Butterfly

      У Чимина очень яркая улыбка. Юнги заметил это ещё в первый день их знакомства, но не перестаёт до сих пор поражаться тому, как она заразительно влияет на него самого. И вот даже теперь, стоит Паку залиться хохотом, как сам Юнги невольно улыбается и не может ничего с собой поделать. Рядом с ним, сжимая его руку, лежит самое большое счастье. И ничего Мину более не надо.       Юнги двадцать три года, и ему кажется, что сердце начинает расцветать яркими бутонами новых чувств. Некогда бесцветные волосы окрасились мятным оттенком, на нём — просторная футболка белого цвета. Он совершенно не боится осуждения и взглядов со стороны и теперь, лёжа в высокой траве, понимает, как глупо было прятаться от всего мира в целом. И мысль эта заставляет сжимать чужую ладонь лишь сильнее, стараясь передать тем самым всю благодарность и радость, что теплится в душе.       Замечая это, Чимин внезапно поднимается с травы. Он резво подрывается с места, перекидывая одну ногу через тело Юнги, и садится к нему на живот. Смотрит своими бездонными глазами в глаза Мина и улыбается, щурится, чуть хмурит нос. Чимин напоминает ему кота, и эта мысль всегда веселит.       — Что ты делаешь? — довольно спрашивает Юнги, осматривая руки мальчишки, которыми тот сжимает ладони старшего в своих.       — А что, нельзя? — спрашивает, нависая над самым его лицом. Он широко распахивает глаза, на пухловатых щеках появляются заметные ямочки. Дразнит, ведь знает, что дальше игры не зайдёт.       — Нельзя.       — А поцеловать можно?       — Только когда тебе будет двадцать.       Чимин недовольно стонет, опускает чужие руки и задирает голову вверх. Проклинает эти традиции, проклинает самого Юнги, а тот лишь заливается смехом.       Это успокаивает пыл мальчишки, и он возвращается на место в траве. Обнимает руку старшего, прижимая её к груди, а внимание его приковывается к высокому небу.       Им не нужно слов, чтобы проводить время вместе. Достаточно лишь находиться рядом. И Юнги щурится, а улыбка не может пропасть с его лица. Не это ли называется счастьем? Тем, что ворвалось в его жизнь два года назад и продолжает следовать по сей день. Друг, надежда, вся его жизнь в одном хрупком человеке, которого Мин поклялся защищать. Которому посвящал свои песни и мелодии, с которым смеялся и просыпался ранним утром, смотрел телевизор и пил переслащённый фруктовый чай. В той самой квартире с китами и бабочками.       И Юнги казалось, что бабочки эти бьются о его грудную клетку каждый раз, стоит ему посмотреть на Чимина.       Даже сейчас, когда мальчишка внезапно поднимает его на ноги. Когда просит не лениться и пойти с ним в воду, совсем не желая слушать протестов со стороны старшего.       — Ну давай, хён!       — У меня даже нет сменной одежды.       — У меня тоже. Не важно!       Чимин настойчиво затаскивает его в воду, и обувь тут же наполняется сыростью. Юнги кричит, хохочет, когда Пак заходит дальше и начинает брызгаться в него. Это вызов, который Мин принимает, вбирая в ладони побольше воды и кидаясь ею в сторону мальчишки. Яркие пышные волосы тотчас мокнут, прилипают ко лбу и вискам, но это его не расстраивает: веселит, придаёт азарта.       Сердце бьётся так, как не билось никогда, и Юнги чувствует тот самый запах свободы, который потерял уже давно. Чимин вернул ему жизнь, бережно вложил той осенью в руки, сохраняя, не давая рассыпаться на сотни мелких осколков. И сейчас, тяжело дыша, он стоит перед ним, такой сильный и такой хрупкий, держа его ладони в своих и не отрывая своего взгляда от глубоких тёмных озёр. Мин прикрывает веки, наклоняется, утыкается лбом в лоб мальчишки, и тот так же прикрывает глаза. Они тихо смеются, широко улыбаются и чувствуют, как холодный ветер пробирается им под самую кожу.       А потом бегут, не отпуская рук друг друга. По людным улицам, крича, запинаясь, но, поднимаясь, продолжая бег. Они оставляют после себя сырые следы, разбрызгивают капли по прохожим, когда ненароком начинают махать головами, как самые настоящие псы. Крики со стороны не задевают их, и оба быстро скрываются с места, со смехом слушая гневные ругательства в спину. Адреналин хлещет в ушах, грудную клетку давит, но они продолжают бежать.       Юнги вдыхает полной грудью, внезапно кричит во всё горло, наплевав на всех, кто идёт рядом. И Чимин, удивлённый, внезапно подхватывает этот крик, запрокидывая голову, отдавая все свои чувства ясному небу. И сердце бьётся чаще, и мысли кружатся несвязными фразами, и выразить их невозможно.       В конце концов, не имея больше сил, они продолжают путь пешком. Дышат тяжело, говорят громко, смеются заливисто. Чимин размахивает руками, идёт спиной вперёд и смешит Мина одним своим поведением.       — Знаешь, — внезапно говорит Чимин, оборачиваясь за спину, — я могу сегодня остаться у тебя?       — Ты оставался вчера. Родители будут переживать.       — Не будут. Я позвоню им и скажу, где буду.       — Ты и без того у меня уже несколько дней.       Пусть Юнги и говорит такое, на самом деле ему правда хочется, чтобы Чимин остался. Чтобы вечером они сели смотреть фильм вместе, укутавшись в разноцветное покрывало, поедая горячую и тягучую пиццу из ресторана напротив дома. Они бы вместе легли спать и проснулись тоже вместе, встречая утро в объятьях друг друга. Только вот Чимину было ещё семнадцать, и родители страшно переживали за своего сына.       Но тот сдаваться не хотел.       — Давай так: если я добегу первым, то останусь, а если ты — то, так уж и быть, пойду домой.       И не успевает Юнги дать согласия на это, как Чимин срывается с места. Мин только и может крикнуть «Засранец!», прежде чем ринуться следом. Пак кричит что-то, чего разобрать просто невозможно, а затем несколько ускоряется. Это заставляет и Юнги увеличить темп, что даётся весьма трудно хотя бы в виду того, что они не так давно уже бежали.       Когда дом уже начинает виднеться, Юнги старательно догоняет Чимина. Мальчишка устал не меньше его, и, быть может, именно это помогает Мину поровняться с наглым ребёнком, а после — даже обогнать.       Юнги добегает до подъезда и останавливается, падая руками на колени. Вдыхает глубоко-глубоко, а затем, поднимая одну руку, оборачивается назад, победно выкрикивая:       — Первый!       Но именно в этот момент сердце его пропускает громкий удар, а с губ невольно срывается паническое «Чимин!».       Мальчишка стоит на коленях и упирается руками в землю. Юнги подбегает к нему, тяжело дышащему, кладёт ладонь на спину, наклоняется, спрашивая, что с ним. А тот и слова связать не может — кривится, заливается слезами, а затем заходит страшным, разрывающим глотку кашлем. Мин пугается не на шутку, бьёт по спине, пытается сделать хоть что-то.       И в немом шоке замирает, когда изо рта Чимина что-то выпадает к его рукам. Что-то в крови, что-то живое; что-то, что, расправив сырые крылья, внезапно взлетает в небо.       Бабочка.