II
— Рана! Она… она… — крик ошеломлённого пациента разлетелся по больничному крылу, тот, не скрывая шока, смотрел на свою травмированную ногу. Днём ранее в неё попала стрела. Ранение было довольно тяжёлым, так как снаряд угодил прямиком в бедренную артерию. Кровотечение удалось остановить, но, в конечном итоге, солдат потерял много крови. Ситуацию осложняло и то, что стрела, судя по всему, была обработана какой-то дрянью. Лекарства не помогали ране зажить, а плоть вокруг начала гнить со скоростью, превышающей все разумные пределы. Будто то были не живые ткани, а тухлый и червивый кусок свинины, залежавшийся в сыром погребе. Зараза быстро разлилась по всему организму. В итоге, последние двадцать четыре часа страж города лежал в полубредовом состоянии. Он медленно умирал. Со лба лился холодный пот. Всё время тошнило. Губы отливали синевой. Такое тяжёлое положение дел сохранялось до тех пор, пока в палату интенсивной терапии не вошла она. Свет яркого утреннего солнца играл на её волосах и создавал иллюзию пожара. Он отражался от белой кожи цвета слоновой кости, заставляя её лицо светиться, и от глаз, которые приветствовали солнечный свет изумрудным сиянием. Девушка осмотрела палату и подошла к стражнику, который изнемогал от потери крови. Она положила одну руку в область селезёнки, а другую прислонила к забинтованному бедру. Внезапная боль пронзила разум пациента. Позади посетительницы стояли врачи и медсёстры — они наблюдали за разворачивающим представлением. От рук рыжей девушки начало исходить тепло. Они стали настолько горячими, что солдату показалось, что к коже прислонили раскалённую кочергу. Тут же его перестало мутить. Голова перестала кружиться. Мир начал обретать ясные очертания. Палата, в которой он находился — палата интенсивной терапии. Здесь ожидали своего часа смертельно больные и тяжелораненые. Помещение палаты — тесная комнатка на четыре кровати, стены которой были облицованы белой керамической плиткой. Койки стояли вплотную друг к другу, но были разделены синими занавесками, создавая иллюзию отдельных комнат. Считалось, что умирающим больным так будет комфортнее — никто, кроме врачей, не увидит их плачевного состояния. Когда солдат пришёл в себя, он со смесью удивления и страха смотрел на свою посетительницу — на врача не похожа, на родственницу тоже. Девушка сделала два шага назад, позволяя медицинскому персоналу пройти к больному. Медсёстры начали поспешно снимать бинты с его увечья. Глазам раненого стража предстало удивительное зрелище, хотя нет, скорее, не «удивительное» — отвратное, ни больше ни меньше. После снятия бинтов взору присутствующих открылась загнивающая чёрная дыра — место попадания стрелы сочилось заразой. Страж почувствовал давление и жар в месте, где находился этот гнилой бездонный колодец. Картина была не из приятных. Из багровой пропасти начал литься гной и заражённая кровь — будто из вулкана, ядовитые телесные жидкости вырвалась наружу, заливая кожу токсичным месивом. После яростного взрыва, оно продолжало вытекать из аккуратной дыры порядка полминуты. Когда, вместо яда и гноя, из раны полилась светлая алая кровь, отверстие, которое проделала в бедре стрела, начало заживать. Затем, в течение небольшого времени, начало проходить и воспаление. Кожа начала бледнеть и разглаживаться. По прошествии двух минут о ранении напоминала только запёкшаяся кровь вперемешку с гноем. Это было чудо. Солдат, как ему показалось, достаточно долго смотрел на целую и здоровую ногу, а затем перевёл взгляд на свою гостью. Он был преисполнен благодарности, почтения и страха. В ответ, девушка лишь слегка улыбнулась. Доброта, которую излучала она этой улыбкой, согревала сердце и растапливала лёд его души. Стражник одновременно почувствовал невероятный душевный подъём и глубокую печаль. Он не был эмоциональным человеком, однако по его щекам в этот момент потекли слёзы. Не проронив и слова, целительница пошла к соседу пациента. Он был его товарищем — их отряд вчера угодил в засаду. Выжили в той бойне только они вдвоём, и то лишь благодаря случаю — враг отвлёкся на дикого зверя, что дало время убежать. В итоге, солдаты всю ночь брели по лесу в поисках спасения, и нашли его только под утро. После боя у второго стража не хватало левой руки и правого глаза. Его голова была вся покрыта бинтами, они были пропитаны кровью и выглядели будто тряпка, которой минуты назад промыли хорошенько пол. Несмотря на то, что ранение нанесли ещё вчера — кровь отказывалась останавливаться. Она всё шла и шла, сколько бы медсёстры не меняли бинтов и сколько бы раз врачи не пытались прижечь его раны. То же самое можно было сказать и о его руке — вся белоснежная простыня под пациентом уже была равномерно бордовой. Ещё немного — и он умер бы от потери крови. Порядок действий девушки повторился вновь: одна рука на селезёнке, вторая — на забинтованной голове. Изувеченный, одетый в багровые мантии, пациент истошно завопил, притом