Еще есть мокко — кофе с горячим шоколадом. Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко есть молоко. И сладость, та, которую не найдешь в эспрессо, например. Ее и чувствуешь не сразу, и каждый раз не очень понимаешь, почему заказал именно его. Только потом вспоминаешь, в тот самый момент, когда становится сладко. Макс Фрай
Невыносимая жара, к большому облегчению людей, уступила место приятной прохладе, темно-синее небо заволокли тучи, и иногда дул ветер. Ремус работал в баре на окраине маленького городка. Его друзья после выпуска решили устроить себе еще одни каникулы, Ремус же, наоборот, всерьез занялся поиском работы. Найти что-то приличное пока не удавалось, а хвастаться друзьям тем, что он бармен, не хотелось. Места здесь были живописными, что очень нравилось Люпину. Дорога через широкое вересковое поле, больше походившее на розово-фиолетовое море, вела его каждый день от дома до бара и обратно. Воздух здесь, в отличие от задымленного Лондона, был свежим и даже казался сладковатым. Ремус никогда не торопился, возвращаясь домой. Ему нравилось идти медленным шагом и всей грудью вдыхать этот воздух, смешанный с ненавязчивым ароматом цветов. Нельзя было сказать, что Ремусу нравилась его работа, но выбора не было. Он, все время поглядывая на часы, смешивал различные коктейли для посетителей, мысленно стараясь найти плюсы в своей работе: платили неплохо, общение с людьми обеспечено, и — самое главное — в маггловском мире никто не знал о «пушистой проблеме». Порой Ремус сам удивлялся: а почему именно бар? Не маленький книжный магазинчик или что-то в этом роде? Он был не в силах дать ответ на этот вопрос, хотя обдумывал его довольно часто. Быть может, поспособствовали этому неугомонные друзья: Джеймс, как и Лили, был потерян для общества, в редких письмах сообщая новую деталь вроде «лукавых искорок в ее изумрудных, словно весенняя трава, глазах», а Сириус, ни с того ни с сего, рванул путешествовать. Ремус тихо хмыкнул и поднял голову, отвлекаясь от стакана, который он старательно натирал белым полотенцем до блеска. За барной стойкой сидела знакомая ему девушка, хотя, как он мог называть ее знакомой, если даже не знал имени? Она приходила каждый вечер в одно и то же время, заказывала мокко и не торопясь пила его, опустив немного грустные карие глаза вниз. Она никогда не говорила с ним, только окидывала изучающим взглядом. Ремус как раз закончил приготовление ее напитка, как услышал знакомый хриплый голос, а через секунду — лающий смех. Ремус встретился взглядом с удивленными глазами Сириуса, и через мгновение он и Бейли — их однокурсница — оказались у барной стойки. — Черт возьми, Лунатик, как тебя занесло сюда? — воскликнул он. — А как тебя, Бейли, он затащил в свой «отпуск»? — с искренней улыбкой интересовался Ремус, стараясь не смотреть на Блэка, так как в противном случае его щеки бы тут же залились алой краской от стыда. Не задавая вопросов о заказе, он достал из холодильника две бутылки пива и поставил их на деревянную столешницу перед друзьями. — Он притормозил возле моего дома, врубил на своем бумбоксе The Doors на всю громкость. И я поняла, что мне пора развеяться, — Бейли пожала плечами, как будто это само собой разумеется. Тем временем Сириусу надоело то, что его персону игнорируют и он настойчиво постучал массивным кольцом на пальце о стекло предложенной бутылки. — Староста факультета, отличник, ходячая мораль Мародеров, Лунатик, в конце концов, я ожидал тебя увидеть где угодно, но только не в маггловском третьесортном баре, — Сириус не мог сдержать свое удивление. — Ну да, Блэк, ты опытный эксперт в этом вопросе, — усмехнулась Бейли, с довольной улыбкой отпивая глоток освежающего напитка. — Почему именно это место? — Сириус взглянул на Бейли выразительным взглядом, в его глазах явно читалось, что на эту подколку у него был ответ, но еще больше ему хотелось расспросить друга о последних новостях в его жизни. — Да так, воздух здесь хороший, — уклончиво ответил Ремус. — Ну да, ну да. Именно свежий воздух. Или слухи среди выпускников верны, и самые умные студенты Хога бегут на престижную должность бармена? Эх, правильно меня дядя наставлял, надо было более старательно учиться, — с напускной печалью Блэк склонил голову над бутылкой, которую крутил в руке. — Как видишь, — грустно подметил Ремус. — Да и «пушистая проблема» основательно сокращает возможный список