхивает волосами, чтобы не падали на глаза, и твёрдо произносит: — Девятый хочет засунуть тебя в Варию. Хару облизывает губы, чуть наклоняет голову вправо и приспускает очки — теперь уже её очередь недоверчиво сканировать мечника. Но, увидев, что его лицо не лучится озорством, а глаза — лукавством, да и фанфарам трубить неоткуда, девушка начинает смеяться — заразительно, заливисто, скрывая широко открытый рот за прижатыми к нему пальцами. Но тут поток смеха прекращается, будто кто-то резко закручивает кран, откуда хлестала вода. — Фигово шутите, синьор, — бесцветно произносит Миура и складывает руки на груди. — Ваш босс не оценит. — Ага, если бы, — недобро откликается Суперби. — Он меня сюда сам заслал. «А вот это уже… интересно», — думает Хару и, пряча глупую ухмылку, грациозно снимает солнцезащитные очки — за время их короткого разговора на улице успевает стемнеть. — Занзас… послал за мной следить… тебя? — Хару тыкает в сторону Суперби сложенными очками, чуть ли не в нос, чем вызывает неодобрительный возглас. Но ей совершенно всё равно, что Император Меча оскорбился её жестом, тут другие дела творятся. И Хару такой расклад уж очень по душе. Где-то глубоко внутри Миуры просыпается маленькая девочка, которая похихикивает и радуется любому проявлению внимания со стороны понравившегося мальчика. Только мальчик этот — очень плохой. И все его боятся. Из-за жизни в мафии у Хару-Хару крайне богатый опыт общения с плохими мальчиками: они нравятся ей, а она — им. И только один-единственный из этого длинного списка, кажется, может стать настоящей — чрезвычайно комплексной и интересной — проблемой. — Веришь или нет, но ни дед, ни дядя мне за двое неполных суток так и не позвонили, так что… — девушка разворачивается к скромным надгробиям из белого камня, приютившимся на стыке оснований двух апсид, и без особого интереса начинает рассматривать их. Возможно, похороненные здесь люди составляют компанию Иеёши на том свете, а возможно они попали в холодный и заполненный стонами грешников ад и не могут встретиться со своими любимыми в раю. Верь Хару по-настоящему в Бога, Его Сына и иже с ними, она бы не хотела такой участи для своего дорогого брата. Но в рай Миуре путь заказан, и встретиться с Иеёши ей не суждено. — Так что, будь так добр, просвети меня, зачем мне в Варию? — продолжает она и встаёт к Скуало боком, отрываясь от разглядывания могил и переходя на разглядывание щербатого асфальта. — Старик сказал, на случай, если с тобой произойдёт ещё какая-нибудь херня. — А она произойдёт? — сардонически спрашивает девушка. — Скуало, я кто угодно, но не глупая. Скажи честно… это из-за Антонио? Наступает непродолжительная пауза, и Хару по-девичьи успевает накрутить пробег на пару сотен мысленных оборотов. — Считаешь, я перед тобой отчитываться обязан, что ли? Много мнишь из себя, врой! — в голосе Скуало столько напускного пренебрежения, что сперва Хару вновь становится жутко смешно. Но смеяться не получается: вспыхнувшая огоньком эмоция затухает, как задутая спичка, сменяясь унылостью. — Значит, всё-таки из-за него, — хмыкает девушка и смотрит ввысь, вглядываясь в бескрайнее сумеречное небо. — Знаешь, Тсуна сказал, что следы Ферраро обрываются где-то в Гонконге, но это же чушь собачья, — её взгляд скользит по ложным аркам алтарной апсиды. Лицезрение каменных стен свидетельницы Сицилийской вечерни* совсем чуточку расслабляет. — У Ферраро никогда не было никаких прочных связей в Азии — они ведь всего пару лет водили дела с Триадами, — как и «азиатской ветви». Максимум, что на данный момент их может… могло роднить с востоком — это я. Кто-то просто пустил ложную информацию, ведь так? И да, сначала дедушку подстрелили на прогулке, а спустя две недели убили мою горничную, которая ни в чём не виновата. И все вокруг почему-то хотят, чтобы я притворялась, будто эти два случая никак не связаны. А теперь вот — Вария. Интересное у вас шоу, господа, только фокусы плохо отработаны. — И хрена ли ты тут распелась? Я виноват, что старый пень все навыки нормальной коммуникации растерял? — Скуало почти рычит. — Босс тоже нихуя не понял, почему Девятый кота за яйца тянет. Но есть указания: предупредить тебя лично, чтобы ты была готова к любому пиздецу, и если дело запахнет керосином — отволочь к нам. На время. — Могу представить, в каком восторге был Занзас, когда ему такое поручение выкатили, — роняет Хару насмешливо. Отчего-то в это раз она забыла о правиле «промолчать вовремя — искусство». — Не говори так, будто знаешь его, — зло откликается мечник. — Нет, — уголок её губ дрожит. — Совсем не знаю. Просто предположила, — девушка всё так же не смотрит на Скуало, иначе он заметит в её взгляде хитринку. Ведь Хару совсем не нужно, чтобы ближайший подчинённый — и в каком-то смысле даже друг — босса Варии начал докапываться до планов, касающихся её будущих отношений с последним. Если Хару поставила перед собой цель — мишень, — то она выстрелит в неё. Прямо в десяточку. — Я полагаю, на предстоящей вечеринке… — начинает Миура. — Усиленная охрана, — перебивает Скуало, продолжая её мысль. — И Вария… — Будет там. Хару слышит, как где-то неподалёку стрекочут сверчки, видит, как лёгкий ветерок колышет растительность вокруг — верхушки кипарисов и пальм рассекают потоки тёплого воздуха, — собирается с духом, устраняет любые эмоции на лице и наконец решает перевести внимание на Скуало. Точнее, на рядок пуговиц на белокипенной рубашке варийца — он ведь пришёл не в рабочей форме, в повседневной одежде. Надо сказать, что узкие