Точки пересечения

Бродить по пустынному городу в полном одиночестве было сродни попаданию на необитаемый остров без средств связи. Никто его не искал, никто на него не смотрел, не на кого было посмотреть и ему. Это был сон, Питер понимал. Только сны умели выглядеть совершенно обычными и иррациональными одновременно. Он был в Польше, в том самом городе, где жила семья Эрика. Семья, полная и без незваных сыновей, счастливая. Питер ждал горечи, которой пахли подобные мысли, но она не появлялась. А потом Питер осознал, что счастливый даже без него Эрик — это хорошо. Детские обиды на то, что отец умел жить без него, казались глупостью и мелким пустяком. Питеру было стыдно, что однажды он посмел приревновать привязанность Эрика к Нине. Какое гнусное и отвратительное лицемерие! Сегодня, сейчас Питеру было плевать, что Эрик был счастлив без него. Лучше бы и продолжал, чем вот так… Питер спал, но сон был из разряда тех, что отличались особенным ощущением реалистичности. Питер присел и потрогал землю руками. Она была прохладной и на ощупь самой настоящей. Если бы не стойкий запах лекарств в носу, Питер решил бы, что просто забыл, как пришел сюда. Но лекарства пахли, тихим эхом издали раздавались звуки, редко-редко, и голос отца проскальзывал, едва доносясь до ушей. Питер и впрямь не помнил, как очутился в этой не самой любимой его стране. Со снами так случалось, поэтому он не знал, сколько спал — день или год. Каким по счету был этот сон и что было до него? Память услужливо воскрешала Эрика и то, что Питер отшвырнул его в сторону, а последующие за этим события были подернуты пеленой и скрывались в тумане, как пиратский корабль. Очень хотелось проснуться. Питер не удивился, когда его позвали по имени, близко и отчетливо. Он приветственно махнул сестре рукой, а Нина замерла в шаге от него. По ее лицу Питер видел, что она хотела его обнять, но передумала. Он тоже замешкался, и момент оказался упущен. — Ты придумал, как открыть дверь? — спросила Нина. — Теперь, наверно, да. Но я вне игры. Прости. — То есть, дверь никогда не открыть? — ужаснулась Нина. — Нет-нет, открыть. Я бы открыл, будь я… Будь я не здесь. Но, поверь, твой папа все сделает. Он обязательно откроет дверь. Я все рассказал ему. — И я смогу выйти? Правда? — Да! Да, конечно. Они все сделают, чтобы ты вышла. — И Питер убедительно кивнул. Он врал. Он понятия не имел, что сейчас творилось где бы то ни было, сколько творилось и творилось ли, но это вранье стоило того: благодаря ему Нина просияла, словно ребенок, получивший на Рождество самые желанные подарки. — А ты скоро уйдешь? — спросила она с легким беспокойством. Питер смотрел на темную челку, карие глаза и светлое платье. Она была слишком юной, чтобы страдать. На страдания нужно было ввести квоту. Питер даже представлять не желал, сколько Нина пробыла в одиночестве, слоняясь внутри своей головы, подавая сигналы бедствия в его сторону и только порой получая краткий ответ. Он надеялся, что те, кто сделал это с ней, получат свое в полной мере или даже с избытком. — Нет, думаю, я еще не скоро уйду. — Почему? — Попал под раздачу. — Питер улыбнулся. — Слушай, а ведь ты выросла здесь, да? Не хочешь провести для меня экскурсию? — Да, хорошо! — Нина взяла его за руку и повела за собой по безлюдной улице, сотканной памятью и воображением. — Я покажу тебе кондитерский магазин мистера Паскаля. И пряничный дом! Еще тут есть вкусная пицца. Ты любишь пиццу? — Обожаю. — И я тоже!