потенциальных работодателей, — ему было не удобно говорить об этом, но здесь, кажется, замечала это только Бейли, которая с интересом смотрела на друзей. — А почему не сказал ничего? Я бы первым делом поехал к тебе за бесплатной выпивкой, — усмехнулся Сириус, снимая с плеч пыльную кожанку. — Честно? Мне было просто стыдно. Не хотел выслушивать море подколов в свою сторону от вас с Сохатым. Но работать где-то надо, деньги всегда нужны. — Лунатик, ты чего тут без нас, совсем раскис? — усмехнулся Сириус, подбадривая тем самым друга. После этих слов смущение Ремуса как рукой сняло и он принялся с интересом расспрашивать Блэка о его приключениях в дороге, коих накопилось немало. И пусть он не занимает престижную высокооплачиваемую должность, зато сейчас он почувствовал себя уютно и комфортно в этом месте. А перед старым другом больше не было стыдно.***
Следующие дни проходили однообразно: знакомая незнакомка приходила, делала заказ и больше не открывала рта. Ремус, после длительных споров в голове, согласился с собой, что каждый вечер, когда часовая стрелка приближается к десяти, ждет ее, чтобы услышать немного хриплый от долгого молчания голос, встретиться пару раз взглядом, а потом, после ухода девушки, ругать себя за слабость и трусость, за то, что еще не познакомился с ней. Тот день был особенно прохладным, и когда она пришла, Ремус заметил, что пальцы, как и лицо, у нее покраснели. — Как Вас зовут? — решился спросить он, удивляясь неожиданному приливу смелости. — Одри, — коротко ответила она. За весь оставшийся вечер она снова не произнесла ни слова больше, и Ремус даже не знал, что думать и предпринимать дальше. Если бы Джеймс или хотя бы Сириус могли дать совет… Впрочем, на следующий день Одри, немного, как ему показалось, поколебавшись, спросила его имя и осталась довольна, после чего вновь замолкла. Теперь они знали имена друг друга, это уже казалось Ремусу огромным достижением. Однажды Одри засиделась до закрытия бара. Солнце уже опустилось за горизонт, и, выйдя на улицу, она ощутила дуновение прохладного ветра. Ремус вышел следом. Не сговариваясь, они в полном молчании отправились по дороге через вересковое поле. Вечером цветы, произраставшие здесь, словно менялись. Свежим утром или солнечным днем они были совсем другими. Ремусу эти цветы нравились больше вечером, их окрас становился ярче и проникновеннее. Темно-красные, насыщенно-синие, ярко-фиолетовые, малиновые оттенки развевались вокруг, питаясь сумраком, в который погружались. Ремус наслаждался этой тишиной, и в то же время она казалась ему нагнетающей. Несмотря на эти мысли, он был несказанно доволен компанией девушки, казалось, что она испытывала те же чувства. Меланхоличное, всегда печальное лицо, которое привык видеть Ремус в баре, неожиданно преобразилось. Тонкие бледные губы девушки затронула слабая улыбка, а отрешенность в карих глазах сменилась мечтательностью. Он старался впитать и запомнить каждую перемену, произошедшую в ней. В вечернем свете, среди этого верескового моря, она казалась ему призрачной феей. Девушка с темными волосами, с острыми скулами, в длинном простом платье синего оттенка, которое доходило ей до пят. Сегодня дорога через поле казалась Ремусу как никогда длинной. В его голове разгорался спор о том, как себя вести с Одри, как не спугнуть ее мечтательный настрой, не опечалить вновь. Они уже почти добрались до конца натоптанной годами тропинки, когда Ремус склонился к цветам и, собрав маленький букет, протянул его девушке, сумевшей захватить его мысли своим молчанием. Одарив друг друга мягкими робкими улыбками, они разошлись в разные стороны. Это превратилось в некую традицию. Одри приходила в бар, когда до закрытия оставалось около часа, а после они вместе отправлялись по своей вересковой дороге. И каждый вечер Ремус дарил ей скромный букетик вечернего вереска. Меланхолия, окружавшая Ремуса последний месяц, начала рассеиваться. Ее тягучая завеса спала окончательно, когда в один из вечеров Одри сама заговорила с ним. На следующий день в баре она заказала капучино, изменив своему привычному меланхоличному мокко.Капучино — это влюбленность. Сначала терпко, потом сладко и легко, а на поверку — все та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, — самые лучшие. Кстати, всегда можно просто съесть пенку и не пить, но это мало кому приходит в голову. Видимо, дело все-таки в сочетании. Макс Фрай