джинсы и кожаная приталенная куртка ему несомненно идут. Мужик, конечно, ничего, но — опять же — дело вкуса. Хару видит, что Суперби отчего-то заметно напряжён — точно натянут, как стрела на тетиве лука, — и некрасиво кривит обветренные тонкие губы. — Как ты узнал, где я? — интересуется девушка. — Твой дворецкий — сыкло, — этот ответ вызывает у Хару злорадный смешок. — Как он вообще попал в Вонголу? — Он… сильно тебя испугался? — и всё же она поднимает голову выше и решает посмотреть Скуало в глаза. Девушка встречает стальной прищур. «Красиво», — мелькает в её мыслях. — Я даже оружие из машины не вытаскивал — твой лакей мне всё со страху выложил. — Наверное, весело было, — Хару хохочет искренне и легко. — Он такой надменный. Сегодня он меня выбесил, — последнее предложение она произносит уже обыденным тоном. Скуало ведёт плечами, громко вздыхает и как-то по-особому злобно, но в то же время сдержанно говорит: — Я всё сказал. До встречи, малая. Возможно, он кидает такое обращение, не задумываясь, возможно, не вкладывая никакого смысла, а возможно… «До встречи, малая». На Миуру накатывает чувство дежавю — это уже случалось. Кажется, лет пятнадцать назад? Только тогда Хару смотрела на молодого Скуало с волосами до плеч — который был-то лишь подростком, но уже возглавлял отряд карателей Вонголы, — возвышавшегося над ней Пизанской башней, и испуганно хлопала утомлёнными глазами, слушая вместе с мамой громкие повелительные наставления. Рано или поздно каждая история может повториться. Но только не с ней, не с Хару Миурой. — Не дождётесь, — она прячет очки в узкий карман юбки, распускает пучок, пропуская волосы через пальцы, и на обратном пути к машине ни разу не оборачивается на ушедшего в другую сторону капитана Варии.***
Смотреть на рожу бывшего наречённого девчонки, улыбка которой не хочет испаряться из твоей памяти — это последнее, чем Занзас хотел бы заниматься в этой жизни. Но вот он сидит, смотрит на свежеотпечатанные страницы, наскоро собранные в папку, которую по распоряжению его зама занесли в кабинет из информационного отдела, и тихонечко — с учётом того, что это слово вряд ли впишется в одно предложение с именем босса Варии — хренеет. Антонио Ферраро, младший сын пятого босса Семьи Ферраро. Предполагается, что почил на двадцать втором году жизни. Официально — пропал без вести. Окончил трёхгодичную программу в Миланском государственном университете с отличием — политика, экономика и социальные науки. Строчки про рост, вес и количество родинок на жопе Занзас, естественно, пропускает. Его пристального внимания удостаивается только пункт «дополнительная информация»: меткий стрелок, двукратный чемпион Эмилии-Романьи по практической стрельбе из пневматики, обладает Пламенем Тумана, как и многие из его Семьи, а самое интересное — был помолвлен с… Хару Миурой. Провалиться бы ей к чертям. Брак договорной — так значится в отчёте об уже-не-женишке хихикающей японской девчонки. Следы крови на «месте преступления» — обнаружены, а тело за несколько лет — так и не найдено. Пропал ли этот Антонио без вести на самом деле? И какое «преступление» и «место» имеется ввиду? Знала ли лично младшего отпрыска Ферраро Миура? Ни единой заметки. — Блять, — Занзасу ведь должно быть похрен. — Полоумный старик, — но забить на полученные сведения не получается. Сложить два плюс два не стоит и капли усилий: скорее всего, пару лет назад случилось нечто, во что — насильно или добровольно — впрягли Миуру, а её суженный-ряженый — наследничек из семейки перебежчиков и ублюдков, остатки которых, по словам Девятого, не так давно устроили покушение — оказался ничем не лучше своих пращуров. И если изъеденное временем тело Ферраро-младшего до сих пор не всплыло в каком-то из крупных итальянских водоёмов и не закопано на лужайке чьего-нибудь «домика в деревне» — этот сукин сын, будучи иллюзионистом, вполне себе жив и здравствует. И — сопоставив все факты — сейчас Миура находится на Сицилии не просто потому, что её горничной отсекли голову через несколько недель после пули, которую схватил Девятый, а потому, что в этих двух случаях уже имеется конкретный подозреваемый — Антонио Ферраро. Единственная псина, которую не удалось потравить. Снова недомолвки. Очередная недосказанность. Фигура умолчания, которую так любит использовать лицемерный старикашка. Ещё одна ложь, в которую Занзаса макнули с такой же непринуждённостью, с какой макают перо в чернильницу. Спустя восемь лет после пробуждения от ледяной тюрьмы подобное даже не вызывает озлобления или ненависти. Внутри рассыпается пустыня из единственного ощущения — досады. — А я тебе говорил, босс, что это очередная ебучая подлянка! — зычно подаёт голос Скуало, пару часов назад представший перед ним с воплем, мол, что проебал полдня из-за тупого приказа передать Миуре решение старика. И по пути в его кабинет запросил у ребят из информационного файл на этого Антонио. — Откуда ты знаешь про него? — Занзас кивает на фотографию в открытом отчёте и переводит смурной взгляд на капитана. — Врой, да Девятый об этом парне всё время бубнел перед положением Савады «на царствие». Что, мол, вот — одной ебучей радостью больше, Миура с помощью брака приведёт в Вонголу целую ораву ценных кадров. Ферраро-то… — Иллюзионисты, — басовито дополняет Занзас слова заместителя. — Мусор, ты что-то мне недоговариваешь. — С чего ты взял? — настороженно спрашивает Суперби, закидывая правую голень на колено левой ноги. — Ты как-то резко притих, значит, что-то не так. Скуало несколько нервозно, что