подделка

подчас тебя спасает внутреннее чутье. бессознательный механизм, не наделенный лично твоей волей, срабатывающий не только в тот момент, когда пиздец уже топчется у порога родного дома души. ты в голове держишь в руках скрытый молоток. хочешь забить пиздец гвоздем в стену ситуации. дело в том, что стена из говеного гипсокартона. дело в том, что ты забиваешь гвоздь, херача себе же по пальцам, держащим шапку крепежа. чимина, может, спасает юнги, который заходит в ванную, чтобы отлить. ирония жизни: если бы не минов мочевой пузырь, чимин бы утонул в постылой моче своих почти сознательных действий. практически реализованный в таком посредственном страдании акт псевдосвободной воли. чимин зависим от своих глупых привычек. содержание абсолютно любого поступка вроде как должно являться определяющим фактором нравственности и моральности поведения. но в чимине основательно сбиты все заводские настройки. он когда-то оторвался от общего человеческого устройства, отправившись в неправильно организованный закат в оттенках аметистового сожаления, фиалкового отчаяния и лавандовой убиваемости. у чимина светло-сливовые губы. юнги у двери несколько раз зовет его по имени, но пак едва ли откликается. мин юнги — не аналог паники. намджунова дрессура сделала его чуть более устойчивым к ситуациям сродни критическим. ким намджун никогда не топился, но руки кромсал частенько, говорил отстраненно и клей нюхал. из двоих, где один — точно отравленный клеем, а другой — точно отравленный влюбленностью, кто-то должен оставаться в уме. вопрос всегда заключался в том, кто и кого успеет оттащить до клиники. юнги не успел дважды. юнги хватает холодного чимина под руки и, потянув на себя, вытаскивает из воды, опуская на пол. чиминово дыхание — чистая легочная судорога. миново полотенце — микроподтирка для задницы, которой и жопу-то толком не подотрешь. юнги из чиминовой комнаты оперативно приносит светлую простынь. чимин, съежившись на полу, через раз дышит в колени прошитыми дрожью спазмами. мин опускается перед ним, кроет простыней и пытается поднять тело. он пытается обернуть всего чимина, высушить и согреть. чимин не может встать на ноги, и юнги с нервным трепетом берет его на руки — слабые — и несет в постель. не в свою. чимин промерз изнутри. его трясет даже от теплых миновых конечностей, которые не касаются тела, но прижимают к себе тесно — горячо. юнги кутает чимина в плед, просовывает руки через ткань — к чиминовой грудине, к горлу. мин оборачивает в собственные пальцы пакову шею, вдавливает тепло локтем в солнечное сплетение. он держит чимина и дышит рвано — чимин неимоверно холодный. юнги дышит у живого трупа. пак чимин — остывшая толща проточных мучений. толща давит мин юнги на голову, и он почти слышит, как вены меняют пути перегона. со скрежетом и металлическим рыком ржавого налета. юнги давно без намджуна. отвыкание от последовательных спасательных операций его определенно рассредоточило. альтруизм подразумевает под собой беспрекословное приношение в жертву собственных выгод. осмысленная деятельность в заботе о чужом благополучии — гарант отступления на тысячу шагов от своего благосостояния. но моральное удовлетворение сокрыто в эгоистичном пользовании этого самого альтруизма. юнги старался делать все для намджуна, чтобы тот потом ложился в его постель и под его тело. мин юнги может кормить с серебряной ложки, если это значит, что необходимый ему объект будет на расстоянии вытянутой руки. буквально. юнги вталкивает чимина в себя, прилепляется к нему, но ближе — никак и некуда. миллиметры — в пыль, которая между ними точно не уместится. минут через двадцать чимин трогает руку юнги на шее, пригреваясь. минут через пятнадцать после — безвольно и бесшумно хнычет, вгоняя ногти в чужую кожу. юнги все чувствует, но виду не подает. не стоит обращать внимание абсолютно на все, потому что так можно двинуться. юнги не игнорирует, просто не ставит ударение на произошедшем. юнги