***
Не смотря на подступающие все ближе холода и увядающие всюду растения, сад оживал с каждым днем, даже беседка уже не казалась настолько гнилой. Запутанные магией цветы, уверенные в том, что сейчас лето, цвели и благоухали, раскрашивая сад всевозможными красками. И только понурые бутоны эустом хранили полное равнодушие ко всем благоприятным для роста и цветения факторам окружающей среды. Понаблюдав за упрямыми растениями еще полсекунды, Сириус недовольно фыркнул. Эти цветы так и остались верны женским рукам определенной личности. И как можно не вспоминать о ней, если все вокруг стремится напомнить? Хотя велика вероятность того, что это он сам ищет ее во всем. И к несчастью, находит! — Так и знала, что найду тебя здесь, — произнес женский голос у него за спиной. Сириус затылком чувствовал, что женщина стоит уперев руки в бока, недовольно поджав губы и грозно нахмурив брови. Воительница, не иначе! — Ты помнишь свою юность, Молли? — не дожидаясь от нее очередных наставлений, спросил он, продолжая стоять к незваной собеседнице спиной. Послышался какой-то тяжелый вздох, горечью осевший на замерзшей траве. — Остались лишь обрывки, — понизив голос, с едва заметной ноткой грусти призналась женщина. — Самые яркие воспоминания, когда казалось, что нет ничего лучше, когда жажда чего-то нового ощущалась каждой клеточкой тела. Иногда я даже не узнаю в той взбалмошной, вечно веселой девчонке себя… — ее голос спокойными волнами разливался по саду, приближаясь к нему и заставляя невольно погружаться в чужие воспоминания, представляя всех тех людей, которых он либо никогда не знал, либо они сейчас слишком стары и отличны от юной версии себя. Пока он слушал этот рассказ о том времени, которое он переживал мальчишкой, на небе успели появиться первые звезды, а за стеной загорелись огни ночного города. И было до ужаса интересно узнать, так ли шумен и беспечен Лондон сейчас, или он тоже постарел и теперь предпочитает жить днем, как и положено достопочтенному джентльмену. — А я помню лишь то, что очень редко был трезв, — когда над садом повисла тишина, выдохнул Сириус, рассматривая яркие огни вывесок, возвышающихся на окружающих площадь Гриммо зданиях. — Что ж, я не удивлена, — фыркнула Молли, зябко передернув плечами. В этот раз ее фырканье было больше веселым, чем недовольным. — Ты так и не поняла, верно? — невесело усмехнувшись, покачал головой Сириус. — Я был пьян от самой жизни! Только представь: тебе шестнадцать, у тебя полный карман денег, ты сбежал от ненавистных обязательств и родственников, а вокруг столько возможностей, столько непознанного. И ты глотаешь все, что тебе может предложить жизнь, тонешь в ее удивительных и таких непохожих друг на друга моментах, задыхаешься ссорами и угрызениями совести, не можешь надышаться счастьем и упиваешься свободой и собственными способностями. Перед тобой бескрайнее звездное небо и чистый горизонт, а рядом та, на кого всегда можно положиться, которая никогда не спросит, но всегда услышит. И все это опьяняет настолько, что можно захлебнуться от всех этих эмоций и невероятных чувств, раннее недоступных мальчику из древнейшего аристократического рода. — Он шумно выдохнул, переведя взгляд на собеседницу и с удивлением обнаружив, что она пытается как можно незаметнее стереть слезы, проложившие влажные дорожки на ее щеках. — Увы, алкоголь не способен заменить жизни, сколько его не выпей, — позволив стандартной улыбке появиться на лице и скрыв за этой маской спокойствия все свои эмоции, заметил Сириус, подав женщине черный платок. — Ты еще достаточно молод, чтобы вернуть себе эту распутную жизнь, — проворчала Молли, слишком явно пытаясь подавить в себе сочувствие и что-то еще, вызванное его неестественно длинным монологом. — Ты мне сильно помогла, дорогая Молли, — улыбнувшись уголком губ, несильно хлопнул ее по плечу Сириус. И не важно, что она сделала для себя совершенно противоположный вывод из его слов. Важно то, что теперь он убедился в одном: слова в этом мире решают многое. Но сегодня, к сожалению, он в первые в жизни произнес все то, о чем думал. А ведь если бы он сделал это намного раньше, а его слушательницей оказалась совершенно иная особа, то все могло бы быть иначе…***