не всегда ему свойственно, проводит здоровой рукой по волосам. Занзас отмечает, что патлатый всё-таки вырядился в выходную шмотку — у него-то первый отгул за полгода выдался. Но, вот незадача, поручение найти Миуру и поработать живым почтовым голубем босс решил свалить на того, кто ему об этой горе-девице сообщил. Наверное, где-то глубоко в душе Занзас устойчиво консервативен и продолжает придерживаться одного старого доброго принципа: доносчику первый кнут. В этот раз перепало Скуало — хотя ему чаще всех перепадает, — который просрал свой долгожданный уик-энд. — Я не просто так вспомнил об этом пацане. Девчонка спрашивала о нём, — неохотно выдаёт Суперби. — Случился кое-какой кипиш перед Церемонией Наследования. Там мутная драма была с этими двумя. Занзас вопросительно выгибает бровь и забрасывает ноги на стол — пара бумажек слетает из-за всколыхнувшегося воздуха. — И? — Ох, бля-ять, — тянет Скуало и устало откидывается в потёртом пухлом кресле. — Говорю же — история мутная. Знаю только из разговоров охраны в главном штабе, что примерно за полгода до Церемонии Миуру нашли шатающейся где-то в районе Сестолы. Она чуть ли не босиком добежала — или доехала, не помню — до какого-то бара неподалёку от местного озера, вызвонила старика. За ней тут же послали людей. Выглядела она откровенно дерьмово, в одной ночной сорочке и трусах около десятка километров намотала. Уже после произошедшего я случайно узнал, что за неделю до весёлого променада Миура и её женишок поехали в Феррару навещать будущих родственничков. Только поездка вышла боком, и случился какой-то пиздец. А какой — я без понятия. Девятый замял всё по-тихому, без скандалов. Странно, что ты не слышал об этом. — Меня не колышат любовные перипетии какой-то девки, — припечатывает Занзас и прикрывает глаза. Он полностью уверен, что сейчас Скуало продолжит молоть языком и попытается докопаться до его сухой ответной реплики. И, без сомнения, оказывается прав. — Не лечи меня, а? Нахрен ты меня послал к ней, если тебе так насрать? Ты мог поручить это Леви, раз уж у остальных заказы, — с сердитой насмешливостью язвит мечник. Он всё так же непривычно тих. «Вот же заноза», — думает Занзас, но ничего не отвечает. Иногда — совсем-совсем редко — он втайне ищет общества своего заместителя, готов слушать его громогласные наущения и терпеть все претензии в свой адрес до самого последнего визгливого слова. Такие желания возникают отнюдь не беспричинно, а после очередной бессонной ночи, чаще всего — когда к Занзасу приходят нелепые кошмары. После Колыбели приступы тягучего морока стандартно преследуют раз в полгода. — Она пыталась разболтать меня, — вдруг говорит Суперби. — Так странно тебя упомянула… Как бы Занзас ни хотел компании, но некоторые вещи он вытерпеть не в состоянии. Обычно вести спокойные беседы со Скуало получается только с бутылкой спиртного, стоящей рядом; в такие моменты мечник, поддерживая босса в распитии алкоголя, рассказывает что-то несущественное, ненапряжное, возможно, даже не касающееся работы. Занзас не вслушивается — ему хватает чужого голоса и стакана с выпивкой. Временами после таких посиделок кошмары шепчутся или кричат голосом Скуало, и дышать во сне становится на порядок легче. — Она вообще странная, — как-то неясно продолжает Император Меча. — У тебя пара часов отгула осталась. Иди в душе повой, — Занзас резко сбрасывает ноги на выцветший персидский ковёр, давая капитану понять, что сегодня лясы точить не намерен. Выпивки под рукой нет, да и идти к бару на другом конце кабинета не хочется. — Врой! Охуеть, вот уж спасибо от души, — мечник поднимается с насиженного места и скалится. — Второй раз уже эта баба на мою голову сваливается, и всё просто… — и тут Скуало осекается. Занзас же мгновенно хмурится, ставит локти на стол, складывает пальцы в замок и подаётся вперёд, пытаясь выискать в физиономии Суперби хотя бы маленький оттенок сожаления о ляпнутом. Кажется, сегодня кое-кто попиздует к бару с пинка. Для «задушевной» беседы всегда не хватает хорошего скотча. В конечном итоге, этот разговор начинался с Миуры — ею, как бы это ни коробило Занзаса, он и закончится. — Мусор, — босс Варии посылает Скуало один из самых уничтожающих взглядов в своём арсенале. — Сел. И рассказывай, что за дела у тебя были с этой полоумной.***
Детская мечта Хару — стать профессиональной гимнасткой и носить красивые леотарды с сотней переливающихся камешков и висюлечек, летая по разным углам спортивного настила, подобно пёстрой экзотической бабочке — осталась в прошлом из-за вполне конкретных жизненных обстоятельств. Хару повзрослела, немного вытянулась, заимела небольшую выпуклость в районе грудной клетки — хотя не так уж она была необходима, клеймо «девочка из Вонголы» заведомо положило к её ногам всех, кто хотел с этой самой Вонголой породниться, — научилась прекрасиво улыбаться, переключаться из режима «благонравная японская девушка» в режим «темпераментная итальянская синьора», поднаторела в «тряпко-шмоточном» (так однажды выразился Гокудера) ремесле и — самое главное — отпустила волосы. Своей шевелюрой Миура гордится по сей день и при любом удобном случае не упускает возможности потрясти тяжёлыми блестящими прядями. В школе — итальянской, той самой, куда ходили детишки мафиози — Хару часто слышала, как за спиной её удостаивали прозвищем «девочка из аниме». Хару никогда не обижалась, просто потому, что слышала вещи обиднее. Да и Найто Лонгчемп, с которым Миура познакомилась тогда же, когда познакомилась с Тсуной, как-то сказал, что