сейчас как пластырь для чимина на новом порезе. и отрывать его придется с волосками и отслойками кожи. чимин отрывает посреди ночи: отталкивает от себя и сопит тихо в подушку. юнги, перевернувшись на спину, сопит громко. мин юнги — мотор, обеспечивающий подачу лимитированного тепла. мин мотор толкается во сне и будит чимина. чимин в темноте разбирает минов профиль. его бледное лицо светит половиной луны. юнги дышит через приоткрытый тонкий рот. пак смотрит на заостренный локоть и думает, что может этим вскрыть себе вены, если лезвия поблизости не окажется. юнги простой, распростертый и разлинованный. понятный с первого взгляда, с последнего — едва ли незабываемое явление в жизни. юнги лежит без футболки, и чимин замечает на плече кончик вытатуированного фрагмента вороньего крыла. мин юнги — ворон, созданный не природой, а, возможно, кем-то. он красив, но бледен и темен одновременно. его оттенки для чимина почти категоричны и определенны. такое наводит скуку. определенность — всегда скучно. пак опускает пальцы на ребра юнги, затаенные под натянутой кожей, и ведет к низко посаженной резинке пижамных штанов в стремную серо-белую клетку. для чимина в сексе нет ничего особенного. это один способ из целого перечня «как скоротать время». бедренные кости, думает чимин, наверняка соленые. мин юнги не засахарен как пак чимин. юнги наверняка весь соленый. чимин умудряется сунуть руку в чужие трусы не будучи замеченным. ему бы зрение в темноте получше, потому что юнги хочется рассмотреть. он следит за миновым лицом, мониторя реакции на свои прикосновения. у чимина пальцы аккуратные и мягкие — обходительные и очаровательные. так все говорят. юнги не говорит, только выгибается чуть в шее и открывает рот шире. чимин наминает яйца, надрачивает плавно и думает, что минов кадык похож на закрытый перелом. чимину хочется его поцеловать. он приподнимается на локте и наклоняется. юнги простанывает шепотливо что-то, а потом накрывает своей рукой чиминову в трусах. — тэхен-а, — говорит юнги. чимин отвечает неуловимо, чтобы мина не разбудить. — лучше принеси воды, — говорит юнги, выдирая чужую руку недоразвитым ростком — с корнем, и отворачивается. чимин всегда категорично делил людей на два типа: есть те, кто надрачивает, и есть те, кому надрачивают. черное и белое. хорошо и плохо. счастье и не. чимин делит все на два и отказывается от принятия того факта, что некоторое деление выходит с остатком. отказывается от того, что более безапелляционные люди придумали переходные точки — среднее. потому что серый между белым и черным. нормально — между хорошо и плохо. умиротворенная эвденомия — между счастьем и не. люди придумали «шестьдесят девять», чтобы кончить от дрочки или орального секса могли двое, а не кто-то один. чимин готов был принять слишком мало вещей в жизни. член юнги мог войти и в чимина, и в «слишком мало вещей, готовых к принятию». как будто член юнги и сам юнги — два разных организма, существующих точно отдельно друг от друга. чимин целует миново плечо, ползет губами к шее. когда пак целует где-то за ухом, юнги зачем-то по привычке переплетает пальцы. он с мрачной улыбкой поворачивает к чимину сонное лицо. чиминов провал заключался только в том, что целуется он мокро, смачно, сочно — вкусно. тэхен — сухой и острый, точный. а образ, рисованный в закрытых глаза, плавный, пластичный и мягкий в какой-то податливости. юнги открывает глаза только для того, чтобы убедиться — он целует не тэхена. — издеваешься, — выдыхает юнги в чужой рот, натягивает штаны с трусами обратно на зад и поднимается. юнги — мокрая от пота мышь. серая мышь, впотьмах кухонных ищущая сигарету. сердце трэпует у ребер, толкается вперед — толкает юнги, выбивает сигарету, пахнущую гвоздикой, из рук. юнги щелкает зажигалкой и затягивается глубоко. держит в себе дым, но горечь начинает подъедать что-то внутри, вынуждая выдохнуть. юнги — дисциплинированный. вдох-выдох. юнги — не еще одна елда для чимина. вдох-выдох. лучше