***
То ли полнолуние так влияло, то ли мерзкие лабиринты, где Питер блуждал во сне, но уснуть он больше не смог. Питер собирался послушать музыку и полистать «Двадцать тысяч лье под водой», но осознал, что зверски хотел есть. Пришлось напоминать себе, что ужин он пропустил, увлеченно тренируясь со Скоттом, Рэйвен и Ороро, а после, уставший и разбитый завалился на кровать и мгновенно отключился, забыв переодеться. Ороро здорово метала молнии, и во сне Питер то и дело убегал от них, кружа по темному, заброшенному особняку, где, кроме него, никого не было. Ему определенно снились нездоровые сны. На кухне ночью никого и быть не могло, поэтому Питер закрыл дверь и принялся хозяйничать: пожарил себе яичницу, посыпал сверху сыр, сделал бутерброд с листом салата и колбасой, вскипятил воду и заварил чай. Очень поздний ужин или слишком ранний завтрак выглядел по-королевски. Питер подумал, что вряд ли именно так кормили принцессу Диану или герцога Филиппа, но, скорей всего, они бы не отказались от такой красоты. Он съел ровно половину яичницы и почти весь бутерброд, когда дверь на кухню открылась, впуская отца Питера. Эрик выглядел неважно, и Питер настороженно замер с вилкой в руке. Эрик долю секунды рассматривал Питера, а тот, пользуясь случаем, оценил глубину отцовских мешков под глазами. Увиденное ему не понравилось. Питер и сам в последнее время спал плохо, при этом он никого не хоронил, а Эрик… — Привет, — решил первым нарушить неловкую паузу Питер. Он вполне искренне считал, что Эрик развернется и уйдет. В конце концов, они не были ни друзьями, ни приятелями, чтобы вдвоем коротать время на кухне. Но Эрик Леншерр ответил ему: — Привет. Голос прозвучал сухо и надломлено. По спине Питера пробежал холодок, когда он подумал, что могло сниться отцу или сидеть в его голове днями. Вина? Злость? Отчаяние? Питер думал, что последнее было ближе к правде. — Если мешаю, я могу уйти, — сказал Питер. Комфорт Эрика для него выглядел предпочтительней собственного любопытства. Любопытство могло катиться ко всем чертям, если отцу требовалось личное пространство, не заполненное малознакомыми парнями. Эрик удивил второй раз. — Нет. Зачем? Он прошел к шкафу, достал чашку и насыпал в нее кофе из уже початой баночки. Можно было сварить, но Эрик не стал заморачиваться. В тишине Питер слышал каждое движение отца, каждый вдох и выдох. Он снова царапнул вилкой по тарелке, где остывала яичница, и этот мерзкий звук пустил мурашки по рукам. Эрик тоже поморщился. — Не спится? — решил спросить Питер. — А тебе? — парировал Эрик, подходя к столу с кофе. — Дерьмо снится, по правде, — ответил Питер. — Вот и мне. Питер продолжил есть, Эрик сделал глоток. Черный кофе без сахара в четыре утра выглядел полнейшим беспределом. Питер, косясь на отца, сделал вывод, что у того ночи были куда хуже. Питер пока не решился сажать сердце кофеином. — Ты Питер? — вдруг поинтересовался Эрик. — М? — поразился Питер инициативе отца. — Да. Да, я Питер. Мы встречались… Знаешь… «В Пентагоне, откуда я тебя достал, и в Каире, где мне чуть не перерезали горло и сломали ногу. Спасибо, что на мне все заживает, как на собаке», — додумал Питер. — Да, я помню. Что ты там говорил? «Я твой…»? Кто? Брат? Родич-мутант? Питер порадовался, что уже проглотил то, что было у него во рту, иначе пища грозила попасть не в то горло. Смерть не на поле боя, а от коварного куска колбасы — нелепость. Питер не простил бы себя. — Я… — Эти паузы, когда Питер искал слова, начинали бесить даже его. — Именно это, да. Я уже и не помню. Он неловко усмехнулся, мысленно называя себя жалким лжецом. «Что ты несешь? — спрашивал Питер у самого себя. — Что ты несешь, идиота кусок?». — Ясно, — сказал Эрик отстраненно. — Там в шкафу есть печенье, если хочешь, — предложил Питер. — Я не хочу. — А, ну ладно. А то ты пьешь пустой кофе. Я обычно пью чай или кофе с чем-то еще. С зефиром там или с шоколадкой. — Не люблю зефир, — поморщился Эрик. — Почему? Эрик поднял брови. — Он приторный, сахарный. — Моя мама тоже его не любит, — усмехнулся Питер. — Зато мне больше достается. Эрик посмотрел на Питера, а тот заинтересовался содержимым чашки. Чай стремительно заканчивался, но это не было проблемой. Проблема была в поводе задержаться. — Твоя фамилия Максимов, верно? — спросил Эрик. — Питер Максимов? — Ого, какие познания! — Питер раньше сомневался, что Эрик знал даже его имя. — Ты местный герой. Как не знать мутанта, который спас всех детей в доме? Достойного ответа Питер не нашел и лишь угукнул. Он не считал себя героем. Если бы не способности, вряд ли он делал то, что делал. Что героического в том, что он, играючи, вытащил из дома всех, включая пса и рыбок? Вот если бы он без своей скорости кинулся в горящий дом, тогда можно было бы поговорить о героизме. — Максимов, Максимов, — пробормотал Эрик. — Тебе случайно не знакома Магда Максимова? Теперь Питер жалел, что не подавился. Он почти воочию видел, как с его лица слезла краска, а внутри все съежилось до размеров атомов. Вот он шанс — маячил перед глазами, протягивал к нему, доверчивый, руки. Питеру даже не нужно было искать повод, выдумывать, откуда