она чем-то похожа на Энму Ай из «Адской девочки», на что Хару весело рассмеялась. А потом сделала себе «химэ катто»*, и в сплетнических кругах школы стало отчего-то заметно тише — наверное, думалось ей тогда, не всем дано понять такой тонкий юмор. Со временем, мечту о гимнастике сменила мечта о дизайнерской школе — и на непродолжительный период, всего каких-то полгодика с хвостиком, Хару почувствовала себя полноценной, обычной, такой же, как все, когда институт Марангони распахнул свои двери перед новой студенткой. Хару любила моду и дышала ею: молилась на «Vogue», почитала Анну Винтур, обладала врождённым чувством стиля и никогда не экономила на аксессуарах и обуви (она в принципе ни на чём не экономила, Девятый любил её баловать). Но потом случился Антонио — милый Антонио, который в школьные годы учился в параллели на два класса старше, а после и вовсе стал её женихом. Однажды, одним осенним утром, когда дождь нещадно сёк в бесчисленные окна поместья, дедушка попросил прийти к нему в кабинет, где было вынесено решение — пора замуж, дорогая, хватит тебе сидеть на шее у Семьи. Но Хару ничуть не расстроилась и с покорностью — не особо привычной для неё — приняла волю деда и выбрала Антонио Ферраро. Она Вонгола, она могла себе позволить хотя бы это. Долгое время у неё была лишь Семья, а хотелось… просто семью. Хотелось мужа, который будет целовать перед сном, станет верным другом, заполнит собой пустоту, что липким туманом распространялась внутри Хару с самого детства, хотелось детей — желательно, нескольких, — хотелось повседневной рутины и супружеских ссор на тему «в какой цвет красить кухню». Всего того, что было общепринятым и традиционным. Нор-маль-ным. Но после произошедшего в Сестоле… ещё одна мечта разбилась на мелкие осколки и изодрала душу. И с тех пор Хару решила для себя одно: нет, нет и сто раз нет — никаких больше женихов ей и даром не надо! Дедушка больше не настаивал, а Хару больше не смела мечтать о чём-то столь тривиальном — всё равно оно останется недоступным, есть ли смысл? Ни гимнасткой, ни дизайнером, ни женой стать не получилось. Хару устала пытаться. — Подай мне вон те серёжки, пожалуйста, — она смотрится в зеркало, но не смотрит на Биаджио, которому адресовала простую просьбу. Тот что-то бурчит себе под нос, но всё же берёт с прикроватной тумбочки серьги и вкладывает их в протянутую узкую ладонь. — Благодарю, — спокойно кивает девушка. Биаджио выверенным жестом прикладывает руку к груди и кивает в ответ. — Скуало рассказал мне кое-что… — усмехаясь, начинает Миура, всё же встретившись с дворецким глазами в зеркальном отражении. Она вдевает крупную дизайнерскую бижутерию в уши и придирчиво проверяет, как уложена чёлка. «Наверное, стоит уже её отрастить», — решает для себя Хару. — Вы хотели пройтись по магазинам сегодня, — Биаджио прокашливается и делает вид, что не услышал ехидцы в голосе «синьорины». — Да, да, — Хару сначала усмехается, а потом нетерпеливо стучит пальчиками по туалетному столику, разворачиваясь к мужчине. — Сегодня в «Сефоре» огромные скидки. А платье я уже выбрала онлайн. Ох, Биаджио, все попа́дают, когда я его надену! А знаешь, почему?.. Всю дорогу до косметического Биаджио и телохранители выслушивают лекции о нездоровом консерватизме в «современном мафиозном обществе» и о длине юбок у достопочтенных жён, сестёр и матерей донов, выражая всем своим видом «отсутствие полного присутствия». Позже Серджио, который встречает их у одного из бутиков, замечает, что ребята, несмотря ни на что, держатся молодцом, выслушивая всю болтовню Хару. — Я это почти каждый день терплю, парни, — и хлопает одного из охранников (опешивших от такого внезапного жеста), остающихся бдить в машине, по плечу. Хару, дурачась, бьёт Серджио кулачком в грудь, на что он отвечает лучезарной улыбкой. Для неё пребывание в Палермо с каждым днём становится менее невыносимым, и единственное, что всё ещё напрягает — отсутствие звонков или сообщений от дяди и дедушки. Она-то им писала, а в ответ получила нечто вроде «занят, свяжусь с тобой позже» — звонить было бы бесполезно. Один только Тсуна на третий день «ссылки» выделяет десять минут своего времени, чтобы оповестить Хару о смене локации — вечеринку по причине «потому что» перенесли из Лацио в Тоскану, и лететь из Палермо придётся чуточку дольше. Хару отвечает: «Понятно, спасибо» и не смеет задерживать брата на телефоне. Какая ей, хорошей и милой сестре, в конечном счёте, разница?***
В просторном зале тосканского поместья — того, что рядом со старушкой Флоренцией — гости раскиданы, словно разноцветный бисер, по разным углам. Девятый предложил — скорее, настоял — Саваде именно этот громадный дом для празднования вечеринки «для своих». — Сводишь Киоко-тян в Уффици, — заявил старый дон. Хрен поймёшь их, этих стариков. Хорошо, конечно, что не пригласили добрую половину итальянской мафии — только самые приближенные Вонголе Семьи приехали ради подобного увеселения. Остальных же просто не включили в список избранных, которые будут лицезреть начало официальной личной жизни Десятого ничтожества. Занзас стоит в тени двух небольших мраморных колонн — открытая галерея на втором этаже не мешает обозревать происходящее внизу и смотреть в колодец со снующими туда-сюда муравьями — и размеренно пьёт кьянти из тонкостенного бокала. Передатчик в ухе то и дело попеременно воспроизводит голоса офицеров, которые уже как полчаса монотонно докладывают обстановку. Занзас морщится, глядя на то, как лучится гордостью Девятый — и его Хранители