не спать нигде, чем спать на помойке — незыблемый принцип. чимин блядует, и, бог его знает, кто и сколько в него кончал. он то пахнет аргановым маслом и медом с лимоном, то воняет кровью и спермой — да так интенсивно, что начинает подташнивать. юнги пытается воспроизвести запах где-то в себе, но гвоздика перебивает. он отходчивый. думает о ветре в раскрытых окнах, о забывчивости и необработанной татуировке. думает о тэхеновых руках. чимин в трусах и в пледе садится на стул рядом. достает сигарету и вслух не злорадствует. — по тебе видно, что по мальчикам, — кидается чимин. — по тебе видно, что шлюхавый ты до оебанизма, — говорит юнги. в ряду чиминовых пороков блядизм не в топе. он относится к этому настолько спокойно, что сие злило чонгука поначалу. а потом тот принял, смирился: блядь ничем не остановишь, пока она сама того не захочет; хоть золотом ты ее осыпь, все равно разбазаривать себя будет направо и налево. — тебе понравилось, — растягивает пак. — потому что я думал, что это не ты, чимин. юнги явственно видел тэхена. но не признавал, что вечно теплые и слегка влажные кимовы руки вдруг стали прохладными и легкими. чиминовы прикосновения — прохладный ветер новой весны. но влюбляться в тэхена — влюбляться в весну. юнги путается в собственных клубках, пока чувствует стояк. чимин чуть двигается со стулом вперед и спрашивает о тэхене. и юнги на самом деле пытается ответить, но ощущает чужую руку в области паха. и сигарета снова горчит. юнги морщится весь, тушит это чиминово дерьмо в кружке под пепельницу. одновременно с этим чимин собирается потушить свое дерьмо о себя же. мин перехватывает его руку и: — может, на сегодня хватит? чимин в полутора сантиметрах от сплошных ожогов на левой лапке. у юнги крепкая хватка и цепкие пальцы, плотно обхватившие руку чимина. и пак замедляет внутри на несколько непродолжительных секунд все процессы, чтобы подумать. но говорит только: — это неправильно. оба думают, неправильно прерываться сегодня. но оба думают в разном ключе. юнги предлагает бросать шрамирование как курение. допускает рубец один раз за два дня. готов вытаскивать лезвие из когтистых чиминовых лап, если работа действительно будет базироваться на честности. юнги говорит, это несложно. несложно бросить и быть честным. гнидство никогда не поощрялось. блядство никогда не было в почете. чимин припоминает «баш на баш». хочешь что-то забрать — дай что-то взамен. — бросай курить, к примеру, — улыбается чимин — грустно и тускло. — это мелко, — говорит юнги. мелко — не бросить курить в ответ на отвыкание от постоянного самоповреждения. мелко — относиться ко всему этому вот так. будто ты портишь себя так же просто и в минуту — выкуренной сигаретой. будто ты — не самое лучшее, что у тебя есть. будто чтобы тебя полюбили, нужно умереть — совсем. — что отдашь? — вдруг спрашивает чимин. юнги, не подумав: — чего хочешь? чимин говорит, больше сигарет и секса — от юнги. и юнги смеется — искренне так, с прогретыми хрипами в посаженном курением голосе. трахать ребенка — идея, ну, полный тухляк. но юнги говорит, что подумает. на самом деле он почти не врет. ему противно, когда чимин приходит утром с битой пастью. но нравится наблюдать за поджимающим пальцы на ногах маленьким паком. ему нравится смотреть, как чимин улыбается себе, когда курит один. или волосы черные, такие красивые, когда чимин зачесывает их по привычке пятерней назад. или чиминовы пальцы в шрамах на руках. или красивые уши. чимин — совокупность прельщающих деталей, которые замечаешь, когда не заинтересован в нем так, как следует. когда не интересуешься его задницей или способностью как можно глубже заглатывать. когда юнги смотрит на чиминовы щеки, он старается не думать, как дает ему за одну из них. чимин — отнюдь не мясо. тэхен тоже мясом не был, но на то тэхен и свой. юнги плетется в постель со слабо уловимой мыслью о том, что тэхен никогда не определялся со вкусом. он не был сладким, но и на языке