Во времена его обучения в Хогвартсе, было очень модно заводить жаб. В первые года почти из каждого угла можно было услышать кваканье чьего-то очередного питомца. Но почти все дети мечтали о совах. Сириусу повезло, ведь именно в год его поступления в Хогвартс семейный филин Блэков умер, и было необходимо купить новую птицу. А уж выпросить сову для себя, пока выбирали самого черного и крепкого филина, было не так уж и сложно. В общем, он выполнил обещание и обзавелся самой быстрой в те годы совой, за которую пришлось отдать весьма крупную сумму. Но тогда он еще был любимым сыном, тогда его еще баловали и уступали почти любой его прихоти. До начала первого учебного года, но уже не после… — Пора тебе поработать, пока я не передумал, — привязывая к лапе совы несколько писем, пробормотал Сириус. — Не смотри на меня так, Блэк, ты ведь единственный, кто способен доставить эти письма по адресу и проследить за тем, чтобы от них не избавились, — нервно дернув плечом, фыркнул Сириус, встретившись с недовольным взглядом оранжевых глаз. Птица недовольно ухнула, царапнув когтями подоконник. Он уже не был таким быстрым, как в молодости, зато оставался своевольным и упрямым, словно украв эти черты характера у своего хозяина. Тяжело вздохнув, Сириус потрепал птицу по голове, отчего та попыталась его укусить, но потерпев неудачу, еще раз громко выразила свое недовольство и вылетела в окно. Несколько секунд он наблюдал за ровным полетом совы, думая о том, что неплохо бы вернуть ее назад и сжечь все эти письма. Лучше бы он продолжал изводить себя, а не совершал эту глупость. А за окнами холод набирал силу, летний зной, продержавшийся весь сентябрь, уступил свое место октябрьским заморозкам. На душе было противно, настроение с каждым днем становилось все хуже. С недавних пор октябрь стал самым ненавистным месяцем в его жизни. Именно в этот месяц он лишился всего, что у него было, растерял все самое лучшее в себе, отпустил самое необходимое и бесценное. Ни один месяц не был хуже октября, и даже день его ареста не мог сравниться с днем всех святых. — Снова погружаешься в депрессию? — с едва заметной ноткой горечи, потонувшей в наигранном веселье, спросил звонкий женский голос. — Я только что отправил ей сову! — Слова камнями обрушились вниз, придавливая его тяжестью осознания собственного поступка. — Зачем я это сделал? — запустив пальцы в волосы и с силой потянув за них, простонал он, все больше убеждаясь в глупости и бессмысленности своего поступка. — Вижу, не я одна страдаю от собственных действий, — уже без попытки спрятать скользившую в голосе тоску, вздохнула Тонкс, поставив на кофейный столик две бутылки дешевого виски. — Давай напьемся, дядюшка! — не задавая никаких вопросов, с невеселой улыбкой предложила она. Магловский виски оставался все таким же противным на вкус, все так же раздирал горло, но совершенно не прожигал внутренности, не туманил мозг. Лишь вызывал глухое раздражение, заставляя все глубже погружаться в воспоминания о лете перед пятым курсом. А в голове только и мечутся мысли о том, что он виноват в ее падении, именно он отрезал этой бабочке прекрасные крылья, заставив опуститься на самое дно вместе с собой. Она хотела его спасти от той жизни, которую он себе выбрал, а в результате завязла в этой трясине разврата и бесполезного веселья вместе с ним. Успокаивает лишь одно, ей все-таки удалось вырваться и остаться собой, а он получил то, к чему стремился, не осознавая всей тягости своих поступков и решений. — Я все равно не сдамся, что бы он не придумал для отказа, — разорвав погружающую на дно тишину, твердо и решительно произнесла Тонкс, со стуком поставив пустой стакан на стол. — Как будто я слепая