за компанию, — как показательно счастливы Сасагава (пока что) Киоко и Савада Тсунаёши, как все вокруг извергают из сверкающих напускными улыбками ртов потоки лести, поздравляя жениха и невесту. Живой оркестр на фоне играет вальс, обручённые выходят в центр зала под медленные хлопки. Здесь не хватает только широкого луча света — прямо голливудский мюзикл, приправленный тупыми жизнерадостными песнями о любви. Занзас делает один большой глоток и ставит полупустой бокал на каменные перила. Вскоре помещение заполняют танцующие пары. Занзас смотрит на Киоко Сасагаву и диву даётся, насколько же эта девчонка напоминает куклу — такую красивую, нарядную, совсем неживую. И она, и Савада, одетые во всё белое, неуверенно кружатся в танце, как заводные игрушки, и у Занзаса начинает рябить в глазах от прямо-таки книжной иллюстрации благочестия и праведности. Этот белый-белый цвет. Помнится, в прошлый раз… На Церемонии Наследования. В прошлый раз кое-кто тоже был в белом — одна конкретная баба. Найти её в толпе не сложно — чёрная клякса посреди карнавала счастья, яркое блестящее пятно. Тоненькие шпильки, открытые ноги с худыми коленками, руки в перчатках, не по случаю короткое, но какое-никакое «маленькое чёрное платье» — закрытое, драпированное, с длинными рукавами, топорщащимися плечами и широкими лентами-завязками у горла. И если бы этот наряд полностью не состоял из переливающихся пайеток, Занзас бы подумал, что Миура явилась на похороны — ну знаете, как когда становятся вдовой в двадцать с хвостиком от «внезапной» кончины своего престарелого мужа. Кузина Савады о чём-то болтает с учеником Скуало, вонгольским Дождём, разделяя с ним общую, понятную им двоим шутку, абсолютно не обращая и малейшего внимания на какого-то особо смелого кавалера, пытающегося встрять в разговор, скорее всего для того, чтобы пригласить девчонку на танец. А пыжится-то как. Ах, да. Положение «завидной невесты» и «Хару важна для Вонголы». — Ты же знаешь про Море Крови*? Когда резиденции Семей, как-либо связанных с Вонголой, изрешетили, главный штаб тоже вниманием не обделили. На тот момент Миура жила там, со стариком — тогда эту девку ещё считали наследницей. Её и её мамашу притащили в Палермо, на ту же виллу, как и в этот раз. Накрыли иллюзией, снабдили охраной, Варию обязали следить за обстановкой. В то время спорить со стариком было… не особо разумно, — вот и всё объяснение, которое было получено от патлатого. — Миура тогда совсем мелкой была. «То» время. Время, которое Занзас помнить не может. Время, которое он восполнял чужими рассказами, сводками из информационного отдела и архивными документами в плотно сшитых папках. Восемь лет, чёртовых восемь — почти бесконечность. «Хару важна для Вонголы». Эта фраза гадливо заела в голове, проникла в подкорку, словно червь — и гложет, гложет, гложет. Занзасу кажется, что когда-нибудь, в тысячный раз пережёвывая всё, что так или иначе связано с Колыбелью, стариком или не доставшейся ему Семьёй, он захлебнётся в собственной желчи. Он отводит взгляд от девчонки, которая, похоже, нехило зарядила своим длинным конским хвостом по лицу недоухажёра, допивает оставшееся кьянти, ставит пустой бокал обратно на перила и уходит в сторону небольшой боковой лестницы. Спустившись на первый этаж, Занзас замечает краем глаза просторный каменный балкон — и тут же проскальзывает на террасу. Мужчина проходит к балюстраде, встаёт у увесистой прямоугольной тумбы, упираясь носком сапога в её основание, и облокачивается на гранитную крышку, тяжело вдыхая октябрьский тосканский воздух — ему всего-то нужно собрать себя в кучу, ничего сложного. — Мусор, — даёт он указания через передатчик, — кто-то один — живо на второй этаж. Я отключаюсь. Слушать фырканье Скуало Занзас желания не имеет, поэтому снимает гарнитуру и суёт её во внутренний карман. Без него справятся. А не справятся — сдохнут. Мысли об абстрактном и жестоком убийстве невероятно прочищают мозги, помогают отвлечься. А ещё огоньки — множество огоньков во тьме, мерцающих, спускающихся ровными рядами к длинным песчаным пляжам у полоски моря. Где-то там — зазубренные скалы, оглаженные морской водой камни, Апеннины и старые, богатые на урожай виноградники. Где-то там, в густеющей ночной тьме — по-настоящему красиво. Время течёт на удивление быстро, и вот уже вместо оркестра эхом доносится пение Дина Мартина*. Занзас знает слова песни, и, как ни странно, на самом выдохе вот-вот готов подпеть, но… — До-обрый вечер, — разносится позади певучий звонкий голос. — Блять! — горячо восклицает Занзас. — Какого хера ты тут забыла? Красота, горы, море, огоньки — ага, развоображался. И всю романтику — наслаждение музыкой и раздумья об изощрённых расправах — порушила прилипчивая и клейкая, словно жвачка, девчонка в сверкающем платье. — Ты следишь за мной, мусор? — как-то уж слишком нейтрально спрашивает Занзас, вообще не пытаясь вложить в свои интонации хоть какую-то язвительность. Он не хочет тратить ещё одно лишнее «блять» на эту девицу. — Было бы глупо это отрицать. Я видела, как ты спустился вниз, думала, может потанцевать захочешь, — только сейчас в её голосе Занзас улавливает пьяную весёлость. — Вали обратно в зал и не доёбывай меня, — он даже не разворачивается, чтобы посмотреть на неё. Лишь может представить, как её взгляд внимательно скользит по его спине — и как-то плевать. — Там скучно, — говорит Миура таким тоном, будто это невероятно очевидный факт и ему, Занзасу, стоит принять это утверждение, как данность. Он всё же поворачивается к ней