редко горчил. юнги, нелюбящему удовлетворять орально, было сложно. с намджуном — сложно, с тэхеном — не легче. но ким тэхен, оказывается, ломкий в позвоночнике и острый в коленях, давящих на ребра. когда чимин думает об удовольствии, юнги озадачен сильными формами неприятия. потому что отвращение — функция природного инстинкта, помогающего существовать практически в полном сбережении собственной жизни. чимин о себе не заботится. расточает свое внутреннее, распыляется. подкладывается под жизнь на рельсы и раздвигает ноги. поезд несется на чужих скоростях. но чимина не переезжает — бесконечно. задевает только, пронзает нутро, но не умерщвляет окончательным вариантом. и жизнь — это вопрос восприятия. у юнги перцепция прямая и честная. у чимина понимание жизнь хромает на ногу, простреленную сомнительным отказом от себя. вопрос восприятия становится сложным в попытке его тотального упрощения. для чимина просто — отдать себя кому-то в использование, чтобы не заботиться об остальном. он привыкает быть сломанной игрушкой с вечно пустым отсеком для батареек. и старается четно этот отсек забить, но всеми подряд. для юнги просто — всему давать свои имена, плескать в массы новым мотивом, который — заезженное старье, давно всеми забытое. он не принимает ностальгию, но лезет в постель, вспоминая, как тэхен поглаживал живот или копошился в миновых волосах, потому что это — тактильная колыбельная. тэхен действовал лучше таблетки. русоволосый чимин ближе к середине сентября заходит к юнги, чтобы спросить, как хорошо он выглядит. мин кивает в сторону зеркала, не отрываясь от монитора. — посмотри на меня, — говорит чимин. и юнги смотрит. меньше половины минуты смотрит, но и того достаточно. чимин затемнил веки, подправил спрятавшуюся в припухлости линию скул и губы покрыл бальзамом. снова натянутая обертка. юнги комфортнее, когда чимин караулит кухню с сигаретой тлеющей. сидит в темной толстовке, смотрит в себя и дымит над чаем. глаза у него опухшие, лицо круглое и безэмоционально плоское. юнги если и смотрит на чимина, то только на такого. другой облик кромсает глаза на куски размером с бусину. чиминовы глаза — коньячного цвета бусины, что катаются по лицу юнги, улавливая, может, тонкий намек на одобрение. юнги кивает ради отъеба и: — лучше останься. чимин поправляет ремень с тяжелой бляшкой и головы не поднимает. мнется у порога комнаты, а потом просто поворачивает назад. юнги слышит, как чимин цепляет на плечи пальто до колен. ему кажется, он слышит треск нитей по швам. но не может разобрать: по швам трещит чимин или и правда пальто. сентябрь мягкий как ворон на миновой спине. покладистый, поддающийся чиминовым рукам. прохладный и до смешного невинный. чимин идет ровно, сует сигарету в зубы. у юнги привычка курить до самого фильтра. он — с тихим наушником слева — почти зацепляет клей и выпускает дым подобием толчков. мин юнги перебирает ритмы и щупает такты. чимин у входа в недорогой клуб кидает сигарету в сторону, выдыхая на ходу. ему надо немного — половину бутылки на сытый, чтобы чувствительность не пропадала, и пару грязных диалогов. марафон в глухую ночь — привычный забег с разбитой на секунды брахикардией. и чимин не понимает, в какой момент что-то начинает идти не так, как он планировал сегодня. он слышит что-то радикально бьющее в своей голове, но все равно ведет громоздкого джехена — если его вообще так зовут — в туалет, придерживая за талию. тошнит парня, с кем не бывает. с чимином не бывает. с юнги не бывает. но джехен толкает чимина в кабинку пошарпанного туалета, щелкает замком. чимин слышит выстрел. хэдшот в самоорганизацию. пак понимает: забег будет простым, потому что джехен кончит через минуты три, если чимин будет ручным. потому что чимин с таким уже сталкивался. он сглатывает фриковатое сердце и ждет. это реальность, потому что ты в прямом эфире. пьяные глаза джехена клацают, и загорается на поверхности зрачков огонек кофейно-алый. стрим начался. чимина