и не вижу, что он ко мне чувствует, — насмешливо фыркнула она, потянувшись к бутылке. — Куда пропала вся моя решительность, когда была мне так необходима? — взглянув на девушку, рассмеялся Сириус, но тут же оборвал свое ненормальное веселье, с досадой услышав в собственном смехе злой лай брошенного на улице пса. На какое-то время в гостиной снова воцарилась тишина, сопровождаемая безмолвным переглядыванием мужчины и девушки. С каким-то давно забытым чувством восхищения Сириус понял, что Тонкс не нужно слышать, чтобы все понять. И этот пристальный взгляд, пусть и принадлежащий совершенно иному человеку, был именно таким, как ее. И не нужны лишние слова, чтобы поведать о той пустой надежде, сжигающей его изнутри, о раздирающем душу на части стыде за собственные поступки. — Пожалуй, первым на канат ступил я, — отвернувшись, пробормотал Сириус, одним глотком осушив свой стакан. — Мы всегда были друзьями, а после того, как я ее поцеловал, все вдруг стало намного сложнее. Но мне так не хотелось думать об этом, что я старательно игнорировал все предупреждающие сигналы собственных чувств. А она никогда не требовала от меня привязанности и безраздельной верности, лишь поддерживала во всем и повторяла вслед за мной: «Мы просто друзья!» — Неужели вы никогда не ругались из-за этого? — явно предвкушая важный разговор, удивленно спросила Тонкс, подавшись вперед. — Она никогда не давала возможности продолжить ссору, когда в воздухе чувствовалось ее приближение, — горько усмехнувшись, отозвался Сириус, невольно подумав о том, что это было еще одной ее особенностью. Вечно сдержанная и сохраняющая пугающее хладнокровие, она всегда сводила все к тому, что женщины слишком много болтают. — Лишь однажды буря не прошла стороной, и в тот день все закончилось…***
Скрытое мрачными тучами небо с самого утра пугало грозой, но ни единая капля дождя еще не коснулась земли. Но сам воздух потрескивал от напряженного ожидания бури. И он сам был под таким напряжением, словно являлся проводником для магловского электричества. Что именно его так злит и раздирает изнутри, он категорически не понимал, да и не хотел понимать. Все мысли были сосредоточены лишь на фигуре девушки, облаченной в темное платье и замершей почти в центре небольшой комнаты. — Это шутка! — нервно дернув уголком губ, как можно беспечнее и увереннее выговорил он, с недовольством услышав в собственном голосе вопросительные нотки. — Ты сам говорил, что у меня нет чувства юмора, — расправив плечи и чуть вздернув подбородок, ровно произнесла девушка. — Ты просто не можешь говорить все это всерьез, — упрямо продолжал он, шагнув вперед, словно в надежде, что рядом с ним она не станет говорить подобные глупости. — Неужели ты действительно собираешься уйти от меня к этому сквибу? — чувствуя растекающееся по языку презрение, выкрикнул он, шагнув еще ближе. — Кто мы друг другу, Сириус? — слегка вздрогнув от громкости его голоса, тихо спросила она, глядя ему в глаза. — Мы? — растерянно переспросил он, мигом растеряв весь свой запал и пытаясь найти подходящее слово, которое смогло бы оставить ее здесь. — Мы просто… друзья… — Слово неподъемной глыбой ухнуло вниз, проломил не только пол, но и его нежелание признаваться в том, что всего лишь друзьями они уже давно не являются. Но громкий смех, наполненный таким горьким весельем, не дал ему возможности изменить то, что уже сказано. — Верно, просто друзья! — сквозь этот отравляющий все внутри смех произнесла девушка, отвернувшись от него. — Помнишь, ты говорил, что на друзьях не женятся. А значит я могу уйти от тебя к кому угодно, потому что мы просто друзья! — Хил, ты так не поступишь! Ты не посмеешь променять меня на эту бездарность, которая не в состоянии даже себя защитить, — схватив ее за руку и развернув к себе лицом, жестко отрезал он, с отвращением узнавая в собственном голосе истерические ноты матери. — Я тебе не позволю! — Точно так же, как твоя мама не позволила тебе