и в первый раз за весь вечер рассматривает вблизи: замысловатые серьги-цепочки в ушах, пыльно-розовая помада (которая, сказать честно, ей идёт) и неброский макияж глаз — дымчатые тени, аккуратно выведенные и еле заметные тонкие стрелки, и из-за них, видимо, Занзасу и кажется, что Миура прищуривается, точно кошка; и если бы не растрёпанная чёлка, то он бы даже сказал, что девчонка выглядит что ни на есть шикарно. Сегодня луна поразительно большая и светит ярче обычного — может, суперлуние, а может просто разыгравшаяся фантазия, — и волосы у Миуры ловят лунный свет. Словно на поверхности глубокого тёмного озера появились блики. — А со мной, значит, не скучно? — Ты отличаешься, — произносит она с исключительной честностью. — От Савады? — почему-то вырывается именно его фамилия, хотя уместней было бы спросить о её бывшем женишке. — От всех, — она смело подходит ближе, и серьги в её ушах красиво танцуют. У него даже не возникает желания заржать или достать пистолет. В голове ничего не щёлкает, а в груди — не печёт. Занзас явственно чует запах винного букета, шоколада и лака для волос — а в прошлый раз были только сладкие шлейфовые духи. Сейчас духов он не ощущает, даже когда девчонка кладёт свою руку в перчатке ему на плечо, ведёт её выше к смуглой шее и приподнимается на цыпочках, опаляя его губы жарким дыханием. Как же Хару Миура пахнет на самом деле? Целоваться с ней не хуже, чем с любой другой девкой — он даже чуть наклоняется, чтобы было удобнее толкать язык ей в рот. Разница в росте у них довольно большая, и Миуру спасают только туфли на шпильке. И когда она отрывается от него, на её губах — таких раскрасневшихся, припухших, мокрых — смазана помада, которая, вероятно, отпечаталась и на его губах. Всё-таки этот оттенок ей идёт, хотя в бабских штучках Занзас и не разбирается. — Ты всем своим дружкам подобную херню поёшь? — А ты согласен быть моим дружком? — беззаботно смеётся она, проводя рукой от широкой резинки до кончиков по длинному хвосту, откидывая его за спину. Скуало тоже так делает, когда собирает волосы на затылке — правда, приступы наведения красоты у патлатого случаются крайне редко. Занзас лишь хмыкает, а потом скалится. — И что я должен на это ответить, по-твоему? — Ничего, — рука Миуры (правая, та, которая лежала у него на шее, та же самая, которой она откинула хвост) тянется к его руке, к левой. И Занзас равнодушно смотрит на то, что творит эта деваха, и убить её не хочется — неинтересно выйдет. Как-нибудь потом, в более подходящий момент, более уместным для такой занозы способом. Пули на неё Занзас тратить по-прежнему не намерен. — Пойдём, — с обольстительной улыбкой просит она и сжимает его ладонь. И хоть Занзас и правда плохо разбирается в бабских штучках и прибамбасах, но зато хорошо — ох, как же хорошо — знаком с подобными жестами и улыбками. Они — прямое приглашение. И Занзас не дурак, чтобы от него отказываться — в конце концов, передатчик он уже снял, а пресную вечернюю программу стоит разнообразить.***
Миура слегка пьяна, и Занзас полностью отдаёт себе отчёт в том, что сейчас она тащит его в одну из десятков комнат в поместье. Тащит туда, где никто не увидит, не заглянет, даже не подумает пройти мимо. Миура под мухой, да, но всё ещё соображает и идёт как-никак, а прямо, совсем не качаясь на своих тонких шпильках — такими и убить можно. В темноте коридоров её силуэт почти не виден, ведь на ней чёрный туалет, и лишь блики от светильников, висящих на стенах, играют с теми мелкими пайетками на платье. Миурина перчатка слегка холодит его вспотевшую ладонь — кажется, это шёлк. Но Занзас тоже пил вино, которое разносили в зале. И ему, по большому счёту, хочется расслабиться. Наряд девчонки здесь играет самую последнюю роль. Занзас идёт за ней, думая, как же она не ёбнулась на нескольких лестничных пролётах и стольких поворотах. Видимо, бегать в такой обуви, как у Миуры — это целый грёбаный спорт, которому обучают с раннего возраста. А Хару думает: «Ему ведь понравилось», хотя он и сделал вид, что ничего особенного не произошло. Она же не предлагала ему ничего из ряда вон выходящего — просто захотела и поцеловала. Уже после по глазам было ясно: бери его, идиотка, сейчас. Намёки, намёки… Может, ей привиделось? Даже если так, даже если он не особо и хотел, Хару была готовой во всех смыслах этого слова. Многочисленным гостям было плевать, куда направились сестра Десятого и босс Варии. Музыка, танцы, алкоголь — две тени, всполошившие балконные занавески, никому не были интересны. Хару в данный момент тоже плевать. Никто, кроме Занзаса, не сможет сказать ей «нет». Она слышит только его тяжёлые шаги за спиной и сильнее сжимает его ладонь. Девушка уверена — он не откажет. Не в его интересах. Не сейчас, когда она уже заводит его в самую дальнюю гостиную на третьем этаже. Хару прекрасно знает, что здесь нет такого количества камер, как в главном штабе, и поэтому вела через боковые лестницы. А ещё знает, что хмыканье Занзаса — это скрытая толика одобрения. — Наконец-то, — вырывается ненароком, когда девушка на ощупь находит выключатель. Щелчок — и тусклый свет снова заигрывает с её платьем. Хару отпускает руку Занзаса и разворачивается. Между ними не меньше полуметра, и рассмотреть интерьер комнаты наконец предстаёт возможным. — Тут не увидят, — Хару начинает дышать чаще. — Камер нет, — зачем-то добавляет она. Занзас спокойно осматривает то место, куда его приволокла Миура: обычная гостиная, одна из многих в этом большом доме — софа, несколько пар кресел, обитых синих