***

Эрик вошел в палату Питера, и Ванда только чуть повернула голову в его сторону, чтобы после снова отвернуться. Эрик остановился у дверей. Здесь хватало стульев и даже кресел, но садиться рядом было стыдно. Наедине с Питером стыд отступал, потому что Питер спал и не мог взглянуть ему в глаза, а Ванда имела такую привилегию. И поэтому Эрику было стыдно. Стыдно, что он, взрослый и разумный, оказался виновником состояния сына, которому в очередной раз пришлось вытаскивать его из созданной эгоистичным нежеланием слушать заварушки. Несколько месяцев назад Питер пришел за ним в Каир и там ему сломали ногу и едва не убили. Теперь же едва не убили снова. И каждый раз в этом был виноват Эрик. Возможно, его именем следовало назвать чуму. — Это не кома, — тихо сказала Ванда после пяти минут оглушительного молчания. — Я знаю. Хэнк сказал, что его организм восстанавливает силы после ранения. Что нужно время. — Знаете почему он восстанавливает их так долго? — Нет. Хэнк говорил, что понятия не име… — Имеет. Он солгал вам о серьезности ранения. А мне не врал. Питер умер бы практически со стопроцентной вероятностью, если бы не его быстрая регенерация. Он умер бы либо на месте, либо после того, как вы принесли его сюда. Такие раны не вылечить, но Питеру повезло, что он мутант. Эрик скрипнул зубами. Злил не столько монотонный голос Ванды, сколько Хэнк, утаивший от него важную информацию. Видимо, чтобы снова не психанул. Его считали неуравновешенным подростком, не иначе. — Я не осуждаю вас, — вдруг произнесла Ванда. — Вы не могли знать, что случится. Но мне кажется, мама была не так уж субъективна, когда говорила, что вы опасны. Она просила Питера держаться от вас подальше, вы знали? — Да, мы виделись с Магдой. — Так она из-за вас плакала? — Я ее и пальцем не трогал. Мы просто говорили. — Это Питер рассказал вам о?.. Ну сами знаете о чем. — Нет. Я понял. — Значит, я выиграла. — Ванда слабо улыбнулась. Она все еще смотрела на неподвижного брата. — Я призналась своему отцу, а он не смог. Мистер Леншерр. — Она все-таки повернулась к нему. — Раз уж он лежит вот так, скажу я. Он не собирается навязываться и не собирался. Он вообще сомневался, стоит ли сваливать на вас груз в виде себя. Так что не волнуйтесь на его счет и не считайте себя обязанным. Питер этого не оценит. Эрик выслушал, рассматривая лицо Ванды с самыми серьезными на свете глазами. Эта девочка совершенно не походила на подростка, которым была. Питер больше походил, чем она. — Ты поразительно похожа на свою мать, — сказал Эрик. — Зайду к Питеру попозже. — Нет, останьтесь. — Ванда поднялась и поправила кофту. — Мне нужно куда-то пристроить отца. Он ждет меня на первом этаже. — Отца? — Эрик вспомнил, что Питер рассказывал об отчиме. — Да. Он… Неважно. Я скоро вернусь, мистер Леншерр. Ванда вышла из палаты. Эрик закрыл за ней дверь. Стараясь отогнать склизкую мысль, насколько тяжело пришлось бы его сыну без ускоренной регенерации, он тронул его за руку. — Твоя сестра и правда взрослая. И сила у нее… Не хотел бы я быть в числе ее врагов, словом. Питер промолчал в ответ. Он все еще не приходил в себя.

***

— Ты видела огни? — Питер задрал голову к небу, где, как ему показалось, промелькнули огни как от прожектора. — Нет, — неуверенно ответила Нина, посмотрев туда же. Питер не знал, сколько они торчали здесь, болтаясь по окрестностям и болтая обо всем на свете, кроме тем, не предназначенных для ушей ребенка. Казалось, что прошло уже полжизни в этих скитаниях. Питер ловил себя на том, что выключался и забывал, что спал. Воспоминания возвращались внезапным уколом боли в груди или теплом на руке, будто кто-то грел его мерзлые конечности. Или, как сейчас, прожектором, появившимся и исчезнувшим. Нина улыбалась: у нее была компания, это уже был достаточный повод для радости. Думая об этом, просыпаться Питер хотел меньше. Проснуться — значит оставить эту девочку, невинную и одинокую, снова в пустоте и безысходности. Новой информации о том, как ее можно было найти, Нина не предоставила. Это был не детективный роман, и мозаика не собиралась, потому что из всех свидетелей и очевидцев была только Нина, а она не могла сказать больше, чем знала. Ей было холодно и страшно. Питер думал, что ее держали в каком-то состоянии анабиоза. Мотив был неясен. А без мотива поймать преступника — волшебство. Зачем кому-то якобы мертвый мутант? «Мертвого никто не хватится. А там можно ставить опыты, и никаких ответных мер не последует», — подсказал голос в голове. Такое было в духе тайных человеческих организаций, радикально настроенных против мутантов. Траск, Страйкер… И одни ли они были? И сколько еще таких? А вдруг это созданная правительством подпольная секта мутантоненавистников? Вдруг снова замышляется какая-нибудь пакость вроде проекта Стражей? Однажды уже поднимали руку на его создание, почему бы не сейчас? Питер не был согласен с отцом в его вопросах по поводу того, что люди были врагами. Слишком уж черно-белым мир тогда представлялся. Питер видел меньше и знал меньше, но в чем был твердо убежден, так это в том, что мир был каким угодно цветным, но не монохромным. Это была большая ошибка Эрика, думать, будто ты либо мой враг, либо мой друг. Она проистекала из печального опыта прошлого, без сомнения, и взглядов на мир из одного-единственного окна в здании. И Питер понимал отца достаточно для того, чтобы не быть согласным с ним. Но сейчас почему-то все сводилось к тому, что это очередной Траск творил свое доброе зло во имя благого террора. Но выстраивать обвинительную речь еще было рано. Кроме предположений не было ничего.