водить дружбу с полукровками и маглами? — насмешливо взглянув на него, снова рассмеялась она. — Ты променял меня на призрачную свободу и возможность дальше тонуть в этой ненормальной и пустой жизни, так почему я не могу променять тебя на сквиба или магла? — Ты его любишь? — вздрогнув от ее слов, как от хлесткого удара плетью, буквально рыча, спросил он. — Сам ответь на этот вопрос, — опустив взгляд в пол, прошептала она, позволив распущенным волосам скрыть свое лицо. — Я его ненавижу! — отпустив ее руку, ровно проговорил он, отступив на шаг. — Но больше всего я ненавижу тебя, — отвернувшись, бросил он, так и не сумев изменить последнее слово на себя.***
Октябрьские дни тянулись настолько медленно, что один час казался длиной в несколько месяцев. Каждая секунда все глубже погружала его в беспросветную пучину собственной беспомощности и бесполезности, придавливая апатией и отравляющим запахом одиночества. Напиться хотелось сильнее, чем когда-либо. Но Сириус не позволял себе даже смотреть на алкоголь после той попойки с Тонкс, которая закончилась совсем не нужными ему откровениями. Он еще никому и никогда не рассказывал о том случае, даже сам себе не признавался, что такой момент вообще существовал, полностью сосредоточив мысль на том, что они расстались из-за того, что она влюбилась и отправилась жить в Австралию вместе с каким-то незнакомым ему сквибом. Думать, что главным катализатором их расставания стали именно его слова, абсолютно не было желания. Правда всегда слишком противна, особенно когда она обнажает твои собственные неприглядные действия. Слушая бессмысленную болтовню на очередном собрании, Сириус с трудом сдерживал себя от желания рассмеяться — громко и безумно, чтобы наверняка убедить всех в своем сумасшествии. Причину этого желания он и сам понимал с трудом, зная лишь одно: она снова простила его, позабыв об этой единственной ссоре. Ничем иным ее посвящение в книгах и те слова в предисловии объяснить было нельзя. А он даже не попытался извиниться, не попытался все исправить, когда был шанс. Ведь знал, что если позволит себе отпустить ее, то канат оборвется, и он рухнет в пропасть и никогда не сможет из нее выбраться. Он все еще падает, не в состоянии долететь до дна или ухватиться хоть за один из выступов, чтобы спастись. В последнее время он все чаще молится о том, чтобы поскорее разбиться, лишь бы этот полет закончился. — Знаешь, мы в чем-то похожи, — как-то вечером заметил Сириус, пока они со Снейпом дожидались появления других членов Ордена и сверлили друг друга ненавидящими взглядами. — Мы совершенно не похожи, — мигом взвился зельевар, словно его кто-то совершенно неожиданно облил ледяной водой. — Да, вполне вероятно, — не услышав его, кивнул сам себе Сириус, потянувшись за печеньем. — Вот только ты, в отличии от меня, сказал лишнее слово, а я промолчал, когда стоило его произнести. — Бедненький! — вновь вернув маску хладнокровия, обронил Снейп, наполнив одно слово таким количеством яда, что быстрее получилось бы захлебнуться им. — Тебе явно не грозит смерть от отравления, Нюниус, — посмотрев на него, усмехнулся Сириус, и в первые за все эти годы в голосе не было ни капли горького осадка, лишь дружеская насмешка. В этот момент было как-то не важно, что Снейп ему не приятель и даже не собутыльник. — Зато тебя определенно поджидает смерть от собственной самоуверенности, — фыркнул Снейп, скривив губы в презрительной гримасе. — Да хоть от этого печенья, лишь бы поскорее, — отмахнулся Сириус, в очередной раз скривившись и проклиная вкус имбиря. И вновь эта тягостная тишина, от которой он уже устал настолько, что начал дергаться глаз. Уже как-то плевать на то, что Сириус сидит в одной комнате с тем, кого терпеть не может еще со школьных лет. И плевать на этот странный, изучающий взгляд черных глаз, на отсутствие очередной попытки задеть его побольнее и указать на собственную никчемность. Кажется, это первый относительно спокойный разговор