так внезапно, что одна из медсестёр, что стояла позади целительницы, подскочила. Не обращая на то внимания, девушка начала срывать бинты с остатков руки, обнажая ужасную рану. Разорванные мышцы, срезанные сосуды, горелая плоть, которую уже прижигали три раза в попытках остановить кровотечение, а в центре кровавого цирка — белая кость. Девушка крепко схватила обрубок руки перед самым срезом, повернув руку ранением в сторону потолка, и сдавила — так сильно, что на белый кирпич тут же брызнула багровая смесь из крови и гноя. Через секунды перед глазами пациентов и врачей предстал отвратный вид. Кость начала вытягиваться из порванной плоти, будто росток пшеницы из плодородной почвы, а за ней, чуть погодя, последовали мышцы и сосуды. Жилы, вены и капилляры, как дикие лианы, обвивали её со всех сторон. За мышцами поспешно последовали кожа и волосяной покров. Вскоре на вновь обретённой левой кисти уже вырастали ногти. Рука была полностью восстановлена. Целительница отступила, давая дорогу снующему персоналу. Медсёстры быстро убрали бинты с головы. Правый глаз был на месте. Это было утомительное утро. Мира направлялась к выходу из храма. Со всех сторон суетились надоедливые врачи–теологи. Они, как зудящий рой мошек, следовали за ней до самого выхода, полагая, что таким жалким образом могут заслужить её внимания. Насекомые. На её лице светилась наигранная добродушная улыбка. Лицо выражало не раздражение или презрение, а смущение. Мира была мастером подделывать эмоции. — Мы так благодарны вам. Передайте наше глубочайшее почтение регенту, госпожа верховная жрица, — сказало ничтожное насекомое номер «6». — Госпожа верховная жрица! Госпожа верховная жрица! Пожалуйста, приходите завтра! — выкрикивало ничтожное насекомое номер «11», оно сновало позади всей этой суетливой толпы и пыталось привлечь к себе внимание. Мира хотела покинуть это место. Всех насекомых она уже запомнила и пронумеровала. Становилось скучно. Госпиталь хоть и был красив, но был и столь же бесполезен. Как таковых магов в этом мире не было, но в нём обитали невероятные твари, которые обладали магическим даром. Из подобных тварей люди этого мира научились делать могущественные артефакты, которые придавали их владельцам невероятные способности. Публика вокруг Миры полагала, что она обладала одним из таких артефактов, а потому и могла с такой лёгкостью поднять со смертного одра даже покойника. Девушка совсем не желала заниматься такой бессмысленной работой, но такие благотворительные посещения были волей самого Господина, а значит, она не смела ослушаться. Поэтому Мира обязательно, раз в день, где бы ни находилась, посещала местных больных и изувеченных и ставила их на ноги, невообразимо поднимая уровень их жизни. Сегодня в Госпитале Святой Елены опустело тысяча двести пятнадцать коек. Но сегодня Мира пришла причинять благотворительность не в одиночку. — Пожалуйста, расступитесь! — молодой парень аристократического вида, со светло-русыми волосами до самых лопаток, прикрикнул на снующую толпу врачей и монахов. — Верховная жрица утомилась, пожалуйста, дайте ей дорогу! Это был Айген — сын местного герцога Годрика. Годрик был владельцем этих земель. Его сын был строен, красив и чем-то внешне напоминал Господина, и поэтому Мира относилась к юному лорду сравнительно благодушно. Молодой герцог был одет парадно, можно было даже сказать — вычурно. Лазурный камзол, обшитый золотом, штаны и кожаные сапоги того же цвета – все эти одеяния хорошо сочетались с волосами золотистого цвета. Айген жестом скомандовал страже, и те подошли к монахам, чтобы помочь им немного разойтись. Повинуясь, толпа немного раздвинулась и дала дорогу. Главный выход из храма располагался, как и у большинства храмов, за на́ртексом (притвор храма). Путь к нему украшал ковёр из красного бархата. По сторонам стояли сосновые скамьи, на которых, даже в такую рань, уже располагалось несколько молящихся. От скамей пахло древесиной и елью. Всё внутреннее убранство собора украшал красный бархат и золото. На расписанных фресками стенах висели иконы, которые были обрамлены в слоновую кость и шелка. Витражи на окнах, пропуская солнечный свет, придавали ему радужный окрас, и он заставлял сиять всеми цветами радуги и без того завораживающий антураж помещения. В воздухе пахло маслами и благовониями. Скоро начнётся богослужение. Снаружи церкви раздавался шум. Сначала Айгену показалось, что это лишь звуки пробуждающегося города. Лорд бережно взял верховную жрицу под руку и повёл её по великолепному расписанному ковру к выходу. Охрана лорда, закованная в тяжёлые лазурные доспехи, отворила перед молодым господином массивные дубовые двери. Для того, чтобы открыть их, понадобились усилия, по меньшей мере, десяти стражей герцога. Утренний свет устремился в храм и буквально ослеплял. Выйдя из храма, Мира обнаружила источник шума. Им был не город — перед ней стояла толпа разъярённых мещан.II
31 августа 2017 г. в 05:42