дергают резко, ставят на колени — он упирается спиной в унитаз. джехен пахнет кислотой и новой джинсой. отвратительно пахнет, но чимин раскрывает рот, чтобы дать то, что от него хотят. чтобы принять то, что хотят впихнуть. джехен толкается слишком глубоко, и чиминово горло сокращается, когда задевается небный язык. чимин дышит через раз, чтобы не чувствовать окружающую вонь. впивает ногти в чужое бедро, чтобы парень отошел, но тот трактует движение иначе: начинает толкаться сильнее. чимин кусает у головки и думает, что пиздец по правилу приходит без стука. внезапный визит обеспечивает яркую палитру реакций. чимину в челюсть прилетает коленом. во рту — зубной песок скрежетом и металл. он прикусывает язык, запрокидывая голову. чувствует рану, елозит языком по щеке, размазывая по рту кровь. джехену нравится чиминов язык, отпирающий щеку. джехен поднимает безымянное тело с пола и вгрызается в щеку. пока тело толкается и скулит, он сцепляет зубы сильнее. пока во рту не появляется привкус металла. пак чимина нагибают над унитазом. он упирается руками в сливной бак, когда джехен начинает вдалбливать. его трахают с низкого старта — без разогрева и подготовки. чимин чувствует себя разодранным, но только физически. он стирает кровь с лица рукавом темно-синей рубашки. эритроциты, лейкоциты; соль и раствор органики; вода и фермент. чимин стирает с лица рукавом кровь, пот и слезы. глаза омываются, очищаются, чтобы чимин увидел свое гиперхуевое положение. но у него пелена перед глазами — это ебущее хуйло загоняет и загоняет. предстательная железа дрожит и почти скукоживается. чимин медленно дышит. процессы внутри дышат аналогично. он сует себе пальцы в истерзанный всем рот и закусывает. юнги слышит, как трясется телефон на полу возле кровати. он нехотя поднимает трубку. — хен, — хрипит чимин. он не обращается так — юнги напрягается. перемены — вопрос восприятия. юнги воспринимает их как что-то с хреновой предпосылкой. — время видел? — спрашивает юнги, потому что чимин молчит почти с минуту — юнги только слышит, как пак выдыхает. — можешь встретить меня? — ебырь не подбросит? — хен, встреть меня, — говорит чимин, сбрасывая. но юнги его не встречает. чимин и сам знает, что не встретит. потому что он не называет адрес. чимин просто швыряет просьбу зачем-то в пустоту и ждет на улице, скуривая третью подряд. горечь оседает сухостью в глотке. он стирает смесь с щеки и сплевывает кровь с разбитого носа. окальцовывает битые ребра руками, закрывая пальто, и шаркает домой на полусогнутых. тело ноет, но мозг успокаивает, притупляя простым «дотерпи до ванны, дальше — легче, как и всегда». чимин лжет себе и лжет всем вокруг. все принимают его как суку без течки. блядь, которой невозможно отказать. чимин и сам не отказывает, и брать его штурмом становится необязательным. чимина взяли. пак чимин тоже берет. по укусу, по засосу, по карте или сигарете — он тоже берет. находит микроскопик ада и ездит по нему на детском велосипеде, что с четырьмя колесами. ездит, пока не проходится мордой по асфальту с дробленной принципиальностью, упав вперед. потому что чимин взрослый и ад его в телевизионных скринах тоже — взрослый, но он продолжает гонять на детской обиде без аргументов. и платит стопроцентно, стойко, железно — всем собой. юнги смотрит на сигарету в пальцах и мысленно пишет на ней «хен». поджигает и затягивается, пока на фоне — еще не смиксованное пиано. он выбирается из постели сразу после чиминова звонка. умывается холодной водой, пока на часах — четыре ноль шесть. он слушает не столько музыку, сколько дверь. это все — порыв латентного ожидания. восемь сорок одна, перетекающие в двадцать пять двадцать три. он слышит не столько музыку, сколько дверь. чимин сливает пальто усталостью на пол и идет молча в ванную. юнги слышит воду, ударившую по дну. вода льется еще с минуту, и юнги заходит к чимину, чтобы спросить. чимин уткнулся лицом в скрещенные на коленях руки. сидит в воде одетым. его