в их жизни, который не сопровождается попытками ударить друг друга побольнее или выхватыванием волшебных палочек. — За что ты себя так ненавидишь? — словно услышав его так и непроизнесенные слова, внезапно спросил Снейп, позволив удивлению проскользнуть мимо холода своего взгляда. — За то, что взял у нее все, но ничего не предложил взамен, — почти не размыкая губ, выдохнул Сириус, застигнутый врасплох и столь важным вопросом, и собственным откровением. — Хорошо поболтали, повторять этого не стоит, Северус, — мигом подскочив на ноги, довольно громко произнес он, тут же направившись к выходу из кухни. Кажется, бегство становится его единственной обороной. Но разве он может сбежать от себя?***
Казалось, что эта комната совершенно не меняется со временем. Здесь было все так же светло, стеллаж был забит книгами, а в вазе по-прежнему был букет эустом, только в этот раз с темно-синими краями. Даже не было необходимости зажигать свечи, чтобы что-то рассмотреть, потому что хватало света лунного диска, заглядывающего в распахнутое окно. Ситцевые шторы едва заметно трепыхались от проникающего в комнату ночного ветра, позволяющего хоть немного отрезвлять разум прохладной свежестью, избавляя легкие от этого невыносимо желанного запаха пергамента и цветов. Он уже раз двадцать спросил себя, зачем пришел к ней ночью. Ее слегка настороженный взгляд задавал тот же вопрос. — Я чувствую себя под десятитонным прессом, который просто сдавливает меня, ломает ребра и не позволяет дышать, — присев на край подоконника, прошептал он, наконец вспомнив, что сегодня выгнало его из дома. — Рядом с тобой все это забывается, — взглянув на нее, признался он, усилием воли заставляя себя не зацикливать внимание на этой прозрачной сорочке, почти не скрывающей плавных изгибов ее тела. — Должно быть, ты действительно вся моя радость, которой просто нет места в моей жизни, — невесело усмехнувшись, заметил он, опустив взгляд на черный ковер. — Если хочешь, можешь переночевать… здесь, — словно решившись на что-то, прошептала девушка, несильно сжав тонкими пальцами его плечо. И даже сквозь рубашку он чувствовал, насколько они холодны. Вновь оторвав взгляд от пола, он внимательно посмотрел на нее, старательно сдерживая желание просто прижать ее к себе, запутаться пальцами в ее взъерошенных после сна волосах… Она действительно была по-своему красива. И если раньше он с уверенностью отрицал, что ни капли не очарован ею, то сейчас с изумлением понимал, что действительно восхищается ею, как когда-то восхищался хладностью Нарциссы, безумием Беллатрисы и смелостью Андромеды. А мисс Лайт все еще улыбалась только ему, не замечая частых встреч их родителей. Она даже сейчас не краснела от его взгляда, продолжая смотреть в ответ. — А ты этого хочешь? — сумев не сделать ни одного лишнего движения, беззвучно спросил он, вновь позволив ее запаху заполнить легкие, отравить кровь и мысли. С секунду они лишь смотрели друг на друга, словно и не было этого вопроса. Но в следующий миг он осторожно провел ладонью по ее боку, сжимая пальцами тонкую ткань и оголяя ее ноги, постоянно скрытые юбкой. Не отрывая взгляда от ее глаз, он нежно провел пальцами второй руки вдоль ее спины, чувствуя каждый выступающий позвонок. Сейчас она казалась ему как никогда хрупкой, словно от одного его неосторожного движения она и впрямь могла сломаться. Выпрямившись, он одним движением прижал ее к себе, чувствуя пробежавшуюся по ее телу дрожь. Она оказалась ниже него, но не настолько, чтобы была необходимость наклоняться. И сейчас он впервые видел поток чувств в ее всегда отстраненном взгляде. Одного этого было достаточно, чтобы он смог остановиться, но заводило это даже сильнее, чем какие-то стоны. — Только ты! — словно услышав его сомнения, хрипло выдохнула она, вцепившись пальцами в его плечи настолько сильно, что явственно послышался треск ткани. И одной этой фразы оказалось достаточно, чтобы окончательно спустить себя с поводка.