бархатом, на стенах — пылятся картины (вроде бы, какие-то натюрморты), а на полу — что странно — нет ковра. Занзас слышит, как Хару начинает переступать с ноги на ногу — тихий-тихий такой стук о паркет, раздражающий. Наверное, сейчас Миура предложит ему потрахаться, а он должен, вроде как, согласиться. Но в одном он уверен — она точно выпила больше, чем он. — И? — он переводит испытующий взгляд на неё, стоящую перед ним — вот уж девочка из приличной семьи, вы посмотрите. А заглянешь в глаза — не поверишь. Сейчас у неё на редкость зазывной, тёмный взор, и голову она так склонила, заискивающе — василиск в женском обличье, натуральная сирена, хорошо, что не поёт. Ещё и вдобавок выглядит жутко дорого в своей жутко дорогой шмотке. Жалко как-то портить весь этот светский лоск. — Ты хочешь меня? — следует вполне очевидный вопрос… в ответ на вопрос. — Ты протащила меня через все этажи, чтобы задать этот вопрос? — Занзас продолжает эту дурацкую игру, в которой никто, похоже, не произнесёт ни одного утвердительного предложения. Занзас в курсе, как женщины любого сорта любят игры, самые разные. Но совершенно не знает, как нравится играть Миуре с мужчинами. Особенно, если они уже снимают пиджак и кидают ей под ноги. На передатчик в кармане вдруг становится плевать. — Я надеюсь, до тебя быстро доходит, — уже утвердительное. Занзас не любит долго забавляться с такими неопытными девчонками, как эта. То, что она первой проявила инициативу и поцеловала его, ничего не значит и не даёт Миуре фору. Занзас вообще ненавидит игры, в которых ведёт не он. — У меня месячные, всё равно бы так было, — обыденным тоном сообщает девушка. — Так что да, до меня доходит. Но почему бы тебе не сесть на… Занзас на несколько секунд возводит глаза к потолку, а затем резко хватает Миуру за плечо и притягивает ближе. Она таращит глаза из-за лёгкого испуга, шепчет еле слышное «хахи», но её взгляд затуманен — наверняка алкоголь ударил в голову. И Занзас уже чувствует, как девчонку начинает пошатывать. — Не слишком ли много берёшь на себя? — мужчина спускает свою ладонь до её предплечья и тянет вниз. — Села. Быстро. Миура, как ни странно, подчиняется. Покорно опустившись на его пиджак коленями, она елозит по ткани, устраиваясь поудобнее и поправляя подол платья, чтобы ненароком не порвать его. Никаких возмущений или претензий, даже в глазах — бесспорное спокойствие. Неужели любимая внучка его «папани» такая блядь, или это действительно лишь следствие выпитого? — Мог и сказать, что хочешь по-быстрому, — Хару выпячивает губы, еле слышно причмокивая. В данной ситуации её забавляет всё, и совершенно не важно, что вино творит очень нехорошие вещи с достаточно хрупким девичьим организмом. Она не так уж и много выпила. И в данный момент не испытывает давящего чувства стыда или робости, стоя на коленях перед боссом Варии (с чего бы ей тогда вообще затевать всё это?), штаны с которого стягивала каждая третья шлюха на Сицилии. Если верить сплетням, конечно. Но они же не на Сицилии, хоть и прибыли на сегодняшнее мероприятие оттуда. А потому Хару может даже порадоваться, что отсосёт ему, ведь это лишь крохотная песчинка на берегу, откуда могут стартовать их отношения. Пусть Занзас об этом и не догадывается. Он предоставил ей пиджак, чтобы она не стёрла свои выпирающие коленки о паркет, кинул, будто бы случайно обронил. Спасибо? Что тут ещё скажешь. Хару-Хару вовсе не стыдится, ей даже интересно посмотреть, хватит ли её на то, чтобы сделать это во время помолвки своего дорогого брата, Десятого босса Вонголы, «мы вас поздравляем, Дечимо», а ещё «у вас обворожительная невеста». Хару вправду не так уж много пьёт, и утром, когда проснётся в одной из комнат этого дома, а после вернётся в Палермо, сможет смело смотреть Занзасу в глаза. А одна хорошая заграничная подруга потом точно позвонит и скажет: «Ну что, повеселилась наконец-то?», усмехаясь по ту сторону трубки. И Хару улыбнётся, вспоминая, как самозабвенно занималась оральным сексом вчера, и ей… Да, ей нечего стыдиться. Сейчас она просто расстёгивает ремень с тяжёлой пряжкой, на которой красуется большой «Х», после — мелкую пуговицу и молнию на брюках, приспускает их, а потом высвобождает член из нижнего белья. Так вот, чтобы было удобно, чтобы прямо ниже мошонки. У него не стоит от слова вообще. Она смотрит ему прямо в глаза, не отрываясь. Занзас ощущает резкость в каждом её движении. У Миуры горит взгляд — а ему на мгновение становится беспокойно, — и в этой забытой всеми, кроме горничных, комнате, в этой ватной тишине он слышит, как девушка предварительно смачивает слюной губы. Ну, и чем же порадует? Но когда она, явно со знанием дела, начинает облизывать основание члена, а через минуту проходится по стволу мокрыми поцелуями, Занзас не может не вскинуть брови в немом удивлении. И не может не потянуть руку к её макушке. Хрен знает, где она этому научилась, но она определённо хороша. Хару доходит до головки, обводит языком пару раз, целует, ещё раз, ещё раз, заглатывает наполовину, выпускает, повторяет… Какого чёрта он не чувствует её рук? — Сними перчатки, — с придыханием говорит Занзас и тянет её за волосы вниз. — Сними их. Он видит, как она держит его член в левой руке, но практически не совершает никаких потуг, чтобы стимулировать его ещё больше. Занзаса это подбешивает — она сама согласилась на отсос, но даже сейчас не снимет эти хреновы перчатки? — Если ты так хочешь, сниму. Одну, — Хару усмехается. И это — чистая похоть. Ей совершенно всё равно, что он всё ещё держит