начать разговор, если бы он решился рассказать отцу, кем они приходились друг другу. Здесь от него требовалось заявить, что Магда Максимова была его матерью, и дальше уже логика Эрика подвела бы факты под одну черту. Но Питер замер с раскрытым ртом, откуда, как в Каире, не вылетело то, что должно было быть сказано. — Не-е, — протянул он, веря собственному тону. — Понятия не имею. Однофамилица, наверно. Эрик кивнул, принимая ответ, а Питер вдруг подумал, что большего дурака, чем он, встретить было проблематично. Возможно, ему следовало поставить самого себя в музей и брать деньги за то, чтобы люди приходили любоваться на него, назидательно говоря детям: «Вот это — кромешный идиот. Не будь таким, милый». Эрик допил свой кофе. Питер доел свой королевский ужин и допил чай. Сидеть вдвоем уже не было смысла. Питер помялся, зачем-то вынул из шкафа печенье и положил на стол. Эрик вопросительно поднял брови, глядя на него, а Питер пожал плечами. — Вдруг проголодаешься, — сказал он. Он не сомневался, что это проклятая пачка проклятого печенья пролежит на столе нетронутой до утра, а там ее уже найдут дети. Питер выходил из кухни, когда за спиной зашуршала упаковка. Оглянувшись, он увидел, как Эрик взял себе один крекер и уставился в окно.- 4 -
25 августа 2017 г. в 14:54
Эрик Леншерр проснулся в 3:40 ночи с пустой головой. Тело было уставшим, а глаза болели от частого недосыпа, но Эрик не жаловался. Депрессия накатывала волнами на берег: случались приливы и отливы. Сегодня был прилив, и это было нормально. Ненормально, если бы он продолжал жить, улыбаться и беспечно пить кофе, словно ничего и не происходило.
Секундная стрелка на часах громко меняла деления. Ее мерные движения били по мозгам, и Эрик долю секунды колебался, раздумывая стоило ли остановить механизм. Победила апатия: Эрик остался лежать в постели, стрелка продолжила идти по своим делам.
Это было странно. Время не замерло, жизнь продолжала свое течение, несмотря на то, что Эрик понятия не имел, что делать дальше. Жить у Чарльза до глубокой старости он не хотел, а идти пока было некуда.
Чудесным образом особняк и его жители исцеляли. Эрик отвлекался на малышню, которой требовалась помощь, что-то чинил, читал книги, устраивал с Чарльзом шахматные турниры. Все это помогало быть почти вменяемым. А потом начинался прилив: Эрик лежал в ванной, делая вид перед самим собой, что лицо было мокрым от брызг воды, чувствовал нескончаемый стыд и сожаление, почти сгорая от первого и почти утопая от второго. Полицейские пришли за ним, потому что он был Магнето. Будь он добрым самаритянином Чарльзом, за ним не прислали бы людей с арбалетами. Его родные погибли за то, каким он был в прошлом, и даже дом в глуши и смена имени не спасли.
Наверно, Чарльз, оспаривая право Эрика на свободу, приводил прямо противоположные аргументы, подкрепляя их жестким голосом. Говорил, что тот имел право сойти с ума от горя, когда его, не трогавшего никого, лишили двух самых близких людей. И плевать из-за чего. Эрик в тот день не оказывал сопротивления, не защищался. Инстинктивно защищалась малолетняя дочь. Возможно, Чарльз подкреплял свои слова тем фактом, что Эрик обнаружил себя, спасая человека. Возможно, Чарльз говорил еще много чего: он умел говорить, знал, что говорить и как. Главным было то, что за Эриком не приходили. Какие-то каналы на телевидении могли поносить его, фанатики могли продолжать желать смерти всем мутантам. Но вокруг пока стояла тишина. Никто не бегал возле особняка Чарльза с транспарантами, а сам Чарльз даже получил поддержку многих родителей мутантов, кто-то помогал со средствами.
Лежать в темноте Эрику не понравилось. Поняв, что хозяин был уязвим, мерзкие мысли поползли из всех углов, и Эрик не мог их остановить.
Он был виновен в смерти своей семьи. Он всегда был виновен.
В памяти всплыла улыбка Нины, которая встречала его по возвращению с работы. Эрик тогда устало затворял дверь, снимал ботинки, а Нина, опережая мать, выскакивала ему навстречу. И улыбалась.
Тут же пришло другое воспоминание, где Нина пустыми глазами смотрела на небо.
Эрик сжал зубы, но глаза все равно увлажнились. Он зажмурился и несколько раз глубоко вдохнул, успокаиваясь. Сердце ныло. Сейчас бы добрую порцию виски, но алкоголь был только в кабинете Чарльза, а Эрика посреди ночи никто не приглашал в гости.
Лежать было хуже всего. Эрик свесил ноги с кровати, нашаривая тапки. За окном сияла желтая, как фонарь, луна. Издалека она казалась живой и яркой, но на деле была безжизненным куском камня.
Жена и дочь тоже лежали под безжизненным куском камня.
— Проклятье, — пробормотал Эрик. Он потер шею и поднялся с кровати. Ему срочно было необходимо немного кофе, черного и горького.
Коридоры были пусты. Эрик шел по спящему дому, улавливая проявления жизни с разных сторон. Где-то скрипела пружина, гудели трубы, трещали провода; где-то сердце мерно билось, где-то неслось куда-то, гоняя кровь по венам.
Эрик так тщательно прислушивался, что хлопок дверцей холодильника показался ему взрывом. Эрик недоуменно заглянул на кухню и увидел, что был не единственным неспящим в особняке.