спина поднимается и опускается неровно — подернуто. русые волосы пустили черные корни. волосы мокрые, и юнги садится на бортик ванны, чтобы погладить чимина по голове. ему хочется наиграть ту же колыбельную, что наигрывал руками тэхен. но мотив чимину никак не заходит — никакой реакции — совершенно и абсолютно. юнги слышит в голове новую мелодию. понимает: чимин проигрывает на его подкорке свое настроение. — чимини, — зовет юнги, пуская пальцы в жесткие волосы. чимини откликается не сразу. поднимает голову в размытом движении и смотрит внимательно юнги в глаза — ищет жалобный отзвук, услышанный в миновом голосе. он ненавидит это. жалость — неуместное человеческое явление, способное раскрошить любого. нахуй это. — нахуй твою жалость, — чиминов голос глухой — осыпается юнги в уши дешевой штукатуркой. юнги видит следы острых зубов на пухлой — почти красивой — щеке, видит странного цвета кончик носа и покоцанные губы. расстегнутые пуговицы стягивают рубашку на одно плечо: там тоже зубы. юнги хочется взять плоскогубцы и вытащить эти зубы с корнем. каждый. а больной скулеж прошить битом и подписать простым «расправа». это расправа чья-то над чимином. и юнги тошно от подобного. пак выворачивается из-под миновой руки, отводя голову в сторону — взгляд ебашится в стену протяжной кувалдой. юнги говорит: — я не умею жалеть. юнги говорит: — я не осуждаю тебя. юнги говорит: — я осуждаю это, — и кивает на притесненное лицо. когда мин тянет руки к паковой рубашке, чимин поддается — позволяет себя раздеть, но не для того, чтобы быть оттраханным. он не стесняется наготы, но тянет ноги к себе, сжимаясь в маленькую светлую жемчужину. на теле — несошедшие синяки, уродливые шрамы и зубы. жемчужина чернеет в самой сердцевине. но юнги его отмывает. царапает кожу жесткой вехоткой, сдирая слои чужого проникновения. чимин себя не касается абсолютно, а мин потеет над горячей водой и холодным чимином. эмоциональный конденсат собирается мутными каплями на пробитых висках. вонь из крови и спермы преобразуется, совершенствуясь и перерастая, в вяжущий аромат зеленого чая, лимона и меда. юнги отмывает чимина откровенно и для себя. юнги от усердия облизывает губы, стараясь стереть с паковой щеки зубы. может остаться шрам, потому что кожа прокушена. юнги так нравятся чиминовы щеки и опухшие глаза. он бросает вехотку в воду и оглаживает щеки длинными пальцами. приподнимает чиминово лицо, пока у того глаза закрыты. чистый чимин, отмытый миновыми руками. юнги — непроникновенный, но хочет забиться в чимина залитыми умом извилинами. потому что чимин не задыхается, но точно гибнет. и есть что-то притягательно-извращенное в его глубоком и невозмутимом желании самоуничтожиться. юнги на долю секунды ловит двадцать пятый кадр: нет ничего прекраснее безусловного разрушения. секунда делится на шестьдесят частей. и на одну шестидесятую юнги замечает безусловно красивого чимина в неограниченной отвлеченности. пак без уточнений просит дать ему что-нибудь. лезвие, крышу, море водки, яду — хоть что-нибудь, ну пожалуйста. но юнги просто прижимает к себе мокрое тело — крепко и несокрушимо. спина трещит позвонками от неудобства, но юнги только вздыхает. после минуты чимин оборачивает мина руками и затихает. чимин топит глаза в темном болоте из густой своей разъебанности. тело в воде размокает, расслабляется. но внутри что-то слабо издает звон полновесной разочарованности. он прячет лицо где-то в грудине юнги и принюхивается: мин юнги пахнет мощенным табачным дымом, мокрым хвойным деревом и перегревшейся техникой. мин юнги пахнет домом, которого у чимина нет и не будет. и он жмется сильнее, ближе, хочет раствориться в чьих-то костях, стать широкой грудью, которую хрен чем пробьешь. чимин оказывается с губами юнги в коротких сантиметрах, но на них даже и не смотрит. он пялит в глаза, невербально выпрашивая концентрации, понимания и возможности спать вместе — просто спать, а не трахаться. юнги целует чимина — по-детски — между бровей без складки. чимин опускает голову, расцепляет руки и просит принести одежду. чимин думает, что не должен сегодня резаться, потому что эти джехеновы последы останутся. чимин думает, юнги бы сказал «достаточно». голого чимина — без задней мысли — юнги аккуратно вытирает полотенцем: обнимает тканью и целует безвесно кончиками пальцев — без следов и грязи. одевает его в мешковатую серую толстовку и хлопковые штаны. все мягкое, приятное и гипоаллергенное для чимина, страдающего аллергией на самого себя. чимин ложится на минову кровать, не расправляя. накрывается пледом, подкладывает руку под голову и смотрит на переодевающегося юнги. и не видит ворона, но представляет клетку. юнги — клетка, о прутья которой никто не тушит сигареты. клетка давно покрыта краской — та посерела и потрескалась. чимин, кажется, видит микроскопические шрамы, которые мин юнги латает новыми слоями самостоятельно. юнги ведет мышкой, и монитор вспыхивает в темноте. он включает музыку, которую сделал еще с тэхеном. он хотел прикосновения кимовы запечатлеть так, как умеет, не полагаясь на память, что со временем стирает лишнее для мозга, но не для души. бестелесная колыбельная, обволакивающая мелодия, ненавязчивый бит. он хочет обнять им чимина. но обнимает руками, когда ложится рядом. юнги трогает покусанную щеку теплыми пальцами, гладит большим и дышит громко. чимин не спит: спрятал глаза и себя за веками. юнги двигается ближе и выцеловывает рану. губы теплые, нерезкие — не оказывают давление. чимин говорит, что он ужасен. лицо его — тошнотворно, тело — неказисто, а душа — уродлива. и его такого не надо целовать, гладить или вытаскивать из холодной воды. и его такого противно трогать, мерзко касаться и ненавистно воспринимать в общем и целом. пак чимин — тотальное пиздоблевотство. но юнги целует, гладит и вытаскивает из воды. юнги трогает, касается и воспринимает. он тянется к чиминовому лбу своим и говорит, что пак красив неимоверно, когда слоняется по коридору с сонными глазами и распухшими губами; говорит, что пак очарователен, когда прячет пальцы в длинных рукавах. юнги нравятся чиминовы подкаченные бедра. проколотый хрящик и глупый гвоздик — нравятся. чимин пахнет весенним ветром, которого в мире никогда не было, и морем, которое никогда не существовало. чимин создан из невозможного, поэтому так сложно вписаться в концепт четко приписанной жизни. он не может найти себя, потому что такого, как он, в мир никогда не являлось. пак чимин — новое, неузнанное, неприкаянное. и юнги — не ценитель, не знаток и не эксперт, но не составит труда разглядеть в чимине нечто потрясающее. юнги не цепляется за лицо, потому что смотрит на мелкие детали. чимин — разобранный механизм. юнги — масло, разбавленное водой. и чимина бы промазать хорошенько, но юнги — не мастак тщательности. но он может попытаться. тэхен пытался. юнги хочется верить, что он не хуже тэхена. минов микс — сорок три минуты из всепоглощающей тоски. чимин слышит ее, пока дышит тепло юнги в шею — прижатый и согретый. мин перебирает волосы и водит сухой ладонью по плечу — тупой и голодный. — не спи, пока я не усну, — говорит чимин севше — еле слышно. — стол заказов? — улыбается юнги. чимин слышит улыбку в голосе и отстраняется, чтобы посмотреть: на рассвете юнги сияет, переливается и становится глянцевым. и улыбка похожа на полосу — добрую, чуть широкую и розовую — видно десны. у чонгука улыбка — перевернутый треугольник. и опущенный уголок с пряной родинкой стерт до мягкого. а юнги — из черных перьев с бледным стрежнем. с плавным очином — деликатным и уступчивым. чимин засыпает под музыку и дышит в такт с обыкновенным пониманием: юнги — размеренность и постельность; с ним сон — разваренный и беззлобный. юнги утыкается носом в паковы волосы и вдыхает. понимает, что чимин уснул, когда тело того — вечно сведенный в напряжении комок — расслабляется. чиминов кулак разжимается, выпуская миновы ребра из разодранных пальцев.