её волосы, чуть оттягивая — это чертовски приятно, если подумать. В такой момент, конечно, не стоило бы расслабляться, ведь это же… Занзас. Шесть букв — и, боже, сколько же рассказывали о нём те самые «синьорины» — чёртов Биаджио и его словечки, — которые только и могут в послушание к папе-боссу и маме, которая договорится о свадьбе тотчас же, как только доченька согласится раздвинуть ноги перед влиятельным сыночком кого-либо из дружественной семьи. А Хару не такая. Или хочет казаться себе самой не из «таких». Она всегда раздвигает ноги по собственному желанию — и это никого не касается, даже той самой подруги, с которой Хару сплетничает о том да о сём. А мужчина, что сейчас владеет её интересом — вот он, перед ней, её названный… Кто он, кстати? Дядя? Смешная условность и седьмая вода на киселе — три раза «ха». Сын её — тоже условность — дедушки. Хару о нём наслушалась на полжизни вперёд: какой он, мол, невероятный любовник — по версии одних, и какой же он сумасшедший и груб в постели — от других. Миура не прочь отведать и ту, и другую стороны Занзаса, если таковые действительно имеются. Он ей нравится. И чем раньше Занзас с этим фактом свыкнется, тем лучше для неё. Для них обоих. Девушка быстренько стягивает перчатку с правой руки зубами под блуждающим взглядом налитых кровью глаз. Это смотрится немного дико, и несмотря на то, что Занзаса это завлекает и притягивает, смотреть Миуре в глаза он избегает. — Что? Думал, у меня там щупальце? — Миура пытается неумело пошутить. Привычка, что поделаешь. — Думал о том, где ты научилась брать в рот. Она ничего не отвечает, лишь посмеивается, откидывая перчатку в сторону. А потом заглатывает — очень даже глубоко. Занзас с шумом вдыхает воздух и слегка запрокидывает голову назад, всё ещё не желая встречаться с ней взглядом. Она, конечно же, не собирается делать ему горловой, это очевидно. Но такого он точно не ожидал, когда шёл за ней сюда, хотя и знал, что у Миуры есть недвусмысленное намерение его поиметь. Она ещё пару раз заглатывает с характерным звуком и выпускает член полностью. Потом выбирает удобный темп, прекратив мучить своё горло, и просто отдаётся целиком на милость Занзаса. Но его всё устраивает: он даже не старается сильно давить на её голову, чтобы прибавить «скорости». Вот так и продолжается: Хару периодически смачивает руку и член своей слюной для удобства, иногда переходя на облизывание яичек. Теперь её левая рука упирается Занзасу в бедро, иногда несильно его сдавливая, и в мозгу рождается потаённое желание — вцепиться боссу Варии в задницу. «На потом», — думает Хару. Бляшка ремня звенькает в такт с движениями его бёдер, и Миуре начинает льстить, что мужчина становится уязвим перед её лаской. Хару сосёт умело, и — о, да — она об этом знает, и видит, что Занзасу нравится, когда поглядывает на него снизу. Он не смотрит на неё, будто зрительный контакт при минете ему совсем не важен. Аккуратно посасывая головку, Хару думает: «Привык к проституткам и сексу без лишних эмоциональных потрясений? Всегда можно исправить». Миура перестаёт работать губами, но продолжает вылизывать Занзаса языком — с каким-то невероятным упоением и полной самоотдачей. Хару нравится всё, что происходит: то, как она стоит на коленях, то, как Занзас держит её конский хвост мёртвой хваткой, то, как его немаленький член отвечает пульсацией на каждое зигзагообразное движение юркого языка. У неё самой уже свербит: кровь прилила к половым губам, и с учётом менструации, возбуждение не просто сильное — оно болезненное. Но ей не важна собственная разрядка, абсолютно, ведь у неё есть чёткий план, в котором Занзас кончит только лишь от её рта — и не забудет этого. Никогда. — Посмотри на меня, — томно шепчет она, нежно и медленно проводя языком по венчику головки. — Занзас, посмотри на меня… И, как ни удивительно, он слушается. Завидев то, как она играется с уздечкой и — боже ты мой — как она стонет в унисон с ним, у Занзаса внутри что-то хлопает, и он заставляет её взять в рот снова. В тусклом свете люстры видно, как искрятся её глаза. Он бы мог в них утонуть — глубокие омуты, до дна далеко. Любой посмотрит — не всплывёт. Мужчина кончает, заходясь в глухом рыке, схватывая волосы на затылке Миуры так сильно, что та мычит от резкой боли. Но член изо рта не выпускает. …когда он заправляет рубашку обратно в брюки, а молния на них противно взвизгивает, Хару надевает перчатку, встаёт с колен и поднимает его пиджак. — Держи, — он принимает одежду из её рук. — Спасибо. Мои колени бы сейчас жутко ныли. — А рот не ноет? — Занзас понимает, что это плоская остро́та, но удержать себя не может. Миура игнорирует сарказм варийца, только смахивает и так плохо лежащую чёлку, поправляет подол платья и с удивительно невозмутимым лицом подходит к мужчине, панибратски похлопывая того по спине. — С днём рождения, кстати, — она с придыханием растягивает слова, — Занзас-сама, — и дарит затяжной и трепетный поцелуй в щёку. Каким-то странным образом Занзас забыл об этой дате, хотя, в общем-то, у него никогда не водилось привычки устраивать застолья — бутылки коньяка и редкой компании Скуало хватало с лихвой. Каким-то магическим образом Миура узнала об этом дне — наверное, от старика. Только когда она уходит, ничего больше не говоря, выбивая «цок-цок-цок», к нему медленно приходит осознание… Нет, не того, что сестра Савады отсосала ему в качестве подарка, а того, что эту бабу он подпускает слишком близко — непозволительно близко. Потому что теперь к